VIVOS VOCO: Натан Эйдельман, "Вослед Радищеву..."

Иль невозвратен навек мир, дающий блаженство народам.
Или погрязнет еще, ах, человечество глубже?

А. Н. Радищев

ПРОЛОГ

15 апреля 1858 г. в Лондоне вышел очередной, 13-й номер газеты "Колокол". Читающая Россия нетерпеливо ждала этого восьмистраничного издания, которое являлось на свет с лета прошлого года: сначала раз в месяц, потом - через две недели...

Имя главного редактора и главного автора газеты, который чаще всего подписывался псевдонимом Искандер, знали уже все - Александр Герцен.

Несколько номеров назад на страницах "Колокола" открыто объявил свое имя и второй редактор - Николай Огарев.

Смысл, дух, направление "Колокола" легко обнаруживались в каждом выпуске. В "нашем", 13-м номере, как и во всех других, прямо под заглавием - знаменитый эпиграф, лозунг "Vivos voco!" ("Зову живых!"); рядом лондонские адреса издательства, типографии, по которым можно присылать письма, корреспонденцию. ..

Два друга, два писателя в течение десяти лет будут собирать "Колокол", заряжать его своими статьями, заметками, стихами, обрабатывая сотни корреспонденций, тайно пришедших из России, выполняя работу, которая обычно под силу целому "редакционно-издательскому коллективу". При этом, однако, их поле сражения отнюдь не умещается на восьми, порою шестнадцати типографских страницах "Колокола", ставшего позже еженедельником.

В горячие годы общественного подъема, накануне освобождения крестьян, "текущий момент" кроме свободной газеты представляли также сборники "Голоса из России": в этих небольших книжках печатались разнообразные письма и статьи, с которыми лондонские издатели были не совсем согласны или даже совсем не согласны, и все же, споря, печатали, приглашали еще присылать и снова спорили...

Всего этого Герцену и Огареву было, однако, мало. Они стремились вернуть свободу, дать слово и нескольким предшествующим поколениям: декабристам, Пушкину и его друзьям, деятелям XVIII в. - тем, кто не мог при жизни опубликовать важные труды или сумел, но заплатил за то эшафотом, каторгой, изгнанием... Прямым предшественником "Колокола" был альманах "Полярная звезда", где Герцен регулярно печатал главы из своих воспоминаний "Былое и думы"; рядом - стихи и статьи Огарева, запретные, впервые публикующиеся стихи Пушкина, Лермонтова, воспоминания и документы декабристов. "Полярная звезда", можно сказать, оживляла целую треть столетия, прошедшего со времени первой, декабристской, рылеевской "Полярной звезды"... Однако и до декабристов вспыхивала и подавлялась свободная мысль; люди первых лет XIX , последних десятилетий XVIII в. тоже ожидали "волшебного слова", которое снимет с них официальное заклятие.

В недалеком будущем кроме "Колокола", "Голосов..." и "Полярной звезды" Герцен и Огарев соберут, откомментируют, поднесут читателям еще одно издание - "Исторические сборники Вольной русской типографии".

Однако и этого всего двоим издателям недостаточно: ищут новые труды, изобретают новые издания - чтобы потайными, контрабандными путями отправлять листки жаждущим вольного слова российским студентам, гимназистам, семинаристам, военным и статским чиновникам, литераторам. Отправлять через Петербург, Одессу, китайскую границу - в замаскированных посылках, особых чемоданах; среди дров (на кавказской границе), в пустых гипсовых бюстах (на петербургской таможне)...

На последней странице 13-го "Колокола" - извещение об одном из ближайших изданий: "Печатается Князь М. М. Щербатов и А. Радищев (из екатерининского века). Издание Трюбнера с предисловием Искандера".

В объявлении всего несколько слов, но каждое заслуживает разбора.

Печатается...

Герцен и Огарев прекрасно знали эффект предварительной рекламы, принцип, хорошо известный опытным шахматистам,- "угроза сильнее выполнения". В "Колоколе" регулярно сообщалось, что, например, печатается и вскоре будет опубликовано подробное разоблачение уголовной деятельности такого-то министра; министр, бывало, ждет несколько недель, трепеща от страха,- что же узнали про него в Лондоне и не придется ли сразу после этой публикации отправляться к царю с просьбой об отставке? Герцен же нередко продлевал пытку и, спустя один-два номера, объяснял читателям, что материал о министре уже набран, но просто его никак не удается "втиснуть" меж другими крайне любопытными статьями и документами; но вот наступал день, когда министр вместе со всей читающей Россией открывал "Колокол" и находил: "Посторонитесь, господа, посторонитесь, его сиятельство изволит идти... дайте дорогу министру! И мы все статьи "Колокола" подвинули... пожалуйста, Ваше сиятельство, на первое место".

В другой раз так же появилось сообщение, что печатается и скоро выйдет издание мемуаров Екатерины II. Несколько месяцев объявление повторялось почти в каждом "Колоколе", вызывая в Петербурге страх, злобу и растерянность: секретные, скандальные записки императрицы давно лежали в государственном архиве за семью печатями; раз в несколько десятилетий, в присутствии важных чиновников, печати снимались, рукопись забирали исключительно для царского пользования, а затем запечатывали обратно. Но вот "государственные преступники" Герцен и Огарев объявляют и повторяют, повторяют, что готовят вольное издание; и явно сдержат слово.

Объявление в 13-м "Колоколе" было, конечно, не столь страшным для престола, как только что описанное, и все же свидетельствовало о большой, всепроникающей силе лондонских издателей.

Князь М. М. Щербатов...

Известный историк, государственный деятель, занимавший министерские должности, скончался в 1790 г., Екатерина II тут же распорядилась, чтобы бумаги этого государственного человека (среди которых немало секретных) были осмотрены и доставлены во дворец. Приказ был исполнен; однако семья историка вовремя припрятала несколько рукописей, где князь без всякого стеснения, с предельной откровенностью отзывался и о положении в России, и о придворных нравах, и, наконец, о самой императрице, ее предшественниках на троне.

Около 70 лет потаенные сочинения Щербатова пролежали "под спудом", в сундуке, перевезенном в его ярославское имение. Однако всему свой черед, и в 1855 г., то есть за три года до описываемых событий, историки получили от потомков князя несколько его смелых сочинений; кое-что удалось напечатать в тогдашних российских журналах, некоторые же статьи были столь остры, в них такое говорилось о Екатерине II, прабабушке царствующего императора Александра II, что даже сильно подобревшая цензура конца 50-х годов не решилась пропустить без потерь старинные тексты; особенно один из них под красноречивым названием "О повреждении нравов в России". Он будет напечатан на родине только в конце XIX в. [1], но Герцен и Огарев почти на полвека опережают российские запреты: князь М. М. Щербатов громко, на всю Россию и Европу объявлен автором Вольной русской печати. Рядом же другое имя -

А. Радищев...

Михаил Михайлович Щербатов представлен будущим читателям с обоими инициалами, Александр Николаевич Радищев - только с одним. По всей видимости, Герцен и Огарев не знали полного имениотчества этого писателя. Более того, они сочли нужным после двух имен сделать пояснение -

Из екатерининского века...

Должно быть, многие читатели 1858 г. не догадаются - что за люди? из какой эпохи?

Нам сегодня, столь хорошо знающим, кто такой Радищев и что он написал, подобное неведение кажется необъяснимым. Действительно, здесь таится загадка, может быть, не одна, и мы попытаемся найти ответ в ходе последующего рассказа; пока же - дочитаем объявление в "Колоколе".

Издание Трюбнера...

Николай Трюбнер, немецкий издатель, поселившийся в Англии, самоотверженно верил в счастливую звезду Герцена и взял на себя выпуск его трудов еще в то время (начало 50-х годов), когда они не имели никакого успеха и совсем не расходились по России и Европе. Теперь "добродетель вознаграждена", и по мере роста, усиления общественного движения в России спрос на "Колокол" и другие вольные издания все сильнее; тиражи, по сегодняшним понятиям, небольшие - 1500-3000 экземпляров (впрочем, многие книги переиздаются); но, учитывая, что в ту пору число грамотных в России не превышало 5-6%,-это цифра довольно значительная.

Искандер...

Как видно, к середине апреля 1858 г., к моменту объявления о новом издании, Герцен уже все обдумал: и то, что столь разные люди "екатерининского века", как Щербатов и Радищев, будут соединены в одну книгу; и то, что эта книга откроется предисловием самого Принципала ("главнейшего" - так в шутку называли Герцена немногочисленные его сотрудники).

До наших дней сохранилось мало экземпляров этого уникального издания; до последнего времени их можно было получить только в отделах редких книг крупнейших библиотек страны. Недавно, однако, издательство "Наука" выпустило факсимильное воспроизведение книги "О повреждении нравов в России князя М. М. Щербатова и Путешествие А. Радищева", и теперь она стала, конечно, общедоступной...

Общедоступной, но интересной ли?

Мы, разумеется, отдадим должное Герцену за то, что он напечатал Радищева, но ведь "Путешествие из Петербурга в Москву" совсем не нужно читать по старому изданию 1858 г.: его проходят в школе, издают и переиздают постоянно.

Что же есть такого в лондонском издании, что приблизило бы нас к первому русскому революционеру, помогло бы узнать о нем новое, существенное, чего бы мы не могли отыскать в любом современном воспроизведении Радищева? Участвуя в подготовке факсимильного издания (вышедшего в 1983 г.), автор этих строк попытался вслед за многими исследователями еще поразмышлять над судьбой Радищева и его труда; ему кажется, что, начав с Герцена, с "Колокола" 1858 г., можно выйти на интересную многообещающую "тропу" загадок и отгадок; попробуем же пройти по ней не торопясь...

