№ 3, 2003 г.
© Л.М. Макарова
НАЦИСТСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ЧЕЛОВЕКА
И МЕТОДЫ ЕЕ РЕАЛИЗАЦИИЛ.М. Макарова
Макарова Любовь Михайловна - кандидат исторических наук,
доцент кафедры зарубежных стран в Новое и Новейшее время
Сыктывкарского государственного университета.Конфронтационность нацистской идеологии предполагала создание бинарной модели человека. Первоначальные нацистские представления относительно критерия "свой - чужой" были сформулированы в Программе НСДАП 1920 г., согласно которой носители немецкой крови очень жестко противопоставлялись остальному германскому населению. Более того, германское гражданство могло быть предоставлено только немцам по крови, все остальное население составляли либо пораженные в правах подданные, либо иностранцы, подлежащие выселению [1].
Дальнейшее развитие эта идея нашла у А. Гитлера, который отнюдь не считал всех немцев одинаково чистокровными арийцами и полагал, что расовая ценность разных групп немецкого населения вариативна. Вопрос о том, кто же будет принадлежать к числу "избранных", рассматривался им достаточно подробно. Ареал обитания значения не имел, помимо жителей собственно Германии речь шла о так называемых "немцах за границей", населявших ее бывшие колонии или живущих в других странах [2]. В нацистском движении таких людей было достаточно много, в том числе и среди лидеров: А. Розенберг был прибалтийским немцем, Гитлер - австрийцем, В. Дарре родился в Аргентине, Р. Гесс - в Египте.
Гитлер особо подчеркивал, что главной для любого немца является необходимость сохранять чистоту крови. Поскольку основной пафос его разоблачений был направлен на борьбу против осквернителей расы, он подробно рассматривал проблему не столько семьи, сколько брака как жестко контролируемого института, который должен был стать объектом особой заботы нового нацистского государства, залогом появления здорового и расово безупречного потомства [3].
В текстах официального идеолога партии А. Розенберга рассуждения о крови приобретают иной, абстрактный характер. Розенберг подробно повествует об особенностях арийской крови, которые должны обеспечить германское господство над миром, несмотря на "неарийцев", в первую очередь евреев. Кровь, по Розенбергу, содержит не столько этнические, сколько расовые детерминанты и определяет бессознательную сторону человеческого существования, "расовую душу", наличием которой обусловлено арийское восприятие существующего мира [4].
В отличие от Розенберга, Гитлер рассматривает вопрос с сугубо практической стороны. Объектом его преимущественного внимания оказывается юношество. К проблеме становления мужчины Гитлер относится весьма серьезно, если судить по уровню детализации его рассуждений и по количеству посвященных этому страниц. Именно мужчины, по мнению Гитлера, с их активной позицией в навязывании сексуальных контактов представляют угрозу для сохранения расы, либо, наоборот, служат основой для ее возрождения [5]. Поэтому Гитлер много внимания уделяет сексуальному воспитанию мужчин, видя в этом основу для появления здорового потомства и воспитания доблестных воинов.
Воспитанию арийских женщин Гитлер уделяет в "Mein Kampf" существенно меньше внимания, подчеркивая лишь необходимость их ориентации на материнство. В рассуждениях Гитлера брак и семья не имеют точек соприкосновения, биологическая заданность брака отнюдь не переходит в функции семьи по вопросу воспитания детей. Обеспечить правильное воспитание и будущих солдат, и будущих матерей должно государство через сеть детских и молодежных организаций, дифференцированных по признаку пола [6]. В конечном итоге был сконструирован нацистский идеал человека: мужчины-солдата, и женщины, основная функция которой - рожать новых мужчин и таким образом укреплять расу. Единственным общим требованием как для мужчин, так и для женщин оставалось их расовое соответствие, которое должно было тщательно проверяться, особенно при приеме в СС.
Программа укрепления расы, в соответствии с этими представлениями, была составлена лично главой СС Г. Гиммлером и носила название Lebensborn, "источник жизни". Ее реализация, через регулирование репродуктивного поведения представителей арийской расы, возлагалась на мужчин из СС, расовую элиту общества [7]. Результатом таких мероприятий должен был стать человек нацистского типа, ариец с нордической кровью.
Расовое соперничество реализовывалось через категорию "избранности", по мнению Гитлера, безусловно характеризующую арийцев, но неправомерно узурпированную евреями. Еврей как противоположность арийца представлял угрозу самому существованию арийской расы, поскольку стремился достичь полного господства над миром при помощи неявной - в частности, финансовой - власти. Религия Моисея в трактовке Гитлера оказывалась не чем иным, как учением о сохранении еврейской расы.
