VIVOS VOCO: Г.В. Есипов, "Из воспоминаний помощника цензора"

В Государственном архиве Российской Федерации в личном фонде видного историка и архивиста XIX в. Григория Васильевича Есипова (1812-1899) хранятся наброски его воспоминаний, в которых он несколько страниц посвятил своей работе в Комитете цензуры иностранной в 1831-1838 гг. в качестве помощника старшего цензора.
Есипов родился 24 сентября 1812 г. в г. Туле в дворянской семье. В 1830 г. окончил курс Санкт-Петербургского университетского пансиона. Его почти 70-летняя служебная деятельность связана с рядом министерств: народного просвещения, государственных имуществ, юстиции, императорского двора. Более 30 лет Есипов заведовал Общим архивом Министерства императорского двора, само создание которого связано с его именем * .
* См.: Бухерт В. Г. Г. В. Есипов и создание Общего архива Министерства императорского двора // Отечественные архивы. 1995. № 4. С. 32-37.
Есипов - автор ряда исследований: о князе А. Д. Меншикове, Ваньке Каине, И. Т. Посошкове, «тушинском воре», о преобразованиях Петра Великого, о дворцовых приказах, монастырях и др. Его работы напечатаны в таких журналах, как «Русский вестник», «Отечественные записки», «Русская старина», «Русский архив», «Исторический вестник» и др. Некоторые его работы вошли в отдельно изданные сборники: «Раскольничьи дела XVIII века», «Люди старого века», «Тяжелая память прошлого». Под его редакцией напечатаны «Сборник выписок из архивных бумаг о Петре Великом», «История Выговской пустыни», «Камерфурьерский журнал» с 1774 по 1798 г., «Придворный календарь» 1789 и 1790 гг. Ему же принадлежат «Документы по делу царевича Алексея Петровича» с приложением рассуждения М. П. Погодина.
Начало служебной деятельности Есипова связано с его работой в Комитете цензуры иностранной, куда он поступил 8 января 1831 г., а с 1 августа 1831 г. был определен на открывшуюся вакансию помощником старшего цензора.
Комитет цензуры иностранной, созданный в 1828 г. как особый орган при соединении иностранной цензуры с внутренней, занимался рассмотрением произведений иностранной печати, попадавших в страну легальным путем. Но, как отмечал главноуправляющий II отделением Собственной е. и. в. канцелярии барон М. А. Корф, иностранная цензура
«со всеми внешними атрибутами бдительности и строгости, со всею обстановкой запрещений, вычеркиваний и вырезываний... на деле почти ничего не останавливает, почти ничего не ограждает и, производя много наружного эффекта, приходит, в сущности, к совершенно ничтожным результатам. Всякому известно, что при постоянном у нас существовании иностранной цензуры нет и не было запрещенной книги, которой нельзя было бы достать... резкое, но в оригинальности своей не лишенное меткости сравнение, что стремиться оградить общество от проникновения извне вредных идей посредством цензуры все равно что думать защищать свой сад от птиц, заперев ворота» * .
* Материалы, собранные Особой комиссией, высочайше утвержденной 2 ноября 1869 г. для пересмотра действующих постановлений о цензуре и печати. Ч. 1. СПб. 1870. С. 99-100.

Изменения, которые происходили на протяжении столетия во внутренней цензуре в виде ограничения, а потом отмены предварительной цензуры, иностранной не касались - в ней сохранялась предварительная цензура.
Рассказывая о своей работе в Комитете цензуры иностранной, Есипов дает описание своих служебных обязанностей, называя их «инквизиторскими», а себя «книжным палачом», приводит интересные эпизоды. Страницы воспоминаний Есипова, относящиеся к периоду его службы в Комитете цензуры иностранной, являются одним из источников для изучения практической деятельности этого Комитета в 1830-е годы.
Текст документа воспроизводится по современным правилам правописания с сохранением стилистических и языковых особенностей подлинника.<...>

<...> В 1831 году, 10 января, по выходе с чином 10-го класса из С[анкт]-П[етер]бург[ского] университетского пансиона, князь Платон Александрович Шихматов *, председатель Комитета цензуры иностранной, по дружбе с отцом моим, определил меня в этот Комитет на должность помощника старшего цензора с жалованьем 2000 р[ублей] ассигнаций.

