VIVOS VOCO: Г.Р. Доброва, «Усвоение детьми терминов и отношений родства»

УСВОЕНИЕ ДЕТЬМИ
ТЕРМИНОВ И ОТНОШЕНИЙ РОДСТВА

Г.Р. Доброва

Доброва Галина Радмировна - кандидат филологических наук, доцент кафедры детской речи
Российского государственного педагогического университета имени А.И. Герцена (СПб).

В последние десятилетия и в нашей стране, и за рубежом активно развивается наука, изучающая речь детей. В отечественных исследованиях последних лет эту науку все чаще стали называть “онтолингвистикой”. Исследования речи детей, речевого онтогенеза интересны и тем, кто хочет узнать что-то новое о языке (детская речь - это образное зеркало “взрослого” языка), и тем, кто занимается проблемой формирования речи ребенка и его развития - ведь речь оказывает существенное влияние на общепсихическое развитие ребенка.

В создании языковой картины мира одно из центральных мест занимает формирование представлений человека о себе самом и о своем месте в мире. Первоначальное речевое воплощение находит в освоении детьми дейктических функций личных местоимений. Причем, ребенок не сразу понимает, что, если к нему обращаются с помощью местоимения “ты”, то о себе он должен говорить “я”. Недаром многие дети, поначалу говорят о себе не “я”, а “Вася”: не “дай мне”, а “дай Васе”. Приблизительно к трем годам все дети - и те, которые заменяли местоимения личными именами, и те, кто этого не делал, - с проблемой разбираются, но в этот момент перед ними встает другой вопрос: как понять отношения и термины родства? Надо осознать их релятивную семантику, т.е. усвоить, что значение терминов родства - относительно, зависит от точки отсчета. Это следующий этап в становлении представлений ребенка о себе самом и о своем месте в мире.

Разберем пример относительного значения. Кто-то является мне бабушкой. Значит ли это, что данный человек - бабушка для всех? Нет, конечно. Для кого-то она вообще не родственница. Однако даже в пределах круга людей, объединенных отношениями родства, она тоже бабушка отнюдь не для всех. Для кого-то она - мама, для кого-то - теща, для кого-то - дочка, для кого-то - сестра и т.д. Вот тут и проявляется разница между терминами родства и обычными словами: стол - он и есть стол, он остается столом (а не становится, например, шкафом) и для меня, и для любого другого.

Взрослые давно справились со всеми этими сложностями и просто не замечают их. Между тем задумаемся над тем, каково же детям. Они-то откуда должны узнать, что в языке есть обычные слова, значение которых не меняется в зависимости от точки отсчета и слова, значение которых относительно?

Разумеется, поначалу дети об этом и не догадываются. Они воспринимают термины родства как личные имена: Мама для ребенка - это личное имя его матери, как Катя - личное имя сестры. Мы, взрослые, сами и порождаем такое понимание терминов родства, и поддерживаем его, когда в разговоре с ребенком или при нем говорим о родственниках, как бы стоя на позиции ребенка: “Сейчас папа придет” - говорим мы, имея в виду отца ребенка. Вот здесь и возникает первый парадокс в усвоении детьми терминов родства: с одной стороны, они занимают одни их самых первых строк в начальном лексиконе ребенка, но с другой стороны, термины родства еще долго не осознаются в полном объеме.

Итак, сначала термины родства воспринимаются детьми как своего рода ярлыки, жестко привязанные к конкретному человеку. Однажды я присутствовала при такой сценке. Девочка на улице услышала, как другой ребенок назвал свою маму мамой, и возмущается: “Почему - мама?! Мама - моя!”. Или другой пример. Верочка Л. в возрасте 2 года 11 месяцев, находясь на даче, слышит, как ее бабушка обращается к своему отцу (прадеду девочки) - “папа”, и протестует: “Папа - Миша, он в городе!”.