Гитлер пространно характеризовал как внешние, так и психологические качества арийских и неарийских мужчин. Серьезное внимание при их сопоставлении уделялось телесности, которая выполняла репрезентативную функцию, свидетельствуя об уродливости неарийцев, вполне соответствующей их низким духовным качествам, и о внешней привлекательности, здоровье и внутренних достоинствах "расово полноценных" индивидов. Второй уровень репрезентативности, костюм, рассматривался не по обычному для ХХ века критерию - моде, а с точки зрения его целесообразности для здоровья и закаливания. Следование моде классифицировалась отрицательно, как попытка неарийцев произвести благоприятное впечатление, не соответствующее их реальной сущности. Период нацистского господства в Германии характеризуется максимальным распространением униформы для разных профессий как способом и одновременно символом социальной стратификации.
Х. Рецлав. Девушка-работница в рабочей одежде. Ок. 1939 г.
Идеал арийской красоты, основанный в первую очередь на физическом здоровье, был достижимым не для всех. В сочетании с военной формой, в которую вполне органично трансформируется со временем спортивный костюм, этот идеал должен был обеспечить именно немецким молодым людям наибольшую привлекательность в глазах немецких девушек и исключить нежелательные браки последних с представителями чуждой расы [8].
Вместе с тем война (в нацистском понимании это основное предназначение и одновременно способ существования мужчин, связанный с их длительным отсутствием в семье и возможной гибелью), привела к расшатыванию прежней концепции материнства и брака, в частности, к иному восприятию внебрачных детей и их матерей от первоначального осуждения к полному принятию. В "Застольных разговорах", относящихся к 1941-1942 гг., А. Гитлер, среди прочего, останавливался и на этой теме, в частности, на вопросах правовой защиты внебрачных детей [9].
Изменившиеся стандарты сексуального поведения отнюдь не означали отказа от довольно строгих нравственных норм. Так, костюм и рисунок движений испанского танца весьма популярной тогда актрисы М. Рёкк вызвали неудовольствие министра пропаганды Й. Геббельса как слишком фривольные, следовательно, не соответствующие моделируемому пропагандой женскому облику, привлекательность которого не должна казаться избыточной, переходить в откровенную сексуальность [10]. Гитлер очень резко осуждал проституцию как угрозу самому существованию расовой общности [11].
И. Залигер. Суд Париса. 1939 г.
Телесная инаковость арийцев и неарийцев демонстрировалась на параллельно проводившихся в 1937 г. двух художественных выставках. На одной был представлен официальный эстетический расовый канон [12]. Биологической основой этого канона, было тяготение нацистского искусства к обнаженной натуре. Внешняя привлекательность арийского лица, достигаемая за счет правильности черт, подразумевалась автоматически, как проявление расового здоровья, в то время как всякое отклонение, а тем более уродство, считалось признаком вырождения. На другой выставке "выродившегося искусства" "расово чуждая" телесность прямо подразумевала патологию. Для формирования у зрителя нужной ассоциации художественные полотна запрещенных в Германии экспрессионистов и представителей других модернистских течений перемежались фотографиями медицинских экспонатов, представляющих разного рода физические отклонения. Понятие "расовой чуждости" распространялось в этом случае и на художников, поскольку их творческий метод наглядно свидетельствовал если не о прямой принадлежности к "чуждой расе", то, по меньшей мере, об отсутствии расового чувства.
С. Хильц. Крестьянская Венера. 1944 г.
Через изобразительное искусство пропагандировалось социальное предназначение немецких женщин (прежде всего, материнство) - канон предписывал для таких полотен, в соответствии с демографическими стандартами, изображение не менее трех детей. Лица женщин на этих полотнах выглядели деиндивидуализированными, стертыми, наподобие рекламных плакатов, поскольку демонстрировался четко обозначенный биологический вклад в общее дело, а не индивидуальность или принадлежность к определенной социальной группе. Правда, в соответствии с тезисом о крестьянстве, которое способствовало возрождению арийской расы, эти социально-демографические шаблоны часто были адресованы именно ему. Таковы, в частности, работы художников А. Висселя "Крестьянская семья из Калленберга", Т. Баумгартнера "Крестьянское семейство за едой", В. Вильриха "Хранительница рода".
А. Виссель. Крестьянская семья из Калленберга. 1939 г.
Аналогичный подход, но уже применительно к мужской роли в нацистском обществе демонстрирует скульптура, достаточно вспомнить работы признанных ведущими скульпторов А. Брекера и Й. Торака. Первый из них интерпретировал внешность нацистских героев как готовность к самопожертвованию во имя долга. Выразительность лиц этих героев напоминает древнегреческие маски, для которых важно убедительное выражение эмоций, и за которыми нет личности, есть только служение цели. Что касается Торака, для его гигантских скульптурных композиций лицо вообще не имеет сколько-нибудь существенного значения и потому не является объектом демонстрации, мускулистые тела, например, строителей автострад, иногда повернуты спиной к зрителю. Аналогичны его тридцатиметровые монументы героев, павших за Германию, которые предполагалось установить вдоль германских границ. Ярко выраженная гигантомания не учитывает значимости лица, для восприятия которого необходимо видеть глаза фигуры.
