Рядом, за царскосельскими дворцами, - в столице, в России, в Европе, в мире движется своими историческими путями XIX век, время Гёте, Стендаля, Бетховена, Байрона, Риэго; время Паганини, Боливара, Гегеля, Сен-Симона...

После великого взрыва 1789-1794-го в крови и пламени поднялась наполеоновская держава; затем - 1812-й, взятие Парижа; через два месяца после "державинского экзамена" мир сотрясает отчаянная попытка Наполеона вернуться: "сто дней", Ватерлоо, ссылка на Святую Елену...

Однако победные фанфары заглушаются в России грохотом барабанов. Аракчеевские военные поселения сколачиваются всего в нескольких десятках верст от столицы, а к Лицею - даже ближе. "Священный союз", объединяющий десятки монархов и возглавляемый русским императором, выковывает цепи для всей Европы.
 

Престарелый, почти слепой Кюхля напишет эти строки за Байкалом, через семь лет после гибели Пушкина. В трех наименованиях схвачен дух, смысл целого поколения.

Юные лицеисты, вольные поэты, усатые,удалые, горластые гусары-"ермоловцы" Денис Давыдов, Лунин; вчера - под Бородиным, завтра, может быть, в тайном обществе.

Часто удивляются, откуда вдруг, "сразу" родилась великая русская литература? Почти у всех ее классиков, как заметил писатель Сергей Залыгин, могла быть одна мать, родившая первенца - Пушкина в 1799-м, младшего - Льва Толстого в 1828-м (и между ними Тютчев - 1803, Гоголь - 1809, Белинский - 1811, Герцен и Гончаров - 1812, Лермонтов - 1814, Тургенев - 1818, Достоевский и Некрасов - 1821, Щедрин - 1826).

Как могло это произойти?

Не претендуя на полный ответ, с уважением относясь к выводам историков и литературоведов об особенностях той эпохи, породившей столько гениев, взглянем пристальнее на одну из причин, которая кажется очень существенной.

Прежде чем появились великие писатели и одновременно с ними должен был появиться читатель.

Мальчики, "которые, пустясь в пятнадцать лет на волю..." - в походы, битвы, биваки, - они и были теми, кому нужны настоящие книги. Они, "по детскости своей", еще не нашли ответов на важнейшие вопросы и задавали их; а по взрослости - думали сильно, вопросы задавали настоящие и книжки искали не для отдохновения и щекотания нервов.

...9 февраля 1816 года. В Лицее - обычные уроки, и нелюбезный Кошанский, выздоровев, снова обучает своих питомцев литературе; а Пушкин не торопится выйти из лазарета ("опухоль шейных желез"), и в Москве через три дня появятся в журнале его стихи под названием "Измена" ("Все миновалось"), затейливо замаскированные 1... 17-14, что означает, по расположению букв в тогдашнем, несколько отличающемся от сегодняшнего алфавите: А. П-Н.

В этот день в Петербурге, в семеновских казармах, четверо родственников, Муравьевых и Муравьевых-Апостолов вместе с Сергеем Трубецким и Иваном Якушкиным основали первое декабристское тайное общество - Союз спасения.

Началось декабристское десятилетие...

Здесь, в Лицее, в комнатах 13, 14 и соседних, еще не знают, но, может быть, предчувствуют...
 

С детства знакомые строки: но в них ведь запечатлены лицейские и более поздние воспоминания - было время, когда "нежил обман", когда "юные забавы" еще затемняли или затуманивали истинное положение дел, состояние отечества... Но высокие чувства, желание высоких дел было у мальчиков и прежде, в том "утреннем тумане"; только - еще не поняли, куда идти, на какой алтарь жертвовать. И вот наступает пробуждение, которое, впрочем, не убивает наивных высоких идеалов.

Для некоторых новая пора наступит за несколько месяцев до последнего лицейского дня.

Пущин:

"Еще в лицейском мундире я был частым гостем артели, которую тогда составляли Муравьевы (Александр и Михайло), Бурцев, Павел Колошин и Семенов. С Колошиным я был в родстве. Постоянные наши беседы о предметах общественных, о зле существующего у нас порядка вещей и о возможности изменения, желаемого многими втайне, необыкновенно сблизили меня с этим мыслящим кружком; я сдружился с ним, почти жил в нем. Бурцов, которому я больше высказывался, нашел, что по мнениям и убеждениям моим, вынесенным из Лицея, я готов для дела. На этом основании он принял в общество меня и Вольховского... Бурцов тотчас же узнал его, понял и оценил".

"Священная артель" - так называлась организация, куда вступил Пущин. Названием сказано многое: священное дело, священная клятва, возвышенный взгляд на вещи: всему этому уже немало научились в лицейском окружении, в "лицейской артели" - теперь, однако, уже не шутки, уже не детство... Пройдет девять лет, и следователи устроят очную ставку двух арестованных декабристов - Пущина и Бурцева, но Пущин решительно откажется вспомнить, кто же его принял в тайный союз. И конечно же, "забудет" имена принятых вместе с ним - например, Вольховского.
 

Подобно древнему спартанцу или римлянину, первый ученик постоянно стремился к совершенству. Товарищи посмеивались над его отличными оценками, но делали это любовно, добродушно:   Суворов наш Ура! марш, марш Кричит верхом на стуле... Поставив в укромном месте стул, Вольховский тренировал кавалерийскую посадку (наблюдая издали приемы гусарского полка) - и одновременно учил уроки. Он пришел в Лицей слабосильным, поэтому много занимается гимнастикой и обычно, выполняя устные задания, носит на плечах два тяжелейших словаря. У него плохая дикция, и, подобно Демосфену, он тренируется, набравши в рот камней... Вольховский не написал воспоминаний и был "сдержан в речах". Можем только догадываться, что, услышав о "зле существующего порядка и возможности изменения", он столь же твердо готов взяться за доброе дело, как за трудное упражнение... Всего же в декабристских следственных делах будет мелькать не менее семи лицейских имен. Но это будет после - в "другую эпоху"...

 

Дальше