Конечно, не все дети выражают такой протест словесно, и даже не все в принципе могли бы его выразить, потому что у некоторых детей ярлыковый этап в усвоении терминов родства приходится на доречевой этап развития, - когда ребенок уже многое понимает, но еще не говорит. Так, Лиза Е. усвоила, что мама бывает не только у нее, уже к 1 году и 3 месяцам. Рассматривая детскую книжку, в которой нарисованы мама-опоссум и мама-ящерица, Лиза их так и называет. Значит, она отказалась от ярлыкового восприятия слова “мама” на доречевом этапе.

Вместе с тем, разумеется, не все дети проходят ярлыковую стадию на таком раннем этапе. Обычно у детей ее можно увидеть, но только мы, взрослые, ее… не видим. Приведем такой пример из видеозаписи, фиксирующей общение Вани Я. с мамой и папой. Ваня рассматривает альбом с фотографиями родственников и на вопрос отца об изображении дедушки отвечает: “Дида”. Папа доволен: “Деда. Правильно. Он дедушку знает. А это кто? (указывает на фотографию второго дедушки)”. Ваня: “Дядя” (обычное для русского ребенка использование слова не как термина родства, а для обозначения незнакомого мужчины). И - комментарий-разъяснение-оправдание мамы, производящей эту запись на видеокамеру: “Тот дедушка слишком молодой для дедушки. Он его упорно дядей называет”. Можно ли поверить такому объяснению? В принципе, можно, т.к. дети часто при восприятии терминов родства опираются на перцептивно ощутимые показатели - например, на возраст. В данном случае в такое объяснение не очень верится. Ваня еще слишком мал. Для того, чтобы понять, что дедушка должен быть старым, он должен был бы генерализовать это знание: сравнить нескольких дедушек (все - старые) и вывести такое умозаключение - что дедушка всегда старый. Ваня же находится на очень ранней стадии развития для таких обобщений, тем более, что это для нас, взрослых, то обстоятельство, что один из дедушек выглядит несколько старше другого - существенно, для Вани же (если он вообще обращает внимание на возраст), все люди старше 40 - глубокие старики. Так почему же он тогда одного дедушку идентифицирует как дедушку, а другого - нет? (Замечу, что, в силу сложившихся семейных обстоятельств, Ваня с обоими дедушками видится крайне редко и знаком с ними главным образом по фотографиям.) По-видимому, это как раз и есть иллюстрация восприятия термина родства как своего рода личного имени, т.е. как слова, жестко привязанного к одному лицу: зная слово “дедушка” (“дида”) как “личное имя” одного из дедушек, Ваня, не распространяет его на другого дедушку, что в его, Ваниной, “системе координат” на данном этапе вполне логично.

Для нас же важно подчеркнуть еще один момент - реакцию мамы. Я неоднократно убеждалась, что взрослые, очень внимательные и чуткие к особенностям речи своего ребенка, самым удивительным образом не замечают некоторых обстоятельств, связанных с усвоением ими терминов родства. Выше мы уже говорили о противоречии: термины родства, относясь к числу самых первых слов в лексиконе ребенка, не скоро усваиваются во всей полноте их значения. Теперь же скажем и о втором “парадоксе”: с одной стороны, ученые считают, что термины и отношения родства - очень сложны для детей (и усваиваются во всем объеме чуть ли не к 12-ти годам), с другой стороны, родители и вообще взрослые полагают, что термины и отношения родства не сложны для ребенка и усваиваются рано.

Начнем с того, почему у родителей в отношении усвоения детьми терминов родства наблюдается эффект мнимого благополучия. Связано это с первым парадоксом - с тем, что в лексикон ребенка термины родства входят очень рано, являясь едва ли не первыми словами. Когда мы проводили в детских садах эксперимент, проверяющий усвоение детьми терминов и отношений родства и просили родителей заполнить анкету, то столкнулись с непониманием: даже родители и воспитатели, доброжелательно настроенные к эксперименту, пытались нас переубедить. Очень многие говорили нам, что лучше бы мы проверяли что-то другое, что “уж здесь-то у нас - все в порядке”, а когда, после проведения эксперимента, мы знакомили их с результатами, то недоумевали, говорили, что ребенок “просто застеснялся”, “это он капризничал”, “просто вредничал” - в зависимости, наверное, от отношения взрослого к ребенку: стремления защитить или, наоборот, осудить и т.п.