Й. Торак. Товарищество. 1937 г.
Неотъемлемое свойство жизни - память о человеке, в первую очередь, как представителе рода, продолжающем его историю. Адекватность нацистского человека возложенной на него миссии подчеркивалась и лингвистическими средствами. Немецкому ребенку при рождении давалось арийское имя, желательно из тех, которые были приняты в данной семье, нацисты всячески рекомендовали сохранять семейные имена. Совершенно не поощрялись иностранные имена и запрещались ветхозаветные (неарийские по определению), но в качестве новых рекомендовалось внедрять языческие (например, Бальдур), якобы бытовавшие в среде древних германцев. Таким образом, уже первичная социализация человека переходила в расовую общность [13]. Пространство обитания также перекодировалось в расовом духе за счет переименования улиц, площадей, населенных пунктов.
Новая визуальная интерпретация телесности, ее моделирование приводили к тому, что тело, которое обычно ощущается человеком как принадлежащее ему, оказывалось в гораздо большей степени атрибутом внешнего мира.
Стандартизированный с точки зрения внешности и имени человек включался в особым образом организованное пространство. Асимметричность человеческого тела в этом случае подавлялась симметричным пространством, которое могло быть представлено в виде монотонных архитектурных комплексов или построений на бесконечных физкультурных и военных парадах, когда социализированное тело занимало строго определенное место и не должно было выделяться из шеренги других таких же тел. Автономность тела в таких условиях окончательно ликвидировалась, его восприятие и ощущения подменялись ощущениями и восприятием массы [14].
Особым образом проблема пространственного размещения человека решена в фильме Л. Рифеншталь "Олимпия", об Олимпийских играх 1936 г. в Германии. Создается впечатление, что для Л. Рифеншталь не было основной задачей продемонстрировать в своих фильмах триумф исключительно арийских спортсменов [15]. Но с другой (при помощи старательно выбранных ракурсов съемки), она придает спортивным соревнованиям дополнительный, мистический смысл, благодаря которому тело спортсмена приобретает некую автономность относительно индивида, которому оно принадлежит. Это наглядно проявилось у Рифеншталь в сцене гимнастических упражнений, которые выполняют заполнившие весь стадион женщины, максимально включенные в коллективное действие, как в гипнотический транс [16].
Фрагменты из фильма Л. Рифеншталь "Олимпия".
Главная цель Л. Рифеншталь, насколько можно судить как по ее художественному, так и по документальным фильмам, - показать максимальное единение человека и природы, что само по себе предполагает особое внимание именно к биологической сущности человека. Такой подход характерен для ее актерской работы (и одновременно первого режиссерского опыта): Юта из фильма "Голубой свет" 1932 г. - существо абсолютно дикое, отрешенное от мира, принадлежащее мистическому пространству гор, которое в конце погибает в горах.
Дискобол. Греческая статуя.
Спортсмен в позе дискоболаНа первый план в "Олимпии" выступает невербальный язык тела, проявляющийся через выверенность движений спортсменов, ставящих новые рекорды или просто марширующих во время парада [17]. Этому прекрасно служит, в частности, рапид, примененный для съемки прыжков в воду. Тела, на секунду повисающие в воздухе, кажутся летящими, выходящими за пределы своих физических возможностей. Такая своеобразная интерпретация телесности полностью соответствует космической ориентированности нацистского человека. Гитлер прямо называл Вселенную (Universum) в качестве пространственной характеристики масштабов нацистской власти. Таким образом, "избранная" раса противопоставлялась остальному человечеству.
В зависимости от расовой чистоты дозировались социальные и политические права. Максимально эта установка была выражена в Нюрнбергских законах. Уже в 1935 г. был принят закон о немецком гражданстве, по которому ликвидировались гражданские права евреев [18]. Следующим этапом была их пространственная изоляция в гетто и концлагерях. Так постепенно реализовалось вначале социальное, а затем пространственное отторжение "антирасы", - евреев переместили в особые лагеря уничтожения, расположенные в маргинальных пространствах по границам Германии. При всех различиях эти средства имеют общую черту - десоциализацию индивида, для которого наступала гражданская смерть. В дальнейшем уничтожению подлежала личность, и, наконец, наступала биологическая смерть.