* Ширинский-Шихматов Платон Александрович (1790-1853) - князь, министр народного просвещения, писатель, академик. В 1830-1832 гг. председатель Комитета цензуры иностранной.

Я был вполне счастлив - отец мой имел почти большое состояние 30 т[ысяч] годового дохода, я жил с ним вместе, на всем на готовом и 2000 р[ублей] оставались на мои карманные расходы, другими словами на мои прихоти, потому что даже и платье, экипаж и все мелкие мои туалетные расходы уплачивались отцом моим. Начальник мой непосредственный, старший цензор Рошфор, породою англичанин, покровительствуемый фамилией Строгановых * , был очень милый человек.

* Строгановы - графы, семья, близкая к императорскому двору. Сергей Григорьевич (1794-1882) - генерал-адъютант, член Государственного совета, в 1826-1835 гг. член Комитета устройства учебных заведений, в 1835-1847 гг. попечитель Московского учебного округа; Александр Григорьевич (1795-1891) - генерал-адъютант, член Государственного совета, министр внутренних дел (1839-1841).

Порученные им мне служебные занятия заключались в следующем: 1. Рассмотрение книг, привозимых с собою из-за границы приезжавшими русскими и иностранцами. 2. Рассмотрение нот и картин, выписываемых торговцами этих предметов из-за границы. 3. Рассмотрение конфетных билетов, фигур, стихов, выписываемых из-за границы кондитерами и другими магазинщиками. Опишу всю процедуру моей инквизиторской обязанности.

1. Для руководства при рассмотрении книг, привозимых с собою частными лицами, у меня был каталог сочинений, разделенный на три отдела: а) сочинений запрещенных условно и безусловно; б) сочинений дозволенных с вырезанием из них некоторых указанных страниц; в) сочинений дозволенных.

При приезде в Россию на границе у всякого частного лица отбирались все имеющиеся при нем книги, ноты и картины и, запечатанные под пломбою таможни, в тюках или в ящиках отправлялись в С[анкт]-П[етер]бургскую таможню, а отсюда без снятия пломбы присылались в наш Комитет. Как только владетель книг являлся в Комитет, я обязан был при нем, в тот же день, вскрыть пломбы, пересмотреть присланное и отобрать запрещенные книги, объявляя ему, что если он будет снова выезжать за границу, то может получить их обратно в пограничной таможне, куда они в таком случае будут высланы. О книгах, дозволенных с вырезками, предоставлялось получать их в кастратском виде или оставить их в Комитете вместе с запрещенными. Позволенные цензурою сочинения выдавались немедленно.

Эта служебная обязанность была очень неприятна, особенно с иностранцами, которые в большинстве неизвестно откуда имели убеждение, что привозивший с собою запрещенные книги подвергался секретному надзору полиции. При объявлении им, что такая-то книга как запрещенная удерживается и при записке в его глазах этой книги в реестр удержанных книг с внесением его фамилии, иностранец, а особенно англичане, американцы и французы с особенною злобою и недоверием смотрели на меня, книжного палача, и большею частью отказывались расписываться в реестре, схватывали позволенные книги и выбегали вон в большом раздражении. А когда я вырезывал запрещенные страницы, то нередко приходилось выслушивать весьма резкие и колкие суждения, конечно не к моей личности, а к моей должности. Все это было очень неприятно. Я помню одного англичанина - когда я объявил ему, что из сочинений Байрона надо вырезать несколько страниц, он учтиво попросил меня показать какие и, взяв книгу в одно мгновение разорвал ее на несколько частей и бросил ее на пол, говоря: «Бросьте, она мне не нужна!» Мне было и досадно, и жалко, и грустно!

2) С нотами, картинами, с литографиями и гравюрами было всего труднее. После французской революции 1830 года и в особенности во время польского восстания 1831 года масса революционных арий, песен и картин появилась за границей, все это было запрещено, особенно la Marseillaise, которая не позволена была даже без слов, положенная для фортепьян. Всякие изображения или рисунки разных сражений в Париже на баррикадах во время революции 1830 года были строго запрещены. В какой бы то ни было картине по своему содержанию даже не имеющей никакого революционного трехцветный флаг был предлогом к ее удержанию.