Почему же взрослые обычно не понимают, что их ребенок воспринимает термины родства отнюдь не во всей их полноте, и даже не верят, когда им об этом говорят? Видимо, специфика терминов родства как языковых знаков такова, что обычно для правильного использования в речи достаточно “неполного” их понимания: для того, например, чтобы ребенок правильно называл свою бабушку - бабушкой, а папу - папой, вовсе необязательно понимать относительность терминов родства, понимать, что у другого человека - папа другой, а что бабушка - по отношению к маме - вовсе и не бабушка, а мама. В своей речи ребенок и должен употреблять термины родства “со своей точки отсчета”, не переключаясь на чужую. Разговоры же о том, кто кому кем доводится ведутся не во всех семьях, хотя понимать все это ребенку надо обязательно (это ведь составляющая логического мышления). Вот и получается, что шестилетний ребенок на просьбу назвать имя маминого папы называет имя собственного отца (т.е. маминого мужа, а не папы) и т.п., а родители пребывают в убеждении, что “уж с терминами родства у нас все в порядке”.

Теперь обратимся к вопросу о том, с каких пор ребенок может усвоить отношения и термины родства. Классическими здесь считаются тесты Ж. Пиаже. Он задавал 240 детям от двух до двенадцати лет вопросы, связанные с усвоением ими понятий “брат” и “сестра”, например: “Сколько у тебя братьев? Сколько братьев имеется в семье? Ты брат? Что такое брат?” и т.п. Детям задавался также вопрос: “В чем противоречивость суждения “У меня есть три брата: Поль, Эрнест и я”?” Ученый пришел к выводу, что относительность и взаимность терминов родства - осознается детьми только к 12-ти годам.

На базе исследований Ж. Пиаже специалистами по детской речи разрабатывались и проводились различные эксперименты: с американскими детьми - Д. Элкинд, с австралийскими - К. Данзигер, вновь с американскими - С. Хэвилэнд и Е. Кларк и др. При интересе, который вызывают эти исследования, методика их проведения рождает ряд вопросов. Более того, по нашему мнению, такие эксперименты принципиально неверны по своей сути, а их результаты - невалидны. Понимание какого-то явления, феномена и умение дать определение - не одно и то же. Очень часто человек в общем и целом правильно понимает значение какого-то слова, а дать его четкое определение не может. Попробуйте дать определение слову “дочь”. Причем - сразу и точно. А ведь в экспериментах такое определение должен давать ребенок. Не обольщайтесь и в том случае, если дали, с вашей точки зрения, лаконичный и исчерпывающий ответ. Так, по мнению С. Хэвилэнд и Е.Кларк, ответ на вопрос, кто такая бабушка, - “некто, кто является мамой твоей маме или твоему папе”, - неверный, т.к. свидетельствует об эгоцентризме (из-за слова “твоей” в определении: ведь действительно - не только “твоей”, но и вообще любой). Значит, если вы так ответили, надо полагать, что ваше интеллектуальное развитие - не выше развития ребенка, находящегося на стадии эгоцентризма! Словом, эксперименты, базирующиеся на проверке того, как ребенок дает определение тому или иному термину родства, проверяют не понимание ребенком этих терминов, а его умение формулировать дефиниции.

Поэтому в своих экспериментальных исследованиях мы воспользовались другой методикой, предложенной исландской исследовательницей Х. Рагнарсдоттир. В данном случае, ребенка не просят дать определение термину. Осознание ребенком термина родства проверяется благодаря системе дублирующих и перекрещивающихся вопросов с просьбой назвать имя того или иного родственника (“У твоей мамы есть папа? Как его имя?” и т.п.), сочетающаяся с системой аналогичных вопросов, касающихся модели кукольной семьи, позволяет максимально точно определить, как дети понимают термины и отношения родства. Замечу, что систему вопросов Х. Рагнарсдоттир мы не просто перевели, но и адаптировали к русским языковым реалиям.