С ЕКАТЕРИНИНСКИХ ВРЕМЕН

Надо начинать с первой авторской мысли, еще далекой от книжного завершения, а затем - с первых строк, страниц.

Историки, литераторы не могут решить вопроса, когда сформировался Радищев-мыслитель. Может быть, следует начинать с раннего детства Александра Радищева, появившегося на свет в Москве 20 августа 1749 г. и многие детские годы проведшего в саратовском имении?

Самое крепостническое время: ровно через сто лет после окончательного оформления крепостного права и за 112 лет до его отмены. Самое крепостническое место: черноземный барщинный край, тысячи мужиков, принадлежащих богатейшим помещикам Радищевым.

Как просто было бы построить удовлетворительную схему: помещичий мальчик, старший среди одиннадцати братьев и сестер, наблюдает крепостнические ужасы и восстает против них. Однако сотни подобных же мальчиков ни о чем похожем не помышляли. К тому же Радищевы были помещиками добрыми: весьма знаменательно, что во время восстания Пугачева крестьяне их не выдали, но спрятали между собою, нарочно измазав сажей и грязью.

Тут, впрочем, есть над чем задуматься нынешним и будущим исследователям. У большинства декабристов, судя по .воспоминаниям, были (за редчайшим исключением) добрые, честные родители - сравнительно мягкие помещики, чиновники. Оказывается, именно из таких семей, а отнюдь не из самых "зверинских" выходили будущие борцы против "своего" уклада; в детстве они не видели или почти не видели дурных образцов, и тем более сильным было негодование в юные и зрелые годы.

Герграфия российского освободительного движения и культуры, к слову заметим, тоже весьма причудлива. В первые десятилетия после реформ Петра, казалось бы, трудно представить их слишком заметные результаты в провинции; но многие виднейшие деятели XVIII столетия - Державин, Карамзин, Дмитриев, Радищев - росли не в столицах, а на краю империи, в глухих имениях Поволжья, Заволжья.

Как видим, известная таинственность сопровождает таких людей, как Радищев, с раннего детства...

Может быть, предыстория "Путешествия из Петербурга в Москву" начинается с появления Радищева-мальчика во второй столице (освоение языков, знакомство с Монтескье, Руссо, Вольтером и многими другими авторами, в то время модными - позже "опасными"). Однако и здесь прямых "первопричин" не отыскать: Радищев вместе с другими образованными юношами вскоре оказывается при дворе, он паж Екатерины II, и у нас нет решительно никаких данных, будто царица и господствующая система вызывали у него в ту пору ненависть, противодействие. Скорее наоборот: по должности постоянно наблюдая императрицу, Радищев хорошо исполнял свое дело, верил в просвещенный прогресс. В первые годы нового царствования казалось, что "все к лучшему". Наконец, Лейпциг, куда Радищева вместе с другими знатными юношами посылают учиться. Посылают с той же целью, с какой полвека спустя будет учрежден Царскосельский лицей: получение необходимых знаний для последующей государственной службы.

В 1771 г. 22-летний Радищев возвращается домой. Он заметен и замечен. Саратовское детство, московское отрочество, петербургская и лейпцигская юность - многое отсюда будет взято и перенесено в будущую главную книгу, но вряд ли автор "Путешествия из Петербурга в Москву" в начале 1770-х годов различает свою необыкновенную судьбу даже "сквозь магический кристалл"... Снова повторим, что многознание об этом человеке пока что не сильно помогает. В самом деле, вот несколько дат (личных и "общих"); и как отыскать между ними главную автобиографиескую тайну?

1771 г. Радищев - протоколист в Сенате, где знакомится с множеством судебных дел по разным предметам.

1772 г. В журнале Н. И. Новикова "Живописец" печатается "Отрывок путешествия В*** И*** Т*** "; часть исследователей издавна соглашается, а часть - оспаривает утверждение Павла Радищева, сына писателя, будто это первый печатный фрагмент будущего "Путешествия" [2].

1773 г. Начало службы обер-аудитором (юридическим советником) Финляндской дивизии. В это время и позже он много переводит, пишет.

1773 - 1775 гг. Восстание Пугачева.

1774 г. Радищев вступает в привилегированный Английский клуб.

1775 г. Отставка в приличном чине секунд-майора. Женитьба на Анне Васильевне Рубановской. У них будет четверо детей.

1776 -1783 гг. Война за независимость Соединенных Штатов.

1777 г. Радищев вступает в гражданскую службу на петербургской таможне в чине коллежского асессора. Награждение орденом.

1779 - 1780 гг. Сочинено "Сотворение мира", позже вошедшее в "Путешествие из Петербурга в Москву".

1780 г. Он - помощник управляющего санкт-петербургской таможней, в том же году сочинено "Слово о Ломоносове", будущая глава из "Путешествия".

1785 - 1786 гг. Сочинение острейших глав будущей книги: "Медное" (о продаже крепостных с публичного торга), "Торжок" (о цензуре) и др.

1789 г., 14 июля (н. ст.; по старому - 3 июля). Начало Великой французской революции.

22 июля (ст. ст.) Петербургский обер-полицмейстер Н. И. Рылеев разрешает публикацию "Путешествия из Петербурга в Москву".

1790 г., январь. В домашней типографии Радищева начинается набор книги. Автор вносит в текст новые изменения.

Февраль. Радищев назначается директором санктпетербургской таможни.

Конец мая - начало июня. Тираж книги около 650 экземпляров отпечатан. На титульном листе нет имени автора, названия типографии и цензурного разрешения; в эпиграфе "чудище обло, озорно...", заимствованное из поэмы Тредиаковского "Тилемахида" и символизирующее ненавистное рабство,- еще "усилено" против оригинала: в поэме чудище было "тризевно", то есть имело три глотки, у Радищева же - "стозевно"...

Легко заметить, что в нашей хронологической сводке сплетается несколько смысловых рядов. Во-первых, удачная карьера, что должно бы, "по здравому разумению", охладить вольнолюбивые порывы Радищева: возглавлять петербургскую таможню, крупнейшую в стране, - должность очень перспективная, которая через несколько лет может вывести ее обладателя на министерские пост" (особенно если учесть покровительство и благожелательство высшего начальника Александра Романовича Воронцова).

Другая линия - личная, семейная. Счастливый брак, затем - смерть жены; четверо малолетних детей; к тому же 41 год в ту пору считался возрастом куда более почтенным, чем теперь. В общем, семейный статус тоже, казалось бы, должен сдерживать горячий порыв.

Наконец - восстания, революции: однако при Пугачеве молодой Радищев поступает в Английский клуб; свою книгу в целом собрал еще до начала Французской революции.

Правда, в одном из переводов Радищев нападает на тиранов и пишет, что самодержавие - "наипротивнейшее человеческому естеству состояние"; смелые строки есть и в других сочинениях, но многие из них беспрепятственно выходили в печать, и за это автору "ничего не было"... В общем, давая известный простор воображению, можно из многих биографических фактов вывести начало, предысторию "Путешествия"; но в то же время каждый такой довод легко оспорить.

И все равно остается главнейший, интереснейший вопрос: что заставило вполне преуспевающего, немолодого семейного человека "вдруг" обнародовать самоубийственную книгу, где выносится смертный приговор крепостничеству и самодержавию? Строго "научного"* ответа нет.

1790-й...

Год первого издания "Путешествия из Петербурга в Москву". Середина июня. 26 экземпляров "Путешествия" поступают в книжную лавку петербургского купца Герасима Зотова. Сверх того автор рассылает несколько книг - А. Р. Воронцову, Г. Р. Державину и другим. Экземпляр, посланный А. М. Кутузову (друг Радищева, которому посвящена книга), до него не дошел.

25 июня. Экземпляр "Путешествия" на столе Екатерины II. Существовала версия, будто книгу принес Державин; недавно против этого возразил В. А. Западов, доказывая, что Радищеву "удружил" А.Д. Балашов, юный паж, занимавший при Екатерине прежнюю "радищевскую" должность (тот самый Балашов, который в начале XIX в. достиг высоких постов, был отправлен Александром I к Наполеону сразу после начала войны 1812 г. и стал одним из персонажей романа Толстого "Война и мир").

Екатерина II читает книгу внимательно, толково: отмечает безошибочно самые острые места, быстро определяет, что автор - "бунтовщик хуже Пугачева", и только не понимает, какими мотивами он руководствовался. Ситуация столь фантастическая, дикая для императрицы, что она видит два возможных объяснения радищевского поступка: огорчение по службе или стремление к легкой писательской славе (позже, на допросах, Радищев, по-видимому, предупрежденный Воронцовым, принял вторую версию, так что Екатерина II до конца дней, вероятно, находила здесь только "литературное честолюбие").

29 июня. Арест купца Зотова, который называет Радищева.

30 июня. Арест самого Радищева.

13 июля. Приговор книге, которая объявлена "зловредной", и велено, "дабы она, нигде в продаже и напечатании здесь не была под наказанием, преступлению сему соразмерным".

24 июля. Смертный приговор Радищеву. Полтора месяца он ожидает казни;

4 сентября в связи с заключением удачного мира со Швецией казнь заменена 10-летней ссылкой в Илимский острог.

Не раз специалисты спорили, на что рассчитывал Радищев? Ответить нелегко, потому что для того нужно превратиться в людей конца XVIII столетия, проникнуться психологией самого автора и его читателей. Высказывались мнения, будто Радищев, хоть и в предельно острой форме, обращался к Екатерине II, "философу на троне"; что помнил сравнительную мягкость властей по отношению к смелым писателям прежних лет (например, Фонвизину), да не учел, что времена изменились и после 1789 г. власть куда более настороженна и агрессивна.