Нотные и картинные магазины выписывали большими партиями и в огромных ящиках, особенно к Новому году; в иных ящиках находилось до 1000 разных предметов и разборка была очень затруднительна, всякий год привозилось все новое, неизвестное еще цензуре - случалось до одурения читать оперы, романсы и пр. А между тем работа была спешная - всякий магазинщик требовал скорейшей выдачи для продажи вовремя. Рошфор, мой цензор-начальник, облегчал много мои работы, советуя мне такому-то магазинщику, ему коротко известному по честности, отпускать, не очень роясь в ящике, в том убеждении, что сам магазинщик принесет, если что-нибудь окажется подозрительное и не будет рисковать не только продажею, но даже удержанием у себя какого-либо не цензурного произведения. Конечно, эта льгота сделана была двум или трем крупным торговым иностранным домам - и они вполне оправдывали оказанное им доверие и часто приносили ноты или картины, продажа которых повела бы меня с Рошфором в крепость, а их выслали бы за границу и конфисковали бы лавки. Так едва не случилось с одним магазином, если я не ошибаюсь [«Burgeois of Ducher»] - кондитером. В конце декабря 1831 г. они получили ящик с конфетными этикетками, билетами и разными фигурками, которые приклеиваются к конфетам. Рошфор велел мне отпустить им ящик без подробного осмотра, чтобы не задержать изготовление ими конфет на придворный маскарад 1 января 1832 г.

Я очень хорошо помню, как 31 декабря Рошфор прислал за мною очень рано, около 8 часов утра, чтобы я приехал в Комитет. Оказалось следующее [«Burgeois of Ducher»] получили в выданном им ящике между прочими большое количество разных вырезанных фигур, изображающих события на баррикадах в Париже и из польских событий в Варшаве. Все эти фигуры хозяин магазина заметил уже тогда, когда они были приклеены к конфетам и приготовлены были к отправлению во дворец. Это было ночью с 30 на 31 декабря. Хозяин так перепугался сам, что всю ночь разбирал всю массу конфет, приготовленных во дворец, отклеил все сомнительное и в салфетках привез к Рошфору в 7 ч. утра. Я помню наш общий страх при мысли, если бы эти конфеты попались императору во время маскарада!

При Шихматове сверх общих цензурных правил и современного взгляда правительства на дозволенное и запрещенное мне было указано наблюдать в картинах, литографиях и гравюрах за антирелигиозными произведениями.

После Шихматова был председателем знаменитый Александр Иванович Красовский * . При нем служба моя стала еще труднее и неприятнее.

* Красовский Александр Иванович (1776-1857) - председатель Комитета цензуры иностранной (1832-1857), сын Иоанна Иоанновича Красовского, протоиерея Петропавловского собора, духовника императора Павла I.

Он особенно требовал, чтобы не было пропускаемо картин и изображений неблагопристойных и безнравственных. Всякое изображение немного оголенной женщины, по его убеждению, должно было быть удерживаемо, а особенно совершенно голой, хота бы это была Венера Медицейская.

- А Аполлона Бельведерского прикажете пропускать? Он тоже голый, - спросил я его однажды.

- Та же голь, но с виноградным листком. Это мужчина, а соблазн только в женских изображениях, - отвечал Красовский.

- А если Аполлон без виноградного листка?

- Принесите, покажите.

- А амуров без виноградных листков прикажете пропускать?

- Пропускайте, у них признаки невелики, безвредны, без соблазна.

Признаюсь, я не исполнял в точности и его приказаний, но зато после его прогулок по улицам я всегда получал выговоры, что он видел в окнах картинных лавок изображения женских фигур (так он выражался), подлежащих запрещению, а мною пропущенных, и грозил мне не один раз донесением министру.

Так продолжалось до 1838 года. Учреждалось Министерство государственных имуществ. Отец мой был очень дружен с генерал-адъютантом бароном Деллинсгаузеном, который был назначен директором 3-го Департамента Министерства государственных имуществ. В одно утро отец мой призвал меня к себе: «Отправляйся, - сказал мне отец, - к Синему мосту в 3-й Департамент Министерства гос[ударственных] имуществ. Вели доложить о себе директору департамента барону Деллинсгаузену. Он предложит тебе место, советую принять, в цензуре нет никакой карьеры, а по новому Министерству будут и награды, да и жалованья в этом Министерстве гораздо значительнее против прочих». <...>

ГАРФ. Ф. 926. Oп. 1. Д. 104. Л. 38-40. Автограф.

Публикация Елены Китловой