В нашем эксперименте, проводившемся в детских садах и школах Санкт-Петербурга, участвовало 178 детей от 2,6 до 8,5 лет. Дополнительно мы привлекли еще трех детей - Лизу Е., Ваню Я. и Рому Ф. Их речь подробно записана на видео (в первом и третьем случае имеются также дневниковые записи), в других аспектах исследована и большинству специалистов в области онтолингвистики хорошо известна, что делает ответы этих детей на вопросы эксперимента интересными для исследователей, знакомых с особенностями речи этих же детей в других “ракурсах”.

В онтолингвистике существуют два основных метода сбора материала: наблюдения спонтанной (т.е. специально не организованной) речи детей и эксперимент. Если раньше чаще использовался эксперимент, то в последние годы все большее количество исследований проводится на базе записей спонтанной речи детей. Этому способствует развитии техники: теперь специалисты используют сочетание родительских дневников не только с аудио-, но и с видеозаписями, что увеличивает достоверность материала и приводит к значительному расширению возможностей (в особенности в последнее время, когда к расшифровкам видеозаписей стали применять компьютерные методы обработки данных). Почему же мы в данном исследовании в основном опираемся на эксперимент?

Ответ на этот вопрос связан с преимуществами и недостатками обоих указанных методов. Записи спонтанной речи хороши своей “естественностью”: ребенок находится в привычной обстановке, с близкими людьми, эти записи - “лонгитюдны” (ведутся на протяжении длительного времени и потому позволяют проследить развитие речи ребенка). Преимущество же эксперимента в том, что при его проведении можно сосредоточиться на определенном аспекте проблемы. Кроме того, безусловное преимущество эксперимента в возможности широкого охвата информантов.

Итак, о чем свидетельствуют результаты? Первоначально отношения родства воспринимаются детьми как своего рода “личные имена”, обозначающие конкретного человека. Поскольку эти термины обозначают родство как бы с позиции ребенка, то не всегда легко отделить эту стадию усвоения терминов родства от следующей стадии эгоцентрического их восприятия. Тем не менее, попробуем это сделать.

До тех пор, пока ребенок признает только жесткую закрепленность “термина родства” он находится на “ярлыковой” стадии. Переход к стадии эгоцентризма начинается тогда, когда у ребенка возникает его собственная точка отсчета. Это сопровождается тем, чему мы, по аналогии с термином “эгоцентризм”, дали название “детоцентризм”. На этой стадии ребенок способен признать, что и у кого-то другого бывает мама. Можно ли это назвать признанием чужой точки отсчета? И да, и нет. Если ребенок понимает, что у его соседа в детском саду - свои мама, папа и т.д., то это уже в некотором смысле принятие чужой точки отсчета. Однако это еще не полное признание относительности семантики терминов родства. Чем, по сути, отличается признание того, что у Васи - свои мама и папа, от признания, что у Васи - свои тапочки и шарфик? Представляется, что эта, первая, ступень относится скорее к осознанию принадлежности, чем релятивности. Кроме того, признанием чужой точки отсчета можно считать лишь условно: на самом деле, “считая” от другого ребенка, он отсчитывает “как если бы от себя”. Он условно принимает данную точку отсчета как собственную. Иными словами, это уже некий отсчет, но еще только от себя и “как если бы” от себя. Следовательно, граница между “ярлыковым” и эгоцентрическим этапом - очень тонкая.

