Института научной информации по общественным наукам РАН
© Н.Г. ПатрушеваДЕЯТЕЛИ ПЕЧАТИ
В БОРЬБЕ С ЦЕНЗУРОЙ:
60-е гг. ХIХ в.Н.Г. Патрушева
Во все времена положение печати в России определялось не столько содержанием действующего закона, сколько обстановкой, в которой этот закон применялся, т.е. соотношением общественных сил. Например, в период революционной ситуации конца 1850-х - начала 1860-х гг., печать явочным порядком завоевывала себе все больше свободы, хотя действовало реакционное цензурное законодательство николаевской эпохи. И наоборот, при действии либерального устава 1865 г. во время реакции 1880-х гг., по словам Г.К. Градовского "самое существование литературы только терпелось, а печать признавалась опаснейшим злом против которого надлежит "всемерно" бороться" [1].
Цензурный закон в силу его специфики трудно сформулировать четко и определенно: почти невозможно указать границы дозволенного, предусмотреть все случаи, которые могут встретиться на практике. С течением времени каждый устав о печати обрастал массой дополнительных постановлений и циркуляров, часто противоречивших Друг другу. В этой неразберихе цензоры руководствовались личным усмотрением. Когда М.П. Щербинину предложили занять место председателя Московского цензурного комитета, им "овладело опасение", что он не сумеет "определить искомую демаркационную черту между охраною научных изысканий, творческих произведений беллетристики, статей с благонамеренными суждениями и ограждением общества от разъедающих его тлетворных лжеучений, подкапывающих религиозные и нравственные основы порядка и благоустройства" [2].
Зачастую один цензор запрещал то, что другой беспрепятственно пропускал. Редактор газеты "День" И.С. Аксаков рассказывал А.Д. Блудовой о таком случае. Написав передовую статью, он предварительно показал ее члену Московского цензурного комитета Н.П. Гилярову-Платонову и получил одобрение с условием замены некоторых выражений. Во время же обсуждения статьи в цензурном комитете "прочие цензоры уперлись, как волы, и не пропустили ни одной буквы!" [3]. "О чем можно и о чем нельзя говорить - и сами цензора не знают", - писал он в другом письме [4]. Редакторы периодических изданий постоянно объяснялись с цензорами, пытаясь добиться разрешения на запрещенный материал. В той же переписке И.С. Аксакова с А.Д. Блудовой имеются жалобы на это тягостное занятие: "Одно то, что приходится по пяти часов слушать пошлости цензоров и говорить пошлости в защиту своих статей, такие пошлости, что сам внутренне краснеешь (умных доводов они не понимают), одного этого достаточно, чтобы разболеться душою..." [5].
Особенно тяжела для периодических издании была частая смена цензоров. Только редакция сумеет приспособиться к требованиям одного, как уже надо изучать характер другого. В июле 1864 г. Н.В. Шелгунов писал об этом жене:
"В "Русском слове" опять новый цензор... но к октябрю, говорят, будет другой... Вообще эти переходы чрезвычайно тяжелы для пишущих, ибо у каждого цензора свой царь в голове, и каждый черкает по своему усмотрению. Один, например, особенно крут с статьями политического характера, но смотрит легко на экономические; другой опять снисходителен к политике, но зато сердит с экономизмом... так что один пропускает то, что другой зачеркивает. Вот тут и пиши, как знаешь..." [6].В период подготовки нового цензурного законодательства случалось, что цензоры ослабляли свое внимание, объясняя это именно ожиданием скорых перемен. "Взгляд на произведение печати незаметно смягчался, и некоторым изданиям сходили с рук такие прегрешения, которые в другое время подвергли бы их строгому взысканию..." - так вспоминал О.А. Пржецлавский о своей работе в Совете министра внутренних дел по делам книгопечатания в 1853-1864 гг.[7].Чтобы беспрепятственно проводить свои взгляды, деятели книжного дела пытались обойти цензурный закон. Для этого использовались различные способы. Например, для получения разрешения не основание журнала, газеты, типографии, книжного магазина использозались подставные лица ("благонадежные" с точки зрения III отделения). Так, в 1863 г. Г.Е. Благосветлову удалось купить издание журнала "Русское слово" у соиздателя Г.А. Кушелева-Безбородко без согласования с цензурными властями, так как по существующим правилам разрешение требовалось только на смену ответственного редактора. По всем документам Г.Е. Благосветлов числился лишь издателем, а редакторы были подставные [8].