Именно в концлагерях максимально отчетливо, сравнительно с основной территорией Германии, проявлялся социальный смысл тела, которое оказывалось в центре коллективного образа действий и потому должно было быть стандартизированным в любом своем состоянии - как статическом, так и динамическом. Методы воздействия на него во многом были прежними, применявшимися для остального населения Германии. В продолжение процесса десоциализации, начавшегося в момент ареста, человек лишался имени, которое заменялось лагерным номером, нанесенным на кожу (или на одежду) заключенного, так что личность еще до смерти оказывалась вычеркнутой из памяти и истории народа. Это обстоятельство, помимо индивидуальных жизненных трагедий, имело и эсхатологический смысл, поскольку речь шла о бессмертии, понимаемом не только как сохранение памяти для потомков, но и с религиозной точки зрения как странствие оставшейся без прибежища (имени, связанного со святым покровителем) души. Правда, в межличностных контактах имена продолжали применяться, но возможность для близких проследить судьбу заключенного после его ареста и отправки в концлагерь была ничтожна.
Лагерная одежда не только играла роль в первоначальной деморализации узника, она имела специфическую функциональную заданность - постоянное воздействие на психику заключенных с целью моделирования поведенческих и психологических реакций. Регламентировался даже взгляд заключенных, смотреть полагалось только определенным образом. Прямой взгляд, характерный для свободного человека, мог повлечь за собой немедленную смерть [19]. Самое наличие или отсутствие униформы уже определяло статус и в значительной мере ситуацию заключенного. В женском концлагере Бжезинка, одном из филиалов Освенцима, не имели униформы лишь те узницы, которых предполагалось в ближайшее время уничтожить. Взамен прежней одежды им выдавались первые попавшиеся лохмотья [20]. Униформа дополнялась нашивками с обозначением национальности и категории обвинения, эти два последних пункта иногда совпадали.
Одежда эсэсовцев-охранников выполняла аналогичную функцию, но с противоположным знаком. Прежде всего, она должна была подчеркнуть внешнюю дистанцированность охраны от заключенных за счет подчеркнутой безупречности и блеска. Однако в обоих случаях тела как охранников, так и заключенных (соответственно сверх- и недочеловеков) теряли идентичность. Из прически, одежды, жестов складывался по принципу противопоставления семиотический образ тел двух типов в пределах одного и того же лагерного пространства.
В одном случае было безупречно защищенное добротной, красивой одеждой тело, в другом - первоначальная гротескная метаморфоза в момент прибытия, достигаемая при помощи замены одежды и прически, постепенно углублялась из-за плохого физического содержания, появления многочисленных болезней и постепенного превращения в так называемых "мусульман", людей с выраженной дистрофией и поведенческими аберрациями. Понятие больного тела было, по определению, применимо лишь к заключенным, в этом случае сама по себе недужность приобретала семиотическую значимость.
В конечном итоге происходило отчуждение человека от самого себя, терялась способность личности к самоидентификации. Человек в концлагере поэтапно вытеснялся из привычного мира, оказывался полностью лишенным внешнего индивидуального пространства. Происходило его переключение на пространство внутреннее, которое у большинства заключенных ограничивалось лишь стремлением обеспечить потребности тела, и только у людей с развитой системой ценностей могло достигать космических масштабов. В последнем случае, при отказе от навязываемой лагерной роли, можно говорить об отличиях внутри телесных переживаний от их внешнего выражения. Навязываемое или культивируемое внешнее различие в этом случае переставало быть определяющим, углублялась дистанция между стандартизированным обликом человека и его лицом: бывшие заключенные упоминали об особой, духовной красоте много переживших, но сохранивших достоинство людей.
Телесное воздействие на заключенных в течение всего пребывания в лагере оставалось основным и реализовывалось различными способами - через манипулирование возможностями гигиенических мероприятий, побои, пытки, медицинские эксперименты. Последние призваны были подвести практическую базу под расовый миф, подкрепить его конкретными данными. Эксперименты сводились к евгенике, которая подразделялась на позитивную и негативную. Первая базировалась на исследовании органов особым образом умерщвленных узников. Недочеловека еще одним способом приносили в жертву сверхчеловеку. С началом Второй мировой войны на первое место выдвинулись антропологические и некоторые медицинские исследования, в частности эксперименты З. Рашера в Дахау, ориентированные на нужды армии, и Й. Менгеле в Освенциме [21]. Негативная евгеника была направлена на моделирование недочеловека и в качестве основного средства использовала разные способы блокировки его репродуктивной функции. Частично эта проблема решалась через стерилизацию, в результате которой заключенные лишались половой идентичности.