Так, в нашем эксперименте детям задавались вопросы: “Есть ли у твоей мамы мама? Как ее имя?”, “Есть ли у твоей мамы папа? Как его имя?”, “Есть ли у твоего папы мама? Как ее имя?” и “Есть ли у твоего папы папа? Как его имя?”. Естественно, все эти вопросы предполагают указание на бабушек/дедушек ребенка, но дети часто называют не своих бабушек/дедушек, а маму и папу, поскольку не вдумываются в компонент значения “по отношению к…”, они просто реагируют на слово “мама” или “папа”, но не обращают внимания на то, чей папа или чья мама имеется в виду. Учтем еще и то обстоятельство, что сам вопрос “Есть ли у него мама?” и т.п. может быть воспринят ребенком не как “есть ли кто-то, кто является мамой по отношению к нему?”, а как “есть ли у него кто-то “по имени” Мама?” - но ведь такое восприятие и есть демонстрация детского восприятия терминов родства.

Между тем среди четырех названных вопросов не все равноценны. Неверные ответы на первые два из них - эгоцентричны, а на последние два - еще и абсурдны. Одно дело назвать имя собственной мамы в ответ на вопрос “Есть ли у твоего папы мама?”, а другое - назвать имя собственной матери на вопрос “Есть ли у твоей мамы мама?” (получается, что мама есть сама у себя, что нелепо). Теперь посмотрим на соотношение неверных ответов на эти два “блока” вопросов у детей разных возрастных групп: в нашем эксперименте в возрастной группе 2,6–3,5 (трехлетние дети) дети практически в равной степени дают “абсурдные” и “эгоцентрические” ответы (по 25% на оба “блока” вопросов), а в возрастной группе 3,6–4,5 (четырехлетние дети) картина резко меняется: процент “абсурдных” ответов снижается (становится равным 17%), но, что самое интересное, количество “эгоцентрических”ответов резко увеличивается (60%). Это может быть связано с тем, что на более ранней стадии ребенок реагирует на слова “мама” и “папа” как на ярлыки, они вообще “не слышат” в вопросе экспериментатора указания на то, что его интересует чей-то папа (мамин или папин) или чья-то мама (папина или мамина). В более старшем возрасте ребенок “замечает” этот компонент значения - “по отношению к…”, ведь абсурдные ответы (мама есть сама у себя) он уже дает реже. Показатель эгоцентрических ответов возрастает - это и есть эгоцентрическая стадия, когда ребенок признал единственную свою собственную точку отсчета. Характерно, что начиная с шести лет дети практически не дают “абсурдных” ответов на эти вопросы (показатель колеблется от 0% до 4% - в пределах статистической погрешности), а вот эгоцентрические ответы - еще долго сохраняются (у шестилетних детей их 23%, а у восьмилетних - 17%).

На этой же стадии усвоения терминов родства наблюдается еще одно явление, о котором хотелось бы сказать особо. Выше был приведен пример, когда ребенок называл одного дедушку дедушкой, а другого дядей, что мы трактовали как показатель “ярлыкового” понимания термина родства, а мама объясняла как иллюстрацию того, что второй дедушка слишком молодо выглядит. Мы не согласились с подобной трактовкой, т.к. посчитали, что ребенок слишком мал для таких умозаключений, но отметили, что в принципе опора на перцептивные компоненты типична для детей. Теперь мы можем эту опору наглядно проиллюстрировать. В нашем эксперименте дети, находящиеся на эгоцентрической стадии усвоения терминов родства, на вопрос о том, есть ли у него брат, иногда говорили (о своем старшем брате): “Нет, Петя уже мне не брат, он уже с нами не живет” (брат - обязательно мальчик, проживающий вместе с ребенком); на вопрос о том, кто бабушкина дочка, называли себя и добавляли: “Мама в детстве была ее дочка, а сейчас она уже большая” (знает, очевидно - из бабушкиных рассказов, что мама была ее дочкой, но полагает что дочка - обязательно ребенок).