Большинство ученых с этим не согласно, настаивает, что Радищев знал, на что шел.

Разумеется, мы нисколько не хотим принизить удивительного самоубийственного подвига. Объективно книга Радищева оказалась первым революционным документом в России. Думаем, что значение ее ничуть не умаляется тем, что сам автор надеялся - вдруг "пронесет"! К тому же, как известно, друг и покровитель Радищева Александр Воронцов (одна из самых важных персон в империи) после приговора не изменил своего отношения к осужденному, как мог, помогал ему - то есть, по-видимому, находил свои резоны в поступках бывшего подчиненного.

Странная судьба у книг: иногда они издаются миллионами, но притом их все равно "как бы и нету". Несколькими тысячами экземпляров измеряются тиражи лучших произведений русской литературы конца XIX столетия: 1200 экземпляров - таков тираж "Евгения Онегина", ."Бориса Годунова", "Повестей Белкина". Радищевская же книга, одна из самых знаменитых,всего около 650; к тому же можно сказать, что из них 600 "не сдвинулось с места" и было истреблено автором в ожидании обыска и ареста. Всего 26 экземпляров на продажу и несколько - в подарок. В иных случаях, оказывается, достаточно для бессмертия!

За эти три десятка книг автор отправляется далеко на восток и пишет по дороге одно из замечательнейших стихотворений:

Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду? -
Я тот же, что и был и буду весь мой век:
Не скот, не дерево, не раб, но человек!
Дорогу проложить, где не бывало следу,
Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах,
Чувствительным сердцам и истине я ветрах
В острог Илимский еду.

1790 г. До второго, герценовского издания - 68 лет...

1790 - 1802

Двенадцать лет жить им вместе, автору и книге. Автор в Сибири, за ним едет сестра умершей жены Елизавета Васильевна Рубановская. В Илимске - женятся: спутница предвосхищает будущий подвиг декабристок.

В Сибири рождается еще трое детей. Затем - смерть Екатерины II; Павел I амнистирует Радищева. Известие приходит лютой сибирской зимой, но не было сил дожидаться еще хоть несколько месяцев. , Радищевы пускаются в бесконечный, опасный путь домой; Елизавета Васильевна по дороге простужается и умирает. Придя в себя, отогревшись в имении Воронцова, сам автор "Путешествия" прибывает в назначенное ему новое место ссылки, село Немцове Калужской губернии.

1796 - 1801 - калужская ссылка.

1801- 1802 - полная амнистия, возвращение в Петербург, государственная служба, самоубийство.

Вот и все о человеке.

Но вторая его биография - книга.

Печатных экземпляров почти не остается. Кроме тех шестисот, что сжег сам Радищев, позже уничтожается еще шесть конфискованных книжек. Сейчас, два века спустя, известно лишь 13 типографских экземпляров "Путешествия", сохранившихся у нас в стране, а также две или три книги за границей.

В то же время, согласно сообщению саксонского дипломата и писателя Георгия Гельбига, "конфискации книги (в 1790 г.) все-таки не помешали тому, чтоб она стала известна. В России появились списки с этой книги, и несколько экземпляров проникло даже за границу". В 1793 г. был сделан немецкий перевод шести глав "Путешествия".

Книги печатные уменьшались в числе. Зато пошли списки.

К 1935 г. было учтено 28 списков "Путешествия", к 1956 г.- 65, в начале 70-х годов - 80, в настоящее время - около ста. Столь большое количество копий - факт сам по себе примечательный, но в общем легко объяснимый. Куда более загадочным оказалось другое обстоятельство, впервые замеченное еще в начале XX в., но по-настоящему осознанное и изученное только в наши дни. Дело в том, что между разными списками обнаружились очень существенные различия, так что в настоящее время специалисты говорят о семи группах текстов (так называемые списки А, Б, В, Г, Д, Е и Ж).

Откуда подобные различия? Каким образом в некоторые группы списков попали тексты, вообще отсутствующие в печатном издании "Путешествия"?

Вкратце напомним об острых спорах, которые по этому поводу велись и ведутся [3].

Ленинградский исследователь Д. С. Бабкин предположил, что все это дело рук позднейших переписчиков, которые, подобно древним летописцам, добавляли к радищевскому тексту свой собственный или меняли его по своему разумению.

Большинство оппонентов не согласилось с этой гипотезой; она не могла объяснить многих дополнений, различий, явно восходящих к самому Радищеву. С весьма эффектной, романтической теорией выступил ныне покойный писатель Георгий Петрович Шторм. Его книга "Потаенный Радищев" выдержала несколько изданий и вызвала большой интерес. Еще бы! Писатель доказывал, что Радищев, возвратившись из ссылки, продолжал работу над своей книгой, кое-что переменил, дополнил: возникали контуры огромной, потаенной работы Радищева над своим трудом перед самой кончиной.

Некоторые биографические факты вроде бы не противоречили гипотезе Шторма. Во-первых, разные специалисты согласились с тем, что Радищев незадолго до смерти в самом деле думал снова приняться за свое "Путешествие", имел намерение его переиздать.

Во-вторых, фраза противника Радищева П. В. Завадовского "Охота тебе пустословить по-прежнему!" - слова, согласно легенде, погубившие писателя, тоже как будто подтверждают, что автор "Путешествия" не переменился.

Итак, гипотеза о Радищеве, совершенно не изменившемся за годы ссылки, об интенсивной работе его в конце жизни над "Путешествием" - вроде бы получается по Шторму...

Нет, не получается!

Эффектная версия, что разные списки "Путешествия" отражают позднейший этап работы Радищева над книгой, - эта версия разбилась прежде всего по причинам текстологическим. Подавляющее большинство специалистов, по сути, все исследователи, принявшие участие в обсуждении книги Г. П. Шторма, решительно и бесповоротно отвергли его гипотезу: концы с концами никак не сходились; различия между разными списками явно возникли до возвращения Радищева из сибирской ссылки...

Наиболее обоснованной и плодотворной оказалась точка зрения ленинградца В. А. Западова, поддержанная другими исследователями, - что списки отражают разные этапы работы писателя над своим сочинением еще до его выхода в 1788-1790 гг. "Все увеличивающееся количество списков, сделанных с разных редакций, свидетельствует о том, что мужественный писатель-рево- , люционер, желая уберечь свой труд от уничтожения, своевременно принял меры для спасения имевшихся у него материалов - от самого раннего автографа начальной редакции до последних по времени... корректурных листов. И этот замысел писателя-борца - сохранить свой труд для потомства - вполне удался" [4].

За этими строгими научными формулами, если задуматься, открываются поразительные перспективы для поиска: Радищев, как видим, основательно готовился к аресту; все время работая над текстом, постоянно что-то в нем меняя, периодически снимал копии с той рукописи, которая существовала в данный момент. Вернее, обращался к помощи почти неведомых нам помощников, копиистов. По всей вероятности, был в ту пору один или несколько тайников за пределами радищевского дома, где хранились рукописи, корректурные листы. После приговора, вынесенного книге и автору, словно по таинственному сигналу, вышли из подземелья списки А, Б, В, Г, Д, Е и Ж. Властям не удалось напасть на след, тайники остались нераскрытыми; и очень вероятно, что и сегодня, почти 200 лет спустя, они ждут того, кто их отыщет...

Таким образом, отпадает главный довод насчет переделки "Путешествия" в 1799 -1802 гг.: списки родились лет на десять раньше.

Есть и другой довод, небесспорный, но очень важный, который отвергает неизменность взглядов Радищева.

Несколько лет назад историк-философ Е. Г. Плимак детально изучал сложные сомнения, колебания Радищева в последние годы жизни [5].

Смысл предлагаемой гипотезы был следующий: Радищев писал свой труд до и во время французской революции; однако к лету 1790 г., когда "Путешествие" было напечатано, многие сложные, противоречивые, кровавые обстоятельства Великой французской революции еще не обозначились. Внешне ситуация выглядела довольно просто: народ взял Бастилию, произвел еще несколько выступлений, почти не стоивших крови, - и вот результаты налицо: король Людовик XVI уступил, в стране приняты важные антифеодальные законы, открылось Учредительное собрание. Революция в таком виде казалась очень привлекательной даже умеренным наблюдателям; революция общенародная, сравнительно мирная...

Уже в Сибири, в Илимском остроге, Радищев узнает об усилении борьбы революции с контрреволюцией, а также о раздорах внутри революционного стана. Придут известия о казни короля и королевы, о якобинской диктатуре, страшном революционном терроре, унесшем десятки тысяч людей; наконец, о взаимном истреблении лидерами якобинцев друг друга, о термидорианском перевороте, а еще через несколько лет - о появлении нового диктатора-деспота Наполеона. Радищев, без сомнения, иначе представлял себе желаемый ход революционных и послереволюционных событий во Франции. В Сибири и после возвращения он на многое начинает смотреть иначе; в его сочинениях появляются строки, прежде вряд ли возможные:

"Из мучительства рождается вольность, из вольности рабство".

О страшном древнеримском тиране Сулле Радищев скажет в стихах:

Нет, ничто не уравнится
Ему в лютости толикой,
Робеспьер дней наших разве.

Или еще одно размышление о ходе истории:

Ах, сия ли участь смертных,
Что и казнь тирана люта
Не спасет их от бедствий;
.............................................
Вождь падет,лицо сменится,
Но ярем, ярем пребудет.
И, как будто бы в насмешку
Роду смертных, тиран новой
Будет благ и будет кроток:
Но надолго ль, - на мгновенье;
А потом он усугубя
Ярость лютости и злобы,
Он изрыгнет ад всем в души.

