Моя студенческая келья Вдруг озарилась:муза в ней Открыла пир младых затей, Воспела детские веселья, И славу нашей старины, И сердца трепетные сны... И свет ее с улыбкой встретил; Успех нас первый окрылил; Старик Державин нас заметил И, в гроб сходя, благословил.

Когда стало известно о приезде в лицей Державина, учитель словесности Галич уговорил, даже заставил, Пушкина написать стихи, достойные прочтения пред великим стариком. А за несколько дней до экзамена министр Разумовский потребовал, чтобы при нем провели "репетицию", и там-то Пушкин прочел "Воспоминания в Царском Селе" первый раз.

Итак, гости съезжаются: важные генералы, официальные лица, родственники лицеистов (в их числе Сергей Львович Пушкин)...

"Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не забуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтоб дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую "Водопад". Державин приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: "Где, братец, здесь нужник?".

Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, который отменил свое намерение и возвратился в залу. Дельвиг это рассказывал мне с удивительным простодушием и веселостию. Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы; портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостию необыкновенной".

О публичном экзамене было заранее объявлено в газете:

"Императорский царскосельский Лицей имеет честь уведомить, что 4 и 8 числа будущего месяца (январь 1815 года), от 10 часов утра до 3 пополудни, имеет быть в оном публичное испытание воспитанников первого приема, по случаю перевода их из младшего в старший возраст".

Это был экзамен, "смотр" - чему научились за три с лишним года, ибо достигли середины...

Державин был прижизненной легендой; автор "Памятника" уже почти стал памятником. В одном из первых пушкинских стихов названы "Дмитриев, Державин, Ломоносов, певцы бессмертные и честь и слава россов...".

Впрочем, дерзкие лицейские мальчишки, еще не перешедшие в "старший возраст", не так уж безоговорочно преклонялись перед личным высоким авторитетом. Конечно, чтили, но разве есть что-либо, над чем не посмеются?

Однажды юный Пушкин заставляет тень давно умершего Фонвизина навестить престарелого собрата Державина:
 

"Так ты здесь в виде привиденья?..- Сказал Державин, - очень рад; Прими мои благословенья... Брысь, кошка!.. сядь, усопший брат; Какая тихая погода! Но, кстати, вот на славу ода, - Послушай, братец". - И старик, Покашляв, почесав парик, Пустился петь свое творенье, Статей библейских преложенье...

Совсем немного осталось жить автору "Фелицы", "Водопада", "На смерть князя Мещерского" - человеку, видевшему уже пятое царствование. Своими глазами Преображенский солдат Державин наблюдал свержение и гибель Петра III, а сорок лет спустя поэт и одновременно министр юстиции попытается влиять на юного Александра I.

"Наконец вызвали меня. Я прочел мои "Воспоминания в Царском Селе", стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояние души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом... Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел обнять... Меня искали, но не нашли..."
 

Пою мои мечты, природу и любовь, И дружбу верную, и милые приметы, Пленявшие меня в младенческие леты, В те дни, когда, еще не знаемый никем, Не зная ни забот, ни цели, ни систем, Я пеньем оглашал приют забав и лени И царскосельские хранительные сени.

Говорили, будто Гаврила Романович воскликнул: "Я не умер!"

После экзамена состоялся торжественный обед, где Разумовский, слышавший стихи Пушкина второй раз, решил сказать нечто приятное отцу поэта и намекнул на то, что дело не в стихах, а в той карьере, которая откроется юному лицеисту.

"Я бы желал, - произносит министр, - однако же образовать сына вашего в прозе".

"Оставьте его поэзии", - с жаром ответил Державин.

Через несколько месяцев Гаврила Романович говорит приехавшему к нему в гости С.Т.Аксакову, что "скоро явится свету второй Державин: это Пушкин, который еще в Лицее перещеголял всех писателей".

Пройдет еще год с небольшим, и лицеисты узнают о смерти Державина.

Тогда-то Дельвиг под свежим впечатлением события сочинит пророческие строки:
 

Державин умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин! О Пушкин! нет уж великого! Музы над прахом рыдают; . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Кто ж ныне посмеет владеть его громкою лирой? Кто, Пушкин, Атлет молодой, кипящий лететь по шумной арене, В порыве прекрасной души ее свежим венком увенчает? Молися Каменам''! И я за друга молю вас, Камены! Любите младого певца, охраняйте невинное сердце, Зажгите возвышенный ум, окриляйте юные персты! Но и в старости грустной пускай он приятно по лире, Гремящей сперва, ударяя, уснет исчезающим звоном.

Не будет у обоих - ни у Дельвига, ни у Пушкина - державинской старости. Десять лет спустя Пушкин задумается о своем Ленском:
 

Быть может, он для блага мира Иль хоть для славы был рожден; Его умолкнувшая лира Гремучий, непрерывный звон В веках поднять могла. Поэта, Быть может, на ступенях света Ждала высокая ступень...

Но пока, в 1815 году, после кратких мгновений грусти у юных лицейских стихотворцев снова ощущение неизбежного счастья, молодой удачи.

И пишутся эпиграммы на чрезмерный аппетит Данзаса...

И вдруг все кидаются на лед, "окрылив железом ноги" (выражение "воспитанника Пушкина").

А Яковлев уже не просто паяс, а "паяс 200 номеров", что означает его умение изобразить 200 различных фигур (то есть лиц, зверей, ситуаций): сохранился составленный Матюшкиным список этих фигур, среди которых:
 

1. Граф Разумовский. 2. Директор Малиновский. 3. Март. Пилецкий. 4. Фролов. 5. Будри. 6. Гауеншильд. 7. Кошанский. 8. Галич и другие наставники, служители - всего 40 человек.

Затем -

42. Пушкин. 43. Гревениц. 44. Дельвиг. 45. Яковлев (младший брат Паяса). 46. Есаков. 47. Кюхельбекер.

Кроме того, Яковлев изображал все и всех:
 

77. Чухонская и 78. Персидская песни 87. Стадо. 88. Индейский петух. 89. Черепаха. 92. Двойная харя. 93. Медведи-италиянцы. 94. Их проводники. 97. Поросенок. 98. Самовар. 124. Обманули дурачка. 131. Суворов. 147. Родня Гауеншильда. 161. Сын отечества (журнал!).

Под номером 129 мемуарист Матюшкин просит разрешения "пропустить имя": мы понимаем - сам Александр I!

И кто же догадается в ту пору, что шутливейшая эпитафия - акростих Николаю Ржевскому (вероятно, сочинение Илличевского) - это предсказание первой лицейской смерти:
 

Родясь как всякий человек, Жизнь отдал праздности, труда как зла страшился, Ел с утра до ночи, под вечер спать ложился; Встав, снова ел да пил, и так провел весь век. Счастливец, на себя он злобы не навлек; Кто, впрочем, из людей был вовсе без порока? И он писал стихи, к несчастию, без прока.

И разве Пушкин не написал незадолго до этого сам себе:
 

Здесь Пушкин погребен; он с музой молодою, С любовью, леностью провел веселый век, Не делал доброго, однако ж был душою, Ей-богу, добрый человек.

Смерть казалась очень далекой, легкой, нереальной, не то что любовь, близкая и мучительная...
 

Дальше