Себя в качестве внука/внучки собственных бабушек и дедушек назвали лишь 20% детей четырех лет и 26% детей пяти лет, а в эксперименте с кукольной семьей куклу-мальчика и куклу-девочку в качестве внуков куклы-бабушки и куклы-дедушки назвали 70% четырехлетних и 58% пятилетних детей. Эти данные интересны потому, что в других случаях дети гораздо лучше отвечают на вопросы о собственной семье: действует фактор “обученности”. Ребенок нередко “выучивает” отношения родства, в эксперименте же с кукольной семьей отношения родства надо “высчитать” самому, по аналогии, например, с собственной семьей. По какой же тогда причине в отношении термина родства “внук” (“внучка”) картина оказалась противоположной? По-видимому, для того, чтобы признать себя чьим-то внуком (внучкой) надо либо это знать - получить “как данность” (например, если бабушка называет ребенка внучком), либо “высчитать”, приняв чужую (бабушкину/дедушкину) точку отсчета, чего маленький ребенок пока еще сделать не может.

Как же тогда ребенок “догадывается”, что куклы-дети - внуки куклы-бабушки и куклы-дедушки? Ведь ему (применительно к отношениям родства в его собственной семье) никто этого не сообщил. Чтобы признать кукол-детей в качестве внуков ребенку вовсе не требуется встать на чью-то точку отсчета. Он просто знает, что внуки - дети, а чьи они внуки - на это он внимания не обращает. Очевидно, на стадии, когда ребенок еще не способен осознать относительность терминов родства, но уже находится на достаточно высоком уровне развития, он компенсирует эту неспособность обобщением, но на ложных основаниях. Так, для ребенка существенным фактором для определения круга лиц, к которым можно применить тот или иной термин родства, становится возраст человека. Дедушка/бабушка - обязательно старые, внуки - дети и т.п. Однако детьми этот параметр оценивается своеобразно. В их речи значение “возраст” не заложен в принципе - дети только устанавливают отношения родства, - но такое, ложное умозаключение на некоторое время помогает ребенку, поскольку почти во всех реальных ситуациях оказывается правильным: почти всегда, когда речь идет о внуках, имеются в виду дети, а когда о бабушках/дедушках - люди пожилые. Вот и получается, что в принципе неверное умозаключение приводит ребенка к практически всегда правильному использованию слова (в этом-то и заключается одна из специфических особенностей усвоения терминов родства, выявить которую может только эксперимент).

Итак, от стадии эгоцентризма ребенок постепенно продвигается к взрослому, пониманию терминов. Сначала он отсчитывает родство “вверх”, а потом уже “вниз”: например, большинство детей раньше может оценить, кто мамина мама, чем кто бабушкина дочка. При этом наш материал показал, что отказ ребенка от эгоцентризма и “децентрация” (как способность принимать любую чужую точку отсчета) - это не совсем одно и то же. Между этапом отказа от эгоцентризма и децентрацией есть промежуточная стадия: когда ребенок уже отказался от собственной точки отсчета, но встать на чужую способен еще не всегда. В нашем эксперименте эта стадия выражалась в том, что дети (шести-семи лет) на некоторые вопросы, требующие принятия чужой точки отсчета, ответов не давали, в то время как более младшие - не задумываясь, давали неверные, эгоцентрические ответы, а дети более старшего возраста - верные ответы, с позиции другого члена семьи (как и требовалось).

Если же говорить о возрасте, когда дети усваивают отношения и термины родства, то заметим, что вопрос этот очень непростой. По традиции, идущей от Ж. Пиаже, считается, что дети усваивают их по-настоящему - к 12-ти годам. С этим согласиться нельзя. Во-первых, как показали данные нашего эксперимента, подавляющее большинство детей к 8-ми годам уже усваивает термины родства. Но дело не только в конкретном возрасте. Полученные данные заставляют нас поставить вопрос несколько по-другому: не имеет смысла говорить о всех детях. Они “распадаются” на два типа. Часть испытывает в этом вопросе серьезные затруднения - причем до весьма “солидного” возраста. Однако есть и другие дети - для которых принять чужую точку отсчета не проблема.