Такого рода размышления и стихи обрисовывали иной облик позднего Радищева, совсем не тот, который хотелось бы видеть сторонникам неизменности постоянства его идей.

И все же крайне сложно найти точные определения. Пусть Шторм не прав, но ведь собирался Радищев переиздать свое "Путешествие" и в 1800 г.!

Первый революционер трагически воспринимает французские коллизии; кажется, уж не очень верит, что, свергнув тиранство, можно получить надежную волю. Но при этом совершает последние в жизни политические поступки.

САМОУБИЙСТВО

Напомним, что Радищев в начале царствования Александра I был возвращен в столицу, принял участие в разработке новых законов; он был столь важной персоной, что при известии об его отравлении царь послал к нему лейб-медика.

Отчего же самоубийство?

Решительно отбрасываем версию о сумасшествии: сохранившиеся документы и воспоминания о последних месяцах Радищева свидетельствуют о разуме и энергии. Угроза Завадовского - "мало тебе... Сибири" - не может довести до самоубийства того, кто действительно крепко стоит за свое, кто ясно видит в Завадовском и ему подобных ненавистных противников. 1

Нет, революционер не кончает жизнь самоубийством при ухудшении обстоятельств, усилении осады. Его может свалить с ног лишь конфликт внутренний.

Жизнь предлагала Радищеву три пути. Один путь - стать, "как все", примкнуть к крепостникам; это ему отвратительно, невозможно.

Другой путь - революция, "Путешествие из Петербурга в Москву". Как видно, Радищева туда тянет; время от времени он действительно берется "за старое". Но притом - сомнения, разочарования; оптимизм 1790 г. в немалой степени поубавился.

Оставался третий путь: мирное просвещение, реформаторство. Новый царь Александр I, сравнительно либеральное начало XIX в. (по выражению Пушкина, "дней александровых прекрасное начало") - все это порождало иллюзии о больших возможностях такого пути, о пользе легальной государственной деятельности. И Радищев постарался двинуться третьей дорогой, но очень скоро убедился, что это не для него. Мы не будем настаивать, что он был абсолютно прав, а все другие не правы; в тот период активно действовали, в определенном смысле способствовали прогрессу такие люди, как Державин, Карамзин, старый начальник Радищева Александр Воронцов; позже - Сперанский. Иначе говоря, действительно существовали возможности мирной, легальной просветительской деятельности. Но не для Радищева.

По его понятиям, это было нечестно, невозможно. Выходило, что все три дороги ему заказаны, как в сказке - "направо пойдешь... налево пойдешь... прямо пойдешь... голову потеряешь".

В таком положении, при таких сомнениях любая мелочь, злое словцо, любые завадовские могут стать той последней каплей яда, которая создаст смертельную дозу.

Наследием Радищева справедливо считается его революционная мысль, революционная книга. Заметим, однако, вслед за Е. Г. Плимаком, что и сомнения, метания, даже самоубийство Радищева - все это тоже завещано потомкам для обдумывания,

Радищев погиб, книга жила. До второго ее издания оставалось более полувека. 1802 -1858

Это период замалчивания "Путешествия", максимальной изоляции русской освободительной мысли от радищевского истока. Тем не менее существовал узкий круг лиц, старавшихся передать, сохранить радищевские мысли; к этому кругу, кроме сыновей Радищева, собиравших материалы к биографии отца, надо отнести таких мыслителей, как И. П. Пнин, И. М. Борн и других, откликнувшихся на трагическую смерть писателя.

Маленькие фрагменты приговоренного "Путешествия" все же просачиваются в печать; продолжается интенсивное распространение списков. По данным В. А. Западова, из 79 обследованных им копий 17 изготовлены на бумаге 1790-1793 гг., 23 - на бумаге 1800-1810 гг., 24 - 1811-1824 гг.

В то же время в 1820-х годах уже давала себя знать историческая дистанция, отделяющая эти годы от времени Радищева. В показаниях декабристов, где первыми уроками свободомыслия названы десятки сочинений русских и западных авторов, Радищев и его книга встречаются сравнительно редко. Вряд ли В. К. Кюхельбекер старался обмануть следствие, когда упомянул "Путешествие" Радищева, в котором "мало что понял" [6].

Характерен упрек Пушкина, сделанный в 1823 г. А. А. Бестужеву, который забыл упомянуть Радищева в своем обзоре прежней литературы: "Как можно в статье о русской словесности забыть Радищева? Кого же мы будем помнить? Это умолчание непростительно".

Пушкинские слова говорят о сложном противоборстве традиции и "забвения". Кюхельбекер и А. Бестужев не только старались обмануть власть, цензуру, но и в самом деле уже хуже понимали Радищева, чем их отцы. Во-первых, за треть века сильно переменился литературный язык; многие прежние речевые обороты теперь представлялись архаичными. Во-вторых (что более важно), при всем интересе и сочувствии к Радищеву декабристы во многом иначе, чем он, представляли средства коренного переустройства жизни, опасались народной стихии, радищевского пафоса всеобщего восстания.

После подавления декабристов имя Радищева в течение десяти лет в печати почти не упоминается. Забвение его главного труда со временем усиливается. За 1825 -1829 гг. известны всего три новых списка (из 79 изученных В. А. Западовым), в 1840-х годах - четыре.

По словам Пушкина, "книга, некогда прошумевшая соблазном и навлекшая на сочинителя гнев Екатерины... ныне типографическая редкость, случайно встречаемая на пыльной полке библиомана или в мешке брадатого разносчика" [7].

ДИАЛОГ

Важнейшим событием посмертной биографии Радищева была продолжавшаяся за него борьба Александра Сергеевича Пушкина.

Интересно и очень непросто понять, чем объясняются столь большие усилия поэта?

Особой любовью к прозе и стихам Радищева? Нет, мы находим у Пушкина немало критических, даже иронических замечаний на этот счет: "...Радищев думал подражать Вольтеру, потому что он вечно кому-нибудь да подражал. Вообще Радищев писал лучше стихами, нежели прозою. В ней не имел он образца, а Ломоносов, Херасков, Державин и Костров успели уже обработать наш стихотворный язык. Путешествие в Москву, причина его несчастия и славы, есть, как уже мы сказали, очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге" [8].

Невозможно также объяснить пушкинское внимание к Радищеву единством их взглядов: в последние годы жизни Пушкин не был столь революционно настроен, как автор приговоренного издания.

Удивительное свойство у первого революционера: присматриваемся ли мы к юным его годам, отыскивая "первотолчок" к написанию главной книги; разгадываем ли логику последних и поступков, наблюдаем ли отношение к его наследию людей XIX в. - декабристов, Пушкина (позже возвратимся к спорам Герцена и его современников), никогда не удается получить простых, ясных решений. Радищев постоянно загадочен, противоречив; понятен же и прост только тем, кто не умеет или не желает честно задумываться...

Итак, радищевские загадки Пушкина.

В 1830-х годах поэт начинает как бы диалог с Радищевым и пишет оставшееся незавершенным "Путешествие из Москвы в Петербург (Мысли на дороге)". В 1836 г. Пушкин заканчивает и пробует напечатать только что цитированную статью "Александр Радищев". В том же году в черновике стихотворения "Памятник" появилась знаменательная строка - "Вослед Радищеву восславил я свободу".

Главным источником пушкинских сведений был экземпляр первого издания "Путешествия", переплетенный в красный сафьян с золотыми тиснениями по краям и с золотым обрезом; на корешке надпись: "Путешествие в Москву" на оборотной стороне листа, после переплетной доски, рукой А. С. Пушкина: "Экземпляр, бывший в Тайной канцелярии, заплачено двести рублей", а на следующем чистом листе: "А. Пушкин".

На полях книги отчеркнуты красным карандашом, а местами подчеркнуты все те строки, которые указывает Екатерина в своих замечаниях на книгу Радищева. Крупнейший знаток истории и литературы XVIII в. Я. Л. Барсков писал, что такого рода отметки и таким же красным карандашом часто встречаются в рукописях Екатерины; но сделаны ли они в данном случае ее рукой или тщательно скопированы, сказать с полной уверенностью нельзя.

Возможно, этот экземпляр действительно фигурировал во время суда над Радищевым как главная улика: туда были перенесены замечания царицы,сделанные в ее "собственном" томе. Экземпляр "Путешествия" переходил, вероятно, из одного учреждения в другое а по окончании дела вернулся в Тайную экспедицию.

Усилия Пушкина, а также П.А. Вяземского напомнить в 1830-х годах о радищевском "Путешествии" оказались, однако, тщетными: предназначенная для третьего тома "Современника" статья "Александр Радищев" была запрещена.

Работа эта - одна из самых спорных, загадочных в пушкинской публицистике. В ней как бы три элемента: во-первых, биографические сведения о герое, с большими трудностями извлеченные из немногих печатных, рукописных и устных источников (сложность добывания простейших фактов видна хотя бы по тому, что Пушкин не мог даже точно указать дату рождения Радищева); вторая тема статьи - определенная, довольно скупая похвала некоторым радищевским стихам, его благородным порывам. Куда более заметен третий, критический мотив статьи. Довольно подробно излагая некоторые разделы "Путешествия из Петербурга в Москву", Пушкин ясно понимает, что это "сатирическое воззвание к возмущению". Не принимая подобного воззрения, великий поэт пишет о Радищеве довольно резко: "Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, - вот что мы видим в Радищеве".