Необходимые стереотипы поведения вначале навязывались самыми жесткими способами, но постепенно заключенные сами становились заинтересованными в этом, поскольку выполнение приказаний - усердная работа, пресечение нарушений дисциплины или попыток побега, преследование наиболее слабых заключенных, способных вызвать недовольство охранников - увеличивали их шансы на выживание. Формировалось единство целей и поведения заключенных и охраны. Детально регламентированные способы общения между ними приобретали характер ритуала, любое отклонение от которого со стороны не только заключенных, но и охраны, самым суровым образом пресекалось лагерной администрацией. Для охранников из СС концлагерь был своего рода тренировочной базой, где происходило освобождение от обычных человеческих реакций и эмоций, формировалась раса господ. Что касается заключенных, они тоже лишались человеческих качеств, превращаясь в послушную, управляемую массу. Концентрационные лагеря должны были стать постоянной частью нацистского миропорядка, они представлялись идеальным местом для воспитания расы господ, пространственно сталкивая и одновременно разграничивая господ и рабов. В условиях концентрационного лагеря противопоставление этих двух типов проявлялось особенно отчетливо, поскольку критерии их различий были едиными для обеих групп.
Еще одним критерием для разграничения "своих" и "чужих" становилось понимание смерти. Массовое сознание начала ХХ в. воспринимало смерть как своеобразное отражение прожитой жизни, способ ее завершения. Доминирующей в этом вопросе, оставалась религиозная система ценностей, ставшая частью общественного сознания вне зависимости от степени религиозности населения. Об этом свидетельствует, в частности, то обстоятельство, что погребение в европейских странах (и Германия не являлась исключением) в основном было прерогативой церкви. Обряд символизировал достойно, в соответствии с общепринятыми нормами и ценностями, прожитую жизнь, поэтому отказ церковников его совершить играл роль общественного осуждения, переходя из религиозной в моральную сферу.
Первая мировая война с ее миллионами погибших внесла существенные поправки в эту схему. Произошел сдвиг в понимании ценности и значимости человеческой жизни, привычным фактором стало насилие. С другой стороны, в дополнение к прежним представлениям о достойной смерти получило распространение понятие смерти героической, в сражении. Одновременно за счет увеличения количества насильственных смертей прервалась логическая связь жизни и смерти.
Нацистам требовалось приспособить существовавшие представления о смерти к программе уничтожения политических и иных противников, для этой цели создавалась особая модель человека-убийцы, эталоном которого должны были стать военнослужащие СС. Вместе с тем, смерть начала выступать регулятором общественных отношений. Соответствие жизни и смерти принимало иной вид, определялись категории населения, для которых оставалась исключительно смерть в ее наиболее трагической форме погружения в небытие, забвения. Для маскировки этого обстоятельства и стремления придать правовую видимость неправовым действиям снова потребовались манипуляции с семантикой, применение многочисленных эвфемизмов, в частности, "нарушение кровообращения" для объяснения убийства политического заключенного, чья расовая принадлежность не вызывала сомнений, или "особое обращение", "окончательное решение еврейского вопроса" - для других случаев [22]. Количество таких выражений было значительным и могло варьироваться в зависимости от обстоятельств или конкретного лагеря.
В проблеме смерти нашел выражение вопрос об уровне прав личности. И хотя на первый взгляд корректировке подлежало только представление о смерти, на практике это означало и уточнение понятия жизни через соотнесение с ее отрицанием, даже с последствиями этого отрицания - бессмертием или забвением, а в конечном итоге - пересмотр всей судьбы человека в Германии.
Смертная казнь, в цивилизованном обществе сокращенная до минимальных пределов, теряла в Германии характер правового процесса, превращаясь в биологическое уничтожение людей, в том числе по частным мотивам. Правда, по мере укрепления режима нацистское правительство старалось пресекать бесконтрольные расправы, а тем более придание им демонстрационного характера, по крайней мере, на территориях, включенных в рейх. Но вместе с тем террор продолжал оставаться средством укрепления власти и в течение действия режима его функциональной стороной, в частности, для СС. Примером может служить расправа над штурмовиками 30 июня 1934 г. и постоянное расширение сети концлагерей, куда помещались враги режима. Термин "враг" вовсе не означал реального противника, преследованию по расовым мотивам подвергалось вполне лояльное население.
Если в правовом государстве сохраняется органичность естественной смерти, то при нацизме происходит, по терминологии А. Битова, "отлучение от причины смерти", убийство осуществляет исполнитель, никак не связанный с жертвой. Репрессивные программы требуют для своей легитимации идеологического обоснования, а поскольку рациональные объяснения необходимости геноцида не воспринимаются массовым сознанием, выдвигаемые концепции ориентируются в основном на нерационализируемые системы ценностей. В качестве связующего механизма между идеологией и реальной программой использовался миф крови. Миф исключал рациональное осмысление действительности, поэтому возможности общественности влиять на события были малы. От населения зачастую требовалось апробировать уже не только принятое, но и реализованное решение.