Приведу лишь два примера, касающихся двух детей, уже упоминавшихся выше (можно привести в пример и других детей, но тем, кто специально изучает речь детей, интереснее посмотреть на ответы тех, речь которых в других аспектах хорошо известна более ли менее широкому кругу лиц). Лиза Е., в других аспектах речевого развития очень “благополучная”, опережающая свой возраст девочка, в отношении терминов родства хорошего развития не демонстрирует. Так, в возрасте 5 лет и 3-х месяцев на вопрос о сестре ее брата Алеши, себя как сестру не называет, в качестве папиной мамы называет имя собственной матери и т.п. А вот Ваня Я., очевидно, не испытывает проблем с усвоением терминов родства (хотя речевое развитие в других аспектах особо хорошим не было). Так, в возрасте 3-х лет и 7-ми месяцев на вопрос, есть ли у его новорожденного братика Феди брат, радостно восклицает: “Я - братик!”. Между прочим, по Ж. Пиаже, в таком возрасте подобного ответа быть не могло. Таким образом, мы приходим к выводу, что говорить о “едином” возрасте, когда дети усваивают термины родства, - бессмысленно: это зависит от общих особенностей развития ребенка.

Наконец, еще один вопрос о сопоставлении полученных результатов с данными, касающимися детей других национальностей. Как указывалось выше, строгое следование методике Х. Рагнарсдоттир и тесный научный контакт с нею во время проведения исследования сделал наш материал “сравнимым” с ее данными об исландских и датских детях.

Почему данные об усвоении терминов родства (равно как и личных местоимений) детьми разных народов сравнивать не только интересно, но и целесообразно? Дело в том, что эти слова представляют собой так называемую языковую универсалию, т.к. обозначаемые ими отношения родства, одинаковы у разных народов. Следовательно, если выявляются какие-то различия у детей, усваивающих в качестве родных различные языки, то это свидетельствует о различиях в языках и/или в этнокультурных традициях. Выявились незначительные различия у русских, исландских и датских детей в усвоении терминов родства. В эксперименте с кукольной семьей дети должны были определять, кто кому кем доводится. “Распределяя” куклу-маму, куклу-папу и две пары кукол-бабушек и кукол-дедушек, дети, естественно допускали ошибки, касающиеся материнской и отцовской линий. У русских и исландских детей эти ошибки разнятся. У русских детей чаще встречались ошибки первого типа, а у исландских второго.

Что же это за ошибки? Во-первых, те, что мы условно назвали “построением линейно-половой прото-системы”. Итак, существует стадия, когда ребенок еще не способен четко сформулировать, что есть отцовская линия, а есть - материнская, и строго придерживаться принятого предположения (а если объявил данных куклу-бабушку и куклу-дедушку мамой и папой куклы-мамы, то и придерживаться этой точки зрения до конца эксперимента - например, в качестве сына/дочки этих куклы-бабушки и куклы-дедушки называть куклу-маму). В ответах же детей, построивших эту “линейно-половую протосистему” тоже прослеживалась своеобразная “логика”: например, родство устанавливалось только по принципу пола. Например, из одной и той же пары бабушки и дедушки (которые объявлялись женой и мужем друг другу) бабушка называлась мамой куклы-мамы, а дедушка - папой куклы-папы (т.е. с опорой на перцептивный компонент). Данный взгляд проводился достаточно последовательно, т.к. не только кукла-папа при этом оказывался сыном куклы-дедушки (и только его), а кукла-мама - дочкой куклы-бабушки (и только ее), но более того: на вопрос об отчестве куклы-папы дети образовывали его по имени куклы-дедушки - “Николаевич”, а на вопрос об отчестве куклы-мамы образовывали имя по ее матери “Татьяновна”. Повторяем, что подобное “выстраивание” родства по полу встречалось и у русских, и у исландских детей, но более характерно для русских детей.

Второй тип ошибок был более характерен для исландских детей. Мы условно назвали его “построением прото-системы одновременности”. В этом случае одни и те же кукла-бабушка и кукла-дедушка объявлялись одновременно родителями и куклы-мамы, и куклы-папы.