Статья Пушкина была, по сути, первым серьезным разговором о радищевской книге; началом большого, очень любопытного общественного спора об историческом месте и значении первого революционера и его трудов. Если бы Пушкину удалось опубликовать "Александра Радищева", произошло бы подлинное возвращение погибшего писателя, его книги. Однако именно этого не желали власти: министр народного просвещения С. С. Уваров нашел "излишним возобновлять память о писателе и книге, совершенно забытых и достойных забвения". При подготовке посмертного издания сочинений Пушкина Уваров вторично запретил статью "Александр Радищев", которая "по многим заключающимся в ней местам к напечатанию допущена быть не может". Правда, в составе посмертного собрания Пушкина было опубликовано шесть глав из статьи "Мысли на дороге", куда поэт включил небольшие фрагменты из "Путешествия". Однако отдельные элементы радищевского текста не могли привлечь того общественного внимания, которое, несомненно, было бы возбуждено острой, талантливой, вызывающей статьей "Александр Радищев".

Ее запрет откладывал большой спор о Радищеве более чем на двадцать лет, до "герценовских времен"; но и в конце 1850-х годов, как мы сейчас увидим, именно пушкинская статья станет "запалом" для большого дискуссионного взрыва; именно с нее начнутся очень интересные общественные суждения и о Радищеве, и о самом Пушкине.

ОТ ПУШКИНА ДО ГЕРЦЕНА

Время все более удалялось от главнейшего для Радищева 1790 г. Повторим, что списки, много списков, а также отдельные печатные экземпляры "Путешествия" продолжали ходить по России. Недавние исследования советского историка В. Ю. Афиани [9] показали, однако, что существовало несколько сравнительно изолированных друг от друга читательских групп с определенным, часто не совпадающим кругом чтения. Одни книги и рукописи находились в распоряжении придворных, аристократических кругов; известна особая роль Пушкина, Вяземского и их друзей в освоении традиций XVIII в.; интерес к прошлому, особенно к литературе допетровского периода, а также к народному творчеству, отличал славянофильскую публицистику.

Наконец, западники и революционные демократы - Белинский, Герцен, Огарев: вопрос об их взглядах на XVIII столетие довольно непрост. В трудах Белинского упоминаний о Радищеве и его сочинениях почти нет. Не встречается это имя и в сочинениях и письмах раннего Герцена.

Покинув Россию в 1847 г., Герцен, как известно, пережил вскоре глубочайшую личную и духовную драму, приведшую, между прочим, к отказу от известной идеализации Запада, стремлению отыскать самобытные, русские пути для освобождения России. Эта перемена во взглядах (которая некоторыми друзьями-западниками была даже сочтена переходом на "славянофильские позиции") усилила интерес Искандера к предшественникам, традиции. Написанная за границей работа "О развитии революционных идей в России" (1850 -1851) была, по сути, первой историей освободительного движения в стране: Герцен мобилизовал все свои обширные познания по части легальной и нелегальной русской словесности; одновременно статья была как бы и программой новых поисков, призывом (который будет позже повторен на страницах Вольной русской печати) присылать рукописи, биографические сведения, документы, хранящиеся под спудом, но пока невозможные для публикации в России.

И тут пора коснуться любопытного, парадоксального обстоятельства. При чтении герценовского "О развитии революционных идей в России" легко заметить, что Радищев не назван на тех страницах, где ему обязательно "следовало быть": отыскивая предшественников в XVIII столетии, Герцен отдает должное Новикову - "одной из тех великих личностей в истории, которые творят чудеса на сцене, по необходимости погруженной во тьму"; много внимания уделяет Д. И. Фонвизину ("В произведениях этого писателя впервые выявилось демоническое начало сарказма и негодования, которому суждено было с тех пор пронизать всю русскую литературу"); вслед за тем Герцен бегло упоминает Дмитриева, Крылова, Карамзина и переходит к событиям XIX столетия. О Радищеве - ни слова.

Проходит еще несколько лет, и Герцен получает сведения об аресте первого революционера, а также его книги в "Записках" Е. Р. Дашковой. Пересказывая воспоминания своей героини, Герцен писал: "Екатерина испугана брошюркой Радищева; она видит в ней "набат революции". Радищев схвачен и сослан без суда в Сибирь" [10]. Из текста видно, что создатель Вольной печати неясно представляет события: довольно толстая книга Радищева названа "брошюркой", иронический тон насчет "набата революции" создает впечатление, будто царица ошибается и преувеличивает революционность "Путешествия".

Когда же в 1858 г. Вольная типография получает наконец .для публикации "Путешествие из Петербурга в Москву", удивленное восхищение издателей велико, и в герценовском введении ясно видны следы первого, непосредственного впечатления от знакомства с замечательной книгой. Таковы, например, строки - "юмор его (Радищева) совершенно свеж, совершенно истинен и необычайно жив. И что бы он ни писал, так и слышишь знакомую струну, которую мы привыкли слышать и в первых стихотворениях Пушкина, и в "Думах" Рылеева, и в собственном нашем сердце".

Выходит, один из самых культурных, глубоких российских мыслителей дожил до 46 лет, не зная Радищева.

Но если не знали Герцен, Огарев, то не знал и круг их близких друзей, "людей 1840-х годов", где "каждый передавал прочтенное и узнанное, споры обобщали взгляд, и выработанное каждым делалось достоянием всех. Ни в одной области ведения, ни в одной литературе, ни в одном искусстве не было значительного явления, которое не попалось бы кому-нибудь из нас и не было бы тотчас сообщено всем" [11].

Значит, скорее всего, никогда не прочли радищевского "Путешествия" Белинский, Грановский; не знали до конца 1850-х годов И. С. Тургенев, К. Д. Кавелин, Е. Ф. Корш...

Если же кто-нибудь из них в молодые годы знал, читал запрещенную книгу - тотчас мы сталкиваемся с еще более непонятным фактом: с недостатком интереса; с тем, что о такой книге не было рассказано друзьям. Объяснить подобное явление только цензурными, "полицейскими" затруднениями невозможно: молодые люди 1840-х годов жадно стремились добыть и обычно добывали то, что им нужно, минуя всякие запреты. (У одного из членов герценовского кружка, Кетчера, была, например, уникальная коллекция запретных стихов.)

Кроме гонений и запретов на судьбу старинных трудов, очевидно, влияло также известное отчуждение, равнодушие российских мыслителей 1840 - 1850-х годов к прежним, как им казалось, изжитым принципам XVIII в.

С одной стороны, довольно значительное число списков радищевского "Путешествия" ходило по стране; с другой - многие образованнейшие люди не читали, "не хотели читать", полагая до поры до времени, что XVIII век безнадежно устарел и ничего не сможет подарить мятущемуся XIX.

Книга Радищева выйдет из небытия или полузабвения, когда возникнет сильная общественная потребность. Освободительный подъем 1850 - 1860-х годов возьмет из прошлого то, что "ждало своего часа"...

РАДИЩЕВ ВОЗВРАЩАЕТСЯ

Шестидесятники принимали "деда", Радищева, как своего, и первым признаком "семейной близости" стала, конечно, дискуссия. Продолжение спора, начатого Пушкиным.

В 1855 г. первый пушкинист Павел Васильевич Анненков в шести томах опубликовал новое пушкинское собрание сочинений. Это издание сделалось очень заметным общественным, литературным событием; Анненков постарался ввести в него множество прежде никогда не публиковавшихся текстов - от впервые разобранных им строк "Подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя" до произведений, считавшихся крамольными. Некоторые тексты, в том числе статью о Радищеве, Анненкову поначалу провести через цензуру не удалось; однако прошло два года, обстановка в стране улучшалась, ослабевшая власть делала уступку за уступкой, открывались новые журналы и газеты, приближалось освобождение крестьян... В этих условиях Анненков собрал целый том, седьмой, дополнительный, куда внес десятки стихотворных и прозаических текстов Пушкина. 5 июля 1857 г. цензура разрешила новое издание, в том числе статью "Александр Радищев" с пушкинскими прибавлениями, относящимися к истории и тексту "Путешествия из Петербурга в Москву".

Радищевская книга целиком все еще не дозволялась, но теперь, благодаря Пушкину и Анненкову, о ней начнут толковать серьезно.

Прочитал VII анненковский том и Герцен; только теперь по-настоящему заинтересовался Радищевым,а также пушкинской трактовкой. Главный импульс, вызванный у вольных издателей пушкинской статьей: скорее достать, опубликовать само радищевское "Путешествие"!

Мы точно не знаем, был ли послан из Лондона соответствующий "заказ" в Россию или Россия "сама догадалась", однако через девять месяцев после разрешения пушкинского Радищева Герцен объявит, что вскоре напечатает, без всякого разрешения, Радищева подлинного...

Кто же доставил в Лондон запретное сочинение? Точно сказать нелегко. В 1857 -1858 гг. регулярно снабжал Вольную печать ценной информацией П. В. Анненков: к этому периоду как раз относится его длительная поездка за границу, в том числе в Англию.

В то же самое время молодые литераторы и публицисты в России Е. И. Якушкин, А. Н. Афанасьев, В. И. Касаткин, П. А. Ефремов помещают интересные публикации о Пушкине, Радищеве, Щербатове на страницах левого журнала "Библиографические записки"; любопытно, что и здесь они пользуются помощью Пушкина: перепечатывая, а также впервые публикуя фрагменты из неоконченной пушкинской работы "Мысли на дороге", Евгений Якушкин (сын декабриста) в 1859 г. вкрапливает в публикацию отдельные тексты из "Путешествия".

То, что эти журналисты не могли напечатать в России, - посылали в Лондон. Есть серьезные основания считать, что от них пришло щербатовское "О повреждении нравов..."; может быть, и Радищев заодно?