В массовом сознании четко работало лишь разграничение "свой-чужой", что же касается передачи государству власти над жизнью германских граждан, по-прежнему нужна была апелляция к общественному мнению. В некоторых случаях одобрения не было. Так, нацистам не удалось открыто ввести практику уничтожения неизлечимо больных. Для обработки общественного мнения в 1941 г. был выпущен на экраны фильм В. Либенайнера "Я обвиняю" с пропагандой эвтаназии [23]. Однако население воспротивилось этому шагу, высказывались, в частности, опасения, что среди жертв могут оказаться чистокровные арийцы и даже герои войны. Это не соответствовало представлениям о единстве жизни и смерти, поскольку в понятие достойной смерти эвтаназия не входила, принудительное умерщвление допускалось традиционной моралью лишь в качестве меры наказания. В результате открытая реализация программы была отложена на послевоенный период.
Необходимость считаться с общественным мнением была обусловлена озабоченностью сохранения стабильности в обществе, что возможно лишь при условии устойчивости традиционной морали у основной части населения. Поэтому и лагеря уничтожения, и другие места массовых репрессий нацисты размещали на маргинальных пространствах, на границе между рейхом и оккупированными территориями, стараясь создать пояс отчуждения между узниками и местными жителями, в основном за счет замены коренного населения региона немецкими колонистами. В самих лагерях пространство печей и газовых камер было также изолированным от остальной территории.
Этой же цели служили попытки многостороннего камуфляжа, выраженные, прежде всего, языковыми средствами. Неоднократно в официальных документах менялись ставшие одиозными названия лагерей, чтобы скрыть их назначение. Все эти меры свидетельствуют о том, что государство не обладало безусловной властью над жизнью подданных.
Замена имени, наиболее явного средства самоидентификации личности, номером в концлагере и потеря возможности сохраниться в памяти других приводили к тому, что физическая смерть, сохраняя биологическое значение, начинала играть второстепенную роль относительно социального небытия, уничтожения индивидуума как субъекта культурных и социальных процессов. Психологический эффект этого обстоятельства оказывался настолько значительным, что постепенно мог привести к потере смысла существования, на фоне которого физическая кончина становилась вторичным явлением [24]. С точки зрения психолога В. Франкла, бывшего узника концлагеря, этим обстоятельством можно объяснить самоубийство в условиях, когда жизнь могла ежесекундно оборваться и без усилий со стороны заключенного. Франкл приводит и другую причину концлагерных самоубийств: стремление сохранить самостоятельность, умереть "своей", осмысленной, а не навязанной извне смертью [25]. Такой акт, вероятно, можно считать модификацией достойной смерти применительно к экстремальным условиям, попыткой сохранить способность к самоидентификации, с собственной системой ценностей. Этим вполне объясняется и стремление СС воспрепятствовать подобным актам. Самоубийства в концлагере приветствовались только при одном условии: они должны быть результатом внешнего воздействия, а не самостоятельного решения заключенного. В последнем случае охрана расстреливала даже человека, бросившегося на проволоку и уже почти погибшего под воздействием пропущенного через нее тока.
Представления о смерти можно считать идентичными у охранников и заключенных. Биологическая смерть не всегда считалась достаточной и у нацистов, особенно применительно к политическим и идеологическим противникам, главным оказывалось стирание памяти. Поэтому вначале необходимо было путем дискредитации уничтожить личность, иначе оставалось бы в силе понятие мученической или героической смерти, а в итоге - преодоление смерти-забвения. Способ дискредитации не просто опирался на общепринятую систему ценностей, он еще и соотносился с личностью и статусом противника. Так, священнослужителям обыкновенно приписывались преступления против нравственности, политических противников обвиняли в государственной измене [26]. В таком случае сохранялась видимость легитимности репрессий.
Сферой манипуляций оказывалось и погребение. Нацистский тезис о сверх- и недочеловеке предусматривал не только два вида смерти: героическую и смерть через уничтожение, но и соответствующие им условия погребения. В случае смерти-уничтожения ликвидация останков вне обряда противоречила традиционным представлениям о погребении, ее целью было не сохранить, а уничтожить память о погибших, ликвидировать следы совершенного преступления. Именно такой вид смерти в условиях надвигавшегося сокрушительного поражения избрали себе нацистские лидеры, не только уходя от ответственности, но и распорядившись уничтожить свои останки.
Героическая смерть как таковая не является чуждой массовому сознанию, она апеллирует к языческим ценностям. Почва для культивирования таких взглядов была подготовлена Первой мировой войной. Однако нацисты, возможно, учитывая результаты этой войны для Германии, чаще и охотнее апеллировали к героизму древних германцев, восхваляя жестокости периода империи Оттонов [27].