Как можно объяснить такое различие в ошибках детей разных национальностей. Возможно, причина здесь кроется в русской и исландской системах именования человека. Мог сказаться такой фактор, как отсутствие фамилии у исландцев. Русские дети достаточно хорошо осведомлены о фамилиях, в частности в части эксперимента, касающейся собственной семьи ребенка, они правильно называли фамилии бабушек и дедушек, а некоторые, хотя мы их об этом не просили, называли и девичью фамилию матери (“Мамина фамилия - X, а раньше была - Y”). Поэтому русские дети, в отличие от исландских, лучше понимая, что общих родителей у мамы и папы быть не может, не объявляли их одновременно родителями и того, и другого. Вместе с тем, они еще не умеют по-настоящему выстроить систему родства, но желая как-то “распределить” родственников, выстраивали более сложную “линейно-половую прото-систему” - с опорой на перцептивно ощутимый показатель (пол).

Встретились и еще некоторые различия. Так, русские дети на вопрос о родных братьях/сестрах чаще, чем исландские или датские, называли не родных, а двоюродных братьев/сестер, что, с одной стороны, может быть объяснено “малодетностью” современных городских семей, а с другой, - тем, что и мы, взрослые, не всегда подчеркиваем в речи разницу между родным и двоюродным братом. Кроме того, для русских детей характерно более раннее знание о том, что они сами являются сыном/дочкой собственным родителям. Объясняем это тем, что во многих русских семьях принято, в отличие от семей исландских или датских, обращаться к ребенку “сынок”, “доченька” (такое же обращение принято и из уст бабушек и дедушек - что, кстати, и сказалось на большем проценте ошибок у русских детей, когда ребенок на вопрос о сыне/дочке бабушки/дедушки называл себя).

Однако главный вывод при сравнении результатов эксперимента у русских, исландских и датских детей все же другой: сходство полученных результатов. Не влияют ни наличие в языке отчеств (в исландском языке в самом отчестве содержится слово “сын” или “дочь”): исландские дети усваивают термины родства сын/дочь не раньше детей русских и датских, ни “говорящие” термины родства, содержащие указание на родство по материнской или отцовской линии (в датском языке, например, в самих терминах “farfar” или “farbror” есть указание на отцовскую или материнскую линию родства - отец отца, а не просто дедушка, брат отца, а не просто дядя). Как выяснилось, датские дети усваивают отношения родства не раньше русских или исландских. Интересно, что национальные традиции не вносят существенных изменений в порядок усвоения терминов родства. Так, в русских семьях очень значимы отношения между детьми и бабушками/дедушками, которые часто живут вместе со своими детьми и внуками и/или принимают активное участие в воспитании внуков. В Исландии же гораздо существеннее отношения “по горизонтали”, например, между братьями и сестрами. Бабушки и дедушки обычно не принимают участия в воспитании внуков. Эксперимент показал, что такие этнокультурные факторы существенных изменений в порядок и темпы усвоения детьми терминов родства не вносят: и порядок, и темпы усвоения, например, терминов родства бабушка/дедушка или отношений родства оказались практически одинаковыми и русских, и исландских детей.

Итак, основные этапы усвоения терминов и отношений родства у детей усваивающих различные языки в качестве родных, - одинаковы. Универсален и порядок усвоения терминов родства, и его темпы. А вот промежуточные стадии, конкретные ошибки, “заблуждения” на стадиях перехода от одного этапа к другому могут различаться. Таким образом, сходство речевых стратегий детей, осваивающих в качестве родных различные языки, при овладении системой терминов родства (рано как системой личных имен и личных местоимений) позволяет сделать выводы об универсальности человеческого языка вообще. Различия же в путях, темпах и окончательных результатах усвоения систем личных именований, терминов родства (а также и личных местоимений) детьми разных национальностей свидетельствует о существовании национальной специфики языковой картины мира, и в частности - русской языковой картины мира, и путях ее формирования в онтогенезе.