Мы назвали два "корреспондентских центра", способных отправить Радищева Герцену. Но был в те годы еще один примечательный человек, который, пожалуй, мог бы связать 1790-й с 1858-м: активно сражается за обнародование литературного наследства и биографии Радищева его третий сын, 75-летний Павел Александрович (1783 -1866). Его хорошо знали во многих московских редакциях, посмеивались над бедностью, считали безумным - особенно когда он начинал наизусть "петь" стихи своего отца, но уступали его напору, сыновней преданности. Павел Александрович откликнулся, и очень деятельно. В конце 1858 г., через полгода после герценовского обращения, он сумел напечатать краткую биографию А. Н. Радищева в журнале "Русский вестник", а затем переслал текст в Лондон.
У нас есть прямые и косвенные данные о том, как горячо этот человек воспринимал публикации Герцена (а может быть, способствовал их возникновению?).

Вообще дети Радищева от первого и второго брака чтили память отца; любопытно, что по секретным данным III отделения (обнаруженным несколько лет назад П.А. Зайончковским), в 1840-х годах только два губернатора из пятидесяти не брали взяток: киевский гражданский губернатор Писарев - "из-за своего богатства" и ковенский губернатор Радищев - "по убеждениям" [12].

Завершая вступительную статью к радищевскому "Путешествию", Герцен сделал примечание: "Пора бы составить полную биографию А. Радищева - мы с радостью напечатаем ее".

Герцен не стал публиковать биографию Радищева, вероятно потому, что она была уже напечатана; однако имя Радищева после 1858 г. неоднократно появляется в вольных изданиях.

Столь сильно и страстно воспринимавший любое слово об отце, которого он потерял 19-летним, Павел Александрович Радищев мог один из списков "Путешествия" передать в ту типографию, которая впервые после 68-летнего перерыва готова была напечатать главный труд Александра Николаевича Радищева.

ОПЯТЬ ЛЕТО 1858-ГО

Наш рассказ вернулся к своему началу. Июль 1858 г.; по книжным каналам Европы, потаенными путями по России "начинает распространяться книга "Щербатов - Радищев". В ней 341 страница; тираж, по всей видимости, 1500 экземпляров.

Идея объединить смелого консерватора Щербатова и героического революционера Радищева в одной книге принадлежит, по всей видимости, самому Герцену, "курировавшему" практически все исторические издания Вольной типографии.

Сопоставление и парадоксальное соединение двух внешне противоположных течений русской мысли - характерная черта герценовского исторического мышления: "Князь Щербатов и А. Радищев представляют собой два крайних воззрения на Россию времен Екатерины. Печальные часовые у двух разных дверей, они, как Янус, глядят в противоположные стороны. Щербатов, отворачиваясь от распутного дворца сего времени, смотрит в ту дверь, в которую взошел Петр I, и за нею видит чинную, чванную Русь Московскую, скучный и полудикий быт наших предков кажется недовольному старику каким-то утраченым идеалом.

А. Радищев смотрит вперед, на него пахнуло сильным веянием последних лет XVIII века... Радищев гораздо ближе к нам, чем князь Шербатов; разумеется, его идеалы были так же высоко на небе, как идеалы Щербатова - глубоко в могиле; но это наши мечты, мечты декабристов" [13].

Несколько нарушая рамки историзма, но стремясь приблизить к современности прежние идейные споры, Герцен видит в Радищеве своего прямого предтечу, а в Щербатове как бы "предславянофила".

Пушкин и Герцен - каждый представлял XIX веку своего Радищева!

* * *

Теперь положим рядом оба издания "Путешествия" - радищевское и герценовское: 1790-й и 1858-й. Какое важнее?

Ну разумется, радищевское, авторское: все миллионы экземпляров "Путешествия из Петербурга в Москву" печатаются в наши дни с соблюдением авторской воли. Герцен же, как говорилось раньше, получил не типографский экземпляр книги, а один из списков. И все же их очень интересно сравнить.

Оказалось, что имеется несколько сот различий между двумя изданиями, а если считать мелкие разночтения типа "так - столь", "герой - ирой", "увидеть - узреть", то их число перевалит за тысячу. Большинство - по воле переписчиков, и это очень любопытно: они отчасти рассматривали уже радищевский текст как собственный, кое-что меняли, прибавляли, убавляли по своему разумению. Поверхностный взгляд сочтет подобное самоуправство слишком дерзким; но, если вдуматься, здесь особый признак внимания, близкого соучастия, стремления придать рукописи дополнительный, современный импульс. Радищев пишет: "г[осподин] комиссар"; переписчика мало занимает почтительность, и он убирает "господина". В другой раз Радищев, снисходя к щепетильным нравам своего века, сокращает сравнительно грубые выражения и пишет: "кан... бес..." В XIX в. подобная стеснительность не в ходу, и мы читаем у Герцена полностью: "каналья, бестия".

Больше же всего разночтений относится к обновлению языка. Всего 68 лет, разделяющие два издания "Путешествия", были эпохой Карамзина, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, когда литературный язык сильно переменился и многие обороты, привычные для эпохи Радищева, уж кажутся тяжелыми, устаревшими. Подавляющее большинство поправок упрощают старинные фразы, заменяют некоторые слова и выражения. Словосочетание "новый сей" заменяется на "сей новый", "обыкшему" - на "обыкновенный"; вместо "смех сердечной" - "сердечный смех"; вместо оборота "загрубевшие хотя от зноя и холода, но прелестные" теперь стало - "хотя от зноя и холода загрубевшие, но прелестные".

И вот последние страницы обоих изданий: "...правила позорищного стихотворения",- пишет Радищев; современник Герцена переводит: "...правила драматического стихотворения".

Радищев: "Беги, толпа завистливая, се потомство о нем судит, оно нелицемерно".

У Герцена: "Скройся, толпа завистливая! Вот нелицемерный суд о нем потомства".

Дух старинного языка, колорит XVIII в. при переписке блекнет, зато "Путешествие" оказывается как будто вчера написанным...

Герцен же, с первых страниц своего предисловия, вступает в тот самый горячий, актуальный, сегодняшний спор, который начал Пушкин.

И ГРЯНУЛ СПОР...

Отдельные критические замечания Пушкина о Радищеве отчасти принимаются, но в основном оспариваются Искандером. Сопоставим следующие тексты:

Пушкин: "Путешествие в Москву,.. очень посредственное произведение".

Герцен: "Превосходная книга".

О слоге Радищева:

Пушкин: "Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного. В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидерота и Реналя; но все в нескладном, искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале".

Герцен: "Тогдашняя риторическая форма, филантропическая философия, которая преобладала в французской литературе до реставрации Бурбонов и поддельного романтизма - устарела для нас. Но юмор его совершенно свеж, совершенно истинен и необычайно жив".

Пушкин: "Какую цель имел Радищев? чего именно желал он? На сии вопросы вряд ли мог он сам отвечать удовлетворительно. Влияние его было ничтожно".

Герцен: "И что бы он ни писал, так и слышишь знакомую струну, которую мы привыкли слышать и в первых стихотворениях Пушкина, и в "Думах" Рылеева, и в собственном нашем сердце".

Как всегда, Герцен подчеркивает злободневность, современность публикуемых материалов.

Строки о весне 90-х годов, когда "все ждали с бьющимся сердцем чего-то необычайного", когда "святое нетерпение тревожило умы и заставляло самых строгих мыслителей быть мечтателями", - все это было явной параллелью мечтаниям, иллюзиям 1860-х годов.

"Разговор с Пушкиным" продолжается и во втором "Введении Искандера", непосредственно перед текстом радищевского "Путешествия". Большую часть герценовского предисловия занимают отрывки из пушкинской статьи, а также прибавления (из записок Храповицкого), которыми Пушкин сопроводил "Александра Радищева".

Как и в первом введении, здесь подчеркивается радищевский "громкий протест против крепостного состояния"; последний проект Радищева, возвращенного из ссылки, это, по убеждению Герцена, "план освобождения крестьян". (На самом деле Радищев в последние месяцы своей жизни служил в Комиссии составления законов.)

В период собственных максимальных иллюзий насчет возможных мирных преобразований в стране Герцен обходит, как бы не замечает народного бунта, возмущения, о котором ясно говорится в "Путешествии". Заметим, как в этой связи он цитирует пушкинскую статью о Радищеве.

Пушкин: "Он написал свое "Путешествие из Петербурга в Москву", сатирическое воззвание к возмущению, напечатал в домашней типографии и спокойно пустил его в продажу".

Герцен: "Радищев спокойно пустил в продажу свое "Путешествие из Петербурга в Москву", напечатав его тайно в своей типографии, - говорит Пушкин".

Искандер полагает, что пушкинский "Александр Радищев" - это "статья, не делающая особенной чести поэту". И тут мы попадаем в самую гущу спора.

Критический отзыв Герцена печатался одновременно с другими откликами на пушкинское сочинение (оно, повторим, как бы заменяло пока еще запрещенное в России "Путешествие").

П. В. Анненков, опубликовавший статью "Александр Радищев", был одним из немногих, кто находил, что эта работа поэта принадлежит "к тому зрелому, здравому и проницательному критическому такту, который отличал суждения Пушкину о людях и предметах незадолго до его кончины" [14].

С Анненковым, однако, не согласился даже довольно умеренный критик Александр Станкевич: "Из биографической статьи "О Радищеве", являющейся впервые на свет, мы можем ознакомиться с мнениями Пушкина о человеке, в котором, с точки зрения исторических и общественных условий, он усматривал только пример для поучения. Поучительная сторона явления закрыла от него другую сторону, трагическую. Нельзя сказать, чтоб это послужило в пользу живости и ясности биографического очерка" [15].