Героическая смерть, одно из проявлений полного подчинения человека обществу, успешно обслуживала нацистский миф о тысячелетнем рейхе и сверхчеловеке. Не случайно тема жертвенности и героической смерти в безнадежной ситуации все шире пропагандировалась в Германии по мере продолжения войны. В случае героической смерти бессмертие реализовалось в духе скорее языческой, чем христианской традиции - при помощи создания мавзолеев и монументов иного рода, помещаемых уже не в местах погребения, а среди живущих, как правило, на площадях, где эти памятники организуют пространство и в какой-то мере выступают силой, консолидирующей живых. В нацистской Германии памятники павшим и мавзолеи с их останками предполагалось расположить вдоль германских границ, мертвые должны были охранять пространство живущих. Подобное присутствие некрофильских тенденций в идеологии является результатом углубленной мифологизации, ориентированной на символы, а не на живых людей. Существование под гипнозом подобных идей приобретает иррациональные черты и мало способствует осмыслению реальной жизни.
В некоторых случаях бессмертие начиналось при жизни, в частности, к таковой может быть приравнена сакрализация лидера, которая реализуется при помощи перенесения на его фигуру атрибутики, прежде употреблявшейся лишь для поклонения Богу. Заимствуемые внешние формы - например, изображения Гитлера, помещенные в храмах, - приобретают значение обожествления, отнюдь не тождественное прежней иконе, поскольку касается представителя "мира сего", что в глазах верующих ассоциируется с сатанизмом.
Расшатывая традиционные мировоззренческие стереотипы, нацисты ограничились расовым противопоставлением, оставляя в неприкосновенности представления о смерти применительно к лицам, сохранявшим гражданские права. Однако прежний закон соответствия жизни и смерти остался: с уменьшением ценности жизни смерть начала играть соответственно большую роль в жизни общества, вторгаясь в повседневность.
Нацистская модель человека оставалась по существу единой, поскольку одна и та же идеология не может создать условий для вариативности. Вместе с тем биологические критерии, по которым производился отбор, оказывались достаточно неопределенными и оставляли свободу для идеологического и политического маневра. Эта единая модель была лишена личностных характеристик и помещалась в стандартизированное пространство - от жилых районов с единым типом городской или сельской застройки до унифицированных кладбищ. Общей чертой и непременным условием этих пространств были "арийские" крыши домов или формы надгробий. Сохранялось единство в типе смерти, неестественной в обоих случаях, и в особенностях захоронения, поскольку к обоим вариантам применялись манипуляции с посмертной памятью - ее искусственное возвеличивание или столь же искусственное стирание. В обоих случаях происходило отчуждение человека от привычной связи поколений, принудительная идеологизированная иерархизация. В меньшей степени манипулирование касалось рядового населения, стандартизация которого имела ограниченные масштабы и в основном охватывала подрастающие поколения.
В нацистском искусстве, как и в жизни, большее внимание телу сравнительно с лицом приобретало концептуальный смысл, поскольку индивидуальность, которая выявляется именно через лицо человека, должна была свидетельствовать о полном подчинении государству. Воздействие нацистской идеологии состояло в выявлении и использовании худших черт личности. В этом отношении история концлагерей оказывается микроисторией общих принципов нацистской политики.
Примечания
1 Das 25-Punkte-Programm der NSDAP vom 24. Februar 1920 // Тyrell A. Fuhrer befiehl. Selbstzeugnisse aus der "Kampfzeit" der NSDAP. Bindlach, 1991. S. 23-26.
2 Примеры стимулирования национального сознания у немцев, живущих за границей, приводятся в работе: Kahle M. Deutsche Heimat in Brasilien. B., 1937. В ней нет пропаганды нацизма, но через все изложение проходит идея об особенностях жизненных проявлений немцев (специфика построек, досуг) в сравнении с коренным населением.
3 Hitler A. Mein Kampf. Jubilaumsausgabe. Munchen, 1939. S. 226, 247, 307, 394.
4 Rosenberg A. Der Mythus des 20. Jahrhunderts: Eine Wertung der seelisch-geistigen Gestaltenkampfe unserer Zeit. Munchen, 1934. S.257-258, 698-700. Рассуждениям о "расовой душе" посвящен весь перваый раздел книги.
5 Впоследствии тезис об осквернении евреями арийской расы неоднократно пропагандировался с помощью кино: достаточно вспомнить такие фильмы, как "Еврей Зюсс", или "Вечный жид". Впечатление от этого фильма у подрастающего поколения немцев было настолько сильным, что молодежь после его просмотра устраивала избиения евреев на улицах. Вероятно, на этом основании режиссер первого фильма Ф.Харлан был в 1949 г. обвинен в совершении преступлений против человечества. См.: Колодяжная В., Трутко И. История зарубежного кино. Т. 2. 1929-1945 гг. С. 268; Теплиц Е. История киноискусства 1939-1945 / Пер. с польск. М., 1974. С. 136.
6 Hitler A. Op. cit. S. 393-394, 407.
7 Реализация программы Lebensborn достаточно подробно изложена в работе: Мэнвелл Р., Френкель Г. Знаменосец "Черного ордена". Гиммлер / Пер. с англ. М., 2000. С. 102-103, 151-159.