Если уж люди, далекие от революционности, заступались за Радищева, что говорить о левых!

Е. И. Якушкин находил, что "убеждения автора были очень нетверды... Иначе как объяснить себе, что Пушкин, говоря об одной картине из крепостного быта, мастерски начертанной Радищевым, увлекается ею до того, что соглашается с ним, не замечая даже, что впадает через это в противоречие со своими собственными словами, высказанными за несколько страниц" [16].

Историк, собиратель русских сказок А. Н. Афанасьев намеревался составить свод материалов, опровергающих позицию Пушкина, и писал другу 12 ноября 1858 г.: "О Радищеве я уже думал, но дело очень щекотливое в цензурном отношении. На первый раз пущу выписки из известной его книги по поводу статьи Пушкина о Радищеве. К прозе Пушкина приготовлены очень любопытные дополнения и исправления по его собственноручным рукописям. Тут надо бы коснуться и статьи о Радищеве и его книге. Разумеется, отзыв Пушкина не выдерживает критики" [17].

Еще левее Николай Добролюбов; в первой книге "Современника" за 1858 г. он отвечает Анненкову: "Относительно этой статьи мы не можем согласиться с мнением издателя, что она принадлежит к тому зрелому, здравому и проницательному критическому такту, который отличал суждения Пушкина о людях незадолго до его кончины. В этой статье мы видим взгляд весьма поверхностный и пристрастный". При этом Добролюбов отмечал противоречия пушкинской статьи, где "выражается, без ведома автора, уважение его к Радищеву в самом оправдании, решительно противоречащем строгому приговору, произнесенному относительно всей деятельности этого человека вообще... Вообще нужно заметить, что статья о Радищеве любопытна как факт, показывающий, до чего может дойти ум живой и светлый, когда он хочет непременно подвести себя под известные, заранее принятые определения. В частных суждениях, в фактах, представленных в отдельности, постоянно виден живой, умный взгляд Пушкина; но общая мысль, которую доказать он поставил себе задачей, ложна, неопределенна и постоянно вызывает его на сбивчивые и противоречащие фразы" [18].

В 1859 г. в статье "Русская сатира в век Екатерины" Добролюбов снова высоко отзывается о первом революционере: "Книга Радищева составляла едва ли не единственное исключение в ряду литературных явлений того времени, и именно потому, что она стояла совершенно одиноко, против нее и можно было употребить столь сильные меры. Впрочем, если бы этих мер и не было, все-таки "Путешествие из Петербурга в Москву" осталось бы явлением исключительным и за автором его последовали бы, до конечных его результатов, разве весьма немногие" [19].

Наконец, Чернышевский в 10-м номере "Современника" за 1860 г. замечает о XVIII веке, что "Новиков, Радищев, еще, быть может, несколько человек одни только имели тогда то, что называется ныне убеждением или образом мыслей". Этими спорами 1858 г. начинается продолжающаяся до сего времени полемика о подлинном смысле пушкинской статьи "Александр Радищев".

В конце XIX - начале XX в. П. Н. Сакулин, В. П. Семенников и другие исследователи в общем соглашались с Анненковым и развивали мысль, что Пушкин выражал свои истинные (пусть и недостаточно объективные) идеи о Радищеве: вот таким был Пушкин, так думал...

В. Е. Якушкин, С. А. Венгеров, позже некоторые советские исследователи рассудили иначе. В той или иной степени они нашли в статье Пушкина иносказание: все дело в цензуре, стремлении поэта любой ценой "снять запрет" с Радищева, добиться права писать о нем.

Самое любопытное, что в этих спорах отчасти все правы. Действительно, Пушкин писал что думал. И, действительно, хотел обойти цензуру. Так же как правы были Герцен, Чернышевский, Добролюбов и другие критики 1850 - 1860-х годов, защищавшие своего Радищева.

Главный секрет этих споров (кажется, далеко не всегда учитываемый), что люди говорили не только, порою не столько о Радищеве, сколько о себе: получался любопытнейший сплав обьктивного и субъективного, где очень трудно понять, когда кончается действительный разбор радищевских мыслей и построений и начинается исповедь; более того - сами критики порою уж не различают, где "предок" и где они...

Если бы статья Пушкина вышла тогда, когда она была написана, в 1836-м, - современники безусловно нашли бы в ней много такого, что стало уж незаметно в 1858-м. Они нашли бы, к примеру, сопоставление судеб - и здесь, может быть, главная отгадка, отчего Пушкин, вроде бы не слишком тяготеющий к Радищеву, делал одно усилие за другим, чтобы о нем написать, напечатать.

Нам нелегко ответить, из каких, скорее всего устных, источников поэт отыскал факты, построенные в определенную биографическую систему: Радищев - крайний революционер; потом, под впечатлением кровавых событий 1793 - 1794 и последующих лет, меняет воззрение и гибнет (выше кратко излагалась сходная версия, развитая уже в наши дни Е. Г. Плимаком и опирающаяся на очень широкий круг материалов). Как бы то ни было, подобный взгляд на биографию Радищева был Пушкину очень важен, потому что это - взгляд на себя!

Вообще трудно не заметить многих биографических параллелей.

Радищев в юности учится в Лейпциге, где (согласно Пушкину) "надзиратель думал только о своих выгодах; духовник, монах добродушный, но необразованный, не имел никакого влияния на их ум и нравственность. Молодые люди проказничали и вольнодумствовали".

Пушкин и его друзья примерно так же вспоминали и о Лицее, где "все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь", где поэт веселился, "в закон себе вменяя страстей единый произвол".

Позже - вольные, революционные мысли, о чем Пушкин пишет, прямо сравнивая век нынешний и век минувший: "Теперь было бы для нас непонятно, каким образом холодный и сухой Гельвеций мог сделаться любимцем молодых людей, пылких и чувствительных, если бы мы, по несчастию, не знали, как соблазнительны для развивающихся умов мысли и правила новые, отвергаемые законом и преданиями... Другие мысли, столь же детские, другие мечты, столь же несбыточные, заменили мысли и мечты учеников Дидерота и Руссо, и легкомысленный поклонник молвы видит в них опять и цель человечества, и разрешение вечной загадки, не воображая, что в свою очередь они заменятся другими".

Пушкин, как видим, строг к "детским мыслям"; строг, потому что не забывает о цензуре и потому что пишет о себе. Фраза, мелькнувшая в статье о друге Радищева Федоре Ушакове, хорошо применима и к Пушкину: "Сходство умов и занятий сблизило с ним Радищева".

Но пойдем дальше: Радищев пишет оду "Вольность" и свой главный труд. Пушкин тоже написал оду "Вольность" и другие бесцензурные труды. Радищева ссылают - Пушкина тоже...

"Император Павел I, взошед на престол, вызвал Радищева из ссылки, возвратил ему чины и дворянство, обошелся с ним милостиво и взял с него обещание не писать ничего противного духу правительства".

Ну как не заметить параллель с возвращением Пушкина и его известной беседой с царем Николаем It

Далее в статье идут строки, где уж вообще невозможно разделить двух писателей:

"Не станем укорять Радищева в слабости и непостоянстве характера. Время изменяет человека как в физическом, так и в духовном отношении. Муж, со вздохом иль с улыбкою, отвергает мечты, волновавшие юношу. Моложавые мысли, как и моложавое лицо, всегда имеют что-то странное и смешное. Глупец один не изменяется, ибо время не приносит ему развития, а опыты для него не существуют. Мог ли чувствительный и пылкий Радищев не содрогнуться при виде того, что происходило во Франции во время Ужасай мог ли он без омерзения глубокого слышать некогда любимые свои мысли, проповедуемые с высоты гильотины, при гнусных рукоплесканиях черни? Увлеченный однажды львиным ревом колоссального Мирабо, он уже не хотел сделаться поклонником Робеспьера, этого сентиментального тигра".

Здесь, конечно, полускрытая пушкинская исповедь - об эволюции собственных взглядов, - для чего жизнь Радищева важнейший повод. И вот Радищев на свободе, на службе; ему хочется принести пользу, ибо имел "отвращение от многих злоупотреблений и некоторые благонамеренные виды".

Ничего не выходит: от прежних идей Радищев как будто удалился - новые хозяева ему не очень доверяют, угрожают: "Эй, Александр Николаевич, охота тебе пустословить по-прежнему! или мало тебе было Сибири?"

Радищев оканчивает жизнь самоубийством: "Огорченный и испуганный, он возвратился домой, вспомнил о друге своей молодости, об лейпцигском студенте, подавшем ему некогда первую мысль о самоубийстве, и... отравился. Конец, им давно предвиденный и который он сам себе напророчил!"

Эти строки, написанные Пушкиным за год до гибели, страшно читать. Ведь поэт, пусть во многом иначе, чем Радищев, тоже не пришелся ко двору; и, как Радищев, устал; и конец свой давно предвидел, и "сам себе напророчил", вспоминая погибших прежде друзей:

И мнится, очередь за мной,
Зовет меня мой Дельвиг милый,
Товарищ юности живой,
Товарищ юности унылой,
Товарищ песен молодых,
Пиров и чистых помышлений,
Туда, в толпу теней родных
Навек от нас утекший гений.

Пушкин в "Александре Радищеве" опять себе пророчил, он видел свое сходство со столь, казалось бы, непохожим человеком прошлого столетия. Это сходство очень и очень занимало поэта, идущего "вослед Радищеву..."

Но статья при жизни Пушкина не вышла в свет. К тому же - как печально заметил век спустя Виктор Шкловский в письме к Юрию Тынянову (а речь шла о Маяковском): "Поэт живет на развертывании, а не на забвении своего горя... Он писал о том, что он умрет. Слова были рифмованы. Рифмам не верят" [20].

"Не верят" также иносказаниям. Когда поэт пишет о другом, как о себе...

История литературы знает немало примеров, когда произведение, даже примечательное, опоздав к современникам на несколько и более лет, встречало непонимание, сопротивление читателей (иногда преодолеваемое временем, а порою - нет). Снова повторим, что если бы Герцен и Добролюбов познакомились с пушкинской статьей в детстве или юности, то "привыкли" бы к ней: возможно, все равно бы не согласились, но судили бы более исторично. Однако статья явилась как новая в другую эпоху, в период революционного подъема, когда звучали иные голоса, иные песни.

И снова Герцен и его современники, толкуя о Радищеве, говорили о себе ("это наши мечты, мечты декабристов"). Статья же Пушкина казалась "инородным телом", разговором из другой эпохи. Поэтому на нее так страстно набросились.

Набросились, не замечая, что саму страстность подхода все равно невольно заимствовали от Пушкина; Пушкин же - от Радищева, от его неравнодушной, самосжигающейся книги.

Как видим, спор, противоречия были завещаны второму, третьему, четвертому поколениям от самого первого; XIX веку - от XVIII.

Мы говорим о радищевских спорах, где сошлось уже многое, практически все, о чем будут толковать и дискутировать следующие поколения, размышляющие о Радищеве.

И о себе.

ЭПИЛОГ

Побежали 1860-е годы.

В статье "Новая фаза русской литературы" (1864) Герцен повторил и углубил мысль своей старой работы "О развитии революционных идей в России" насчет значения для русской литературы "фонвизинского смеха". Но уже появляется Радищев:

"Как только сознание пробудилось, человек с отвращением увидел окружавшую его гнусную жизнь: никакой независимости, никакой безопасности, никакой органической связи с народом. Само существование было лишь своего рода казенной службой. Жаловаться, протестовать - невозможно! Радищев опробовал было. Он написал серьезную, печальную, исполненную скорби книгу. Он осмелился поднять голос в защиту несчастных крепостных. Екатерина II сослала его в Сибирь, сказав, что он опаснее Пугачева. Высмеивать было менее опасно" [21].

Через 10 лет после герценовской публикации, через 30 с лишним лет после пушкинской попытки заговорить о первом революционере в Петербурге, в типографии Головина было отпечатано издание "Радищев и его книга "Путешествие из Петербурга в Москву", куда были включены сильно изуродованные фрагменты.

Этот факт отмечен Герценом в письме к Огареву от 3(15) мая 1868 г. Публикация, несмотря на ее слабый общественный резонанс, занимала создателей Вольной печати' как Пример влияния, определенного отзвука их деятельности: в 9-м номере французского "Колокола" появляется статья Герцена "Наши великие покойники начинают возвращаться".

Издание 1885 г. было поводом к формальному снятию (30 марта 1868 г.) прежнего абсолютного запрета на "Путешествие". Однако книге суждено было еще пережить немало гонений.

В 1872 г. под редакцией П. А. Ефремова были напечатаны два тома сочинений Радищева, в том числе полный текст "Путешествия" с документальными приложениями. На издание, однако, тут же был наложен арест. В докладе цензора Смирнова отмечалось, что "книга, сохранив почти "целости свой первоначальный характер, и в настоящем виде содержит множество мест, непозволительных по ныне действующим цензурным постановлениям. ...Так как некоторые из принципов, порицаемых автором, еще и ныне составляют основу нашего государственного и социального быта, то я полагаю неудобным допустить эту книгу к обращению в публике в настоящем ее виде частью потому, что она может возбуждать к своему содержанию сочувствие в легкомысленных людях, частью - служить удобным прецедентом для горячих и неблагонамеренных публицистов, которые не затруднятся провозгласить Радищева мучеником за его гуманные утопии, жертвою произвола и попытаются подражать ему" [22].

Этот цензурный отзыв, как и другие документы, свидетельствовал об огромной политической актуальности книги Радищева и во второй половине XIX в.

До революции 1905 г. было предпринято еще несколько попыток полностью или частично переиздать "Путешествие".

В 1888 г. А. С. Суворин воспроизвел текст 1790 г. "из строки в строку, из буквы в букву, приблизительно с таким же шрифтом, со всеми опечатками подлинника, всего в количестве 100 экземпляров"; позднейшая попытка более массового (2900 экземпляров) издания была, однако, пресечена Главным управлением по делам печати: 26 июня 1903 г. тираж был арестован и уничтожен.

Таким образом, лондонская публикация 1858 г. оставалась единственным сравнительно полным тиражным изданием книги (в 2,5 раза больше первоначального радищевского тиража, в 15 раз больше суворинского).

Лишь в 1905 г. появилось первое научное и полное издание "Путешествия" под редакцией Н. П. Павлова-Сильванского и П. Е. Щеголева.

После того, в 1906 г., вышло сразу пять изданий "Путешествия", в 1907 г. - три.

С тех пор Радищев выходит и выходит: научные публикации, массовые, школьные; фотографические воспроизведения, сначала первого издания (это было сделано в 1935 г.), затем - факсимильное повторение "герценовского" (1983)...

За два века, что радищевское "Путешествие" движется во времени, оно как бы приобрело, приобретает и еще приобретет "невидимые" приложения, дополнительные главы: то, что теперь уже почти неотделимо от первоначального содержания радищевского труда.

Мы попытались приблизительно представить несколько таких дополнений, исторических "спутников" книги. Вышло примерно так:

размышления, сомнения самого Радищева после 1790 г.: возвращение или невозвращение к своему труду; самоубийство;

первая половина XIX в.: книгу переписывают, цитируют и в то же время забывают;

попытка Пушкина напомнить о Радищеве, связать его судьбу со своею "вослед Радищеву...";

общественный подъем 1850-х годов; Анненков выпускает в свет статью Пушкина "Александр Радищев"; статья подвергается острой критике, под звуки которой "Радищев возвращается";

1858 г.: Герцен выпускает в свет второе издание радищевского "Путешествия", через 68 лет после первого...

Затем, до наших и будущих дней, - новые разговоры, новые споры, порою очень острые, о Радищеве и о себе.

Прислушиваясь к "далеким отголоскам", догадываемся, ловим:

- "Что случится на моем веку?"

Примечания - Литература

1. В России "О повреждении нравов" впервые было напечатано М.И. Семевским в "Русской старине" в 1870 (№ 1, 2) и 1871 (№ 6), но со значительными купюрами, полностью - в издании: Сочинения М.М. Щербатова. СПб., 1898. Т. 2. (Ред.)
2. Эти и другие сведения о первом издании радищевского "Путешествия" см.: Кулакова Л.И., Западов В.А. А.Н. Радищев. "Путешествие из Петербурга в Москву". Комментарий. Л., 1974; Западов В.А. История создания "Путешествия из Петербурга в Москву" и "Вольности"// Радищев А.Н. Путешествие из Петербурга в Москву. Вольность. СПб., 1992. С. 475-623.
3. Западов В.А. Работа А.Н. Радищева над "Путешествием" (еще раз о проблеме радищевской текстологии) // Русская литература. 1970. ь 2. С. 161- 172, Кулакова Л.И., Западов В.А. А.Н. Радищев. "Путешествиеиз Петербурга в Москву". Комментарий. С. 19-31; Татаринцев А.Г. Неизвестная редакция "Путешествия из Петербурга в Москву" // Русская литература. 1970. ь 4. С. 80-94.
4. Западов В.А. Работа А.Н. Радищева над "Путешествием". С. 172.
5. См.: Корякин Ю.Ф., Плимак Е.Г. Запретная мысль обретает свободу. М., 1966.
6. Восстание декабристов. М., Л., 1926. Т. 2. С. 167.
7. Пушкин А.С. Полн. собр. соч. М., Л., 1937-1949. Т. II. С. 224.
8. Здесь и далее статья Пушкина "Александр Радищев" цитируется по изданию: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. ХII. С. 30-40. Об истории этой статьи см.: Сочинения Пушкина. Л., 1929. Т. 9. Ч. 2. С. 718 (коммент.).
9. См. : Афиани В.Ю. Публикация исторических документов отечественных журналов первой трети XIX века. Автореф. дис... канд. ист. наук. М., 1982; его же. Начало журнальной археографии в России в XVIII в. // Археографический ежегодник за 1987 год. М., 1988. (Ред.)
10. Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1957. Т. 12. С. 406.
11. Там же. М.,1956. Т. 9. С. 113.
12. Речь идет о сыне революционного мыслителя - А.А. Радищеве (см.: Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М" 1978. С. 146, 156). (Ред.)
13. "О повреждении нравов в России князя М. Щербатова и Путешествие А. Радищева". Лондон, 1858. С. VI.
14. Сочинения Пушкина. Изд. П.В. Анненкова, доп. СПб., 1857. Т. 7. Ч.2. С.З-4.
15. Атеней. 1858. ь 1. С. 79.
16. Библиографические записки. 1859. ь 6. СПб. 163.
17, Бабкин Д.С. Первые биографы А.Н. Радищева // Биография А.Н. Радищева, написанная его сыновьями. М.; Л., 1953. С. 24-25.
18. Добролюбов Н.А. Собр. соч.: В 6 т. М-Л., 1934-1937. Т. 1. С. 317-320.
19. Там же. Т. 2. С. 149.
20. Автор благодарен В.А. Каверину, сообщившему ему этот текст.
21. Герцен А.И. Собр. соч. М., 1959. Т. 18. С. 178.

22. Радищев А.Н. Путешествие из Петербурга в Москву. Материалы к изучению. М-Л., 1935. Т. 2. С. 337-338.