8 Hitler A. Op. cit. S. 64, 66, 397,405-406. Тему воспитания молодежи германского происхождения в оккупированных странах Гитлер развивает и в "Застольных разговорах". См.: Пикер Г. Застольные разговоры Гитлера / Пер. с нем. Смоленск, 1993. С. 178-179.
9 См.: Пикер Г. Указ. соч. С. 94. Этому вопросу уделял внимание А. Розенберг. Rosenberg A. Op. cit. S. 593-594. В Германии военного времени активно велась соответствующая обработка общественного мнения, в том числе средствами кино. М. Ромм в документальном фильме "Обыкновенный фашизм" (1966) иллюстрирует эту проблему кадрами из нацистской кинохроники.
10 Рёкк М. Сердце с перцем. Воспоминания / Пер. с нем. М., 1991. С. 109-112,149.
11 Hitler A. Op. cit. S. 247-248.
12 См.: Treue W. Kunstraub. Dusseldorf, 1957. S. 314; Shirer W.L. The Rise and Fall of the Third Reich: A History of Nazi Germany. Greenwich, Conn., 1960. P. 337-338.
13 Подробно проблему нацистских имен и специфику переименований анализирует филолог В. Клемперер в работе 1946 г., специально посвященной языку нацистской Германии. Klemperer V. LTI. Notizbuch eines Philologen. Leipzig, 1987. S. 81-83. О языке в нацистской Германии см. также: Макарова Л.М. Язык и идеология в фашистской Германии (историографический аспект проблемы) // Социально-политические проблемы в истории зарубежных стран. Сыктывкар, 1994. С. 137-148.
14 Э. Канетти полагает, что, формируя массу, человек выходит за пределы своей личности, освобождается от давления общества. Канетти Э. Масса и власть // Канетти Э. Человек нашего столетия. М., 1990. С. 396.
15 Вместе с тем Олимпиада 1936 г., как записал в своем дневнике очевидец событий В. Клемперер, не переставала быть откровенно политическим мероприятием, во время которого стремление нацистов к спортивным достижениям отодвигало на второй план расовые установки. На время Олимпиады была запрещена антисемитская пропаганда, серебряную медаль за соревнования по фехтованию выиграла еврейка Х. Майер, рекорд которой считался успехом Третьего рейха. См.: Клемперер В. Свидетельствовать до конца: Из дневников 1933-1945. М., 1998. С. 59-60. Фильм Л. Рифеншталь с этой точки зрения полностью соответствовал пропагандистским установкам актуальным в период Олимпиады.
16 Эту черту нацизма Л. Рифеншталь демонстрирует в "Триумфе воли" - фильме о Нюрнбергском партийном съезде НСДАП 1934 г. Стандартизированные, облаченные в униформу людские массы перемещаются в шествиях на протяжении всего фильма. На экраны фильм вышел в 1935 г.
17 Особенно наглядно это продемонстрировано в фильме Л. Рифеншталь "Олимпия" 1938 г. при помощи скрупулезной детализации кадров переноса тела через планку в сценах прыжков с шестом.
18 Nazi conspiracy and aggression. V.1. Washington, 1946. P. 980-982.
19 Фритц М. Ад. 565 дней в Освенциме-Биркенау // Фритц М., Юрза Г. Да здравствует жизнь! М., 1988. С. 24.
20 Fenelon F. Sursis pour l'orchestre. P., 1976. P. 72.
21 СС в действии: Документы о преступлениях СС. М., 1969. С. 437, 440-445. Эксперименты Менгеле в области евгеники частично рассмотрены в: Borwicz M. Ecrits des condamnes a mort sous l'occupation allemande (1939-1945). P., 1954. P. 71-73, 86-87.
22 Последний термин первоначально обозначал, в соответствии с планом "Мадагаскар", выселение евреев из Европы.
23 Manvell R. Film and the second world war. South Brunswick and New York, 1974. P. 96. См. также: Теплиц Е. Цит. соч. С. 146-147.
24 Такой точки зрения придерживались, в частности, экзистенциалисты. См., напр.: Ясперс К. Истоки истории и ее цель // Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 160.
25 Франкл В. Человек в поисках смысла. Ч. II. Общий экзистенциальный анализ: Психолог в концентрационном лагере. М., 1990. С. 152. См. также Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992. С. 254.
26 Г. Грундиг приводит информацию об известном европейском ученом, имени его он не называет, погибшем в концлагере Заксенхаузен в результате издевательств, цель которых - унижение достоинства личности. См.: Грундиг Г. Между карнавалом и великим постом: Воспоминания художника. М., 1963. С. 266.
27 О трансформации германских языческих богов в богов войны и о германском милитаризме писал специалист по примитивным культам Ж. Дюмезиль. Dumezil G. Mythes et dieux des Germains. P., 1939. P. 153-155. Его труды были популярны в нацистской Германии.