Общеизвестно, что после запрещения периодического издания его редакция и основные сотрудники обычно пытались основать другой орган с тем же направлением. Название, естественно, бралось другое. Таких случаев множество, например: "Парус" - "День" И.С. Аксакова; "Время" - "Эпоха" Достоевских; "Современник" - "Отечественные записки" Н.Г. Чернышевского, Н.А. Некрасова, М.Е. Салтыкова-Щедрина; "Русское слово" - "Дело" Г.Е. Благосветлова и др. Так, издатель журнала "Дело" Н.И. Шульгин пытался доказать цензурным властям, что удовлетворение подписчиков прекращенного "Русского слова" номерами журнала "Дело" было чисто коммерческой сделкой. Он писал: "Все доселе представленные статьи не имеют ничего общего с тем направлением, за которое осуждались "Современник" и "Русское слово" [9].
Но не всегда цензуру удавалось обмануть. Власти знали, что "журнал "Дело" - то же "Русское слово", только под другой оберткой" [10]. В агентурной записке на имя шефа жандармов значилось, что сотрудники запрещенных журналов "Современник" и "Русское слово" перешли в "Женский вестник" и "Дело", официальный редактор "Дела" - Н.И. Шульгин, но на самом деле Г.Е. Благосветлов [11]..
Практика смены названий настолько укоренилась, что и много лет спустя В.М. Пуришкевич в "Докладе о печати", отмечая, как сложно правительству бороться с левыми изданиями, говорил о том же: "Сознавая, что газету могут закрыть, осмотрительные… редакторы... выхлопатывают себе 10-15 названий для одной и той же газеты. Вы закрыли газету "Русь", завтра она будет названа "Усь", потом "Ось" и в обратном порядке" [12].
Самой распространенной уловкой был так называемый "эзопов язык", т.е. иносказание, изложение материала таким образом, чтобы к нему не мог придраться цензор. Вот как об этом говорил Д.И. Писарев в статье "Генрих Гейне":
"Против материальной силы можно действовать хитростью. Инквизиторскую проницательность меттерниховских ищеек можно всегда обманывать неистощимым запасом тех уловок, изворотов, цветистых образов и иронических двусмысленностей, которые постоянно находятся под руками каждого даровитого писателя и которые придают искусно затаенной мысли особенную шаловливую прелесть и раздражающую пикантность. Нет той гремучей змеи, которую нельзя было бы опрятно и грациозно уложить в невиннейшую и грациознейшую корзинку, наполненную самыми великолепными и душистыми цветами" [13].К "эзопову языку" можно отнести прием повествования о событиях в России в виде пересказа зарубежных событий, обсуждение современности а форме давно прошедшего и, конечно, знаменитый прием умолчания или недомолвок. М.Е. Салтыков-Щедрин писал:"С одной стороны, появились аллегории, с другой - искусство понимать эти аллегории, искусство читать между строками. Создалась особенная, рабская манера писать, которая может быть названа езоповскою, - манера, обнаруживающая замечательную изворотливость в изобретении оговорок, недомолвок, иносказаний и прочих обманных средств. Цензурное ведомство скрежетало зубами, но, ввиду всеобщей мистификации, чувствовало себя бессильным и делало беспрерывные по службе упущения... И существовала эта манера долго-долго, существует и доныне..." [14]."Сведующий обыватель и между строк прочитает! - писал Н.Рубакин. - Поищи, пошмыгай по газетным строкам, - на то ты и обыватель! Коли на них нет ничего, - пожалуйте, куда следует, - в пустое пространство между строчек! В этом пустом пространстве ныне русская жизнь и помещается..." [15].В передовой статье газеты "День" И.С. Аксаков так характеризовал "эзопов язык":
"Нужен особый ключ для уразумения этой литературы намеков и недомеков, обиндков и недоумений, двусмысленных терминов и иносказаний, междустрочного смысла; точек, курсивов, расставленных букв и всех тех условных знаков и выражений, прибегать к которым литература, к несчастью, вынуждена, которые понятны только современному читателю и образуют особый язык, особый вид разговора между автором. и публикою".После резолюции Александра II "Ее печатать не следует" статья была запрещена [16].В ответ на приглашение комиссии Д.А. Оболенского по подготовке нового цензурного устава ознакомить общество с цензурными системами разных стран, редакции многих журналов использовали эту возможность для того, чтобы показать, в частности, реакционность французского закона, многие элементы которого предполагалось включить в новый устав. Цензурное ведомство так же, как и читатели, прекрасно понимало смысл подобных статей, но ничего не могло сделать. В отчете Совета министра внутренних дел по делам книгопечатания за 1863-1864 гг. отмечалось:
"...Цензура, в своих урезываниях и сокращениях, невольно наконец останавливалась пред невозможностью за что-нибудь уцепиться. Здесь читателю часто приходится ловить главную мысль не столько в том, о чем говорится, сколько в том, о чем умалчивается, так как молчать не может запретить никакая цензура в мире. Петербургская цензура была в нынешнем году беспощадна к этому направлению, а все-таки оно не тем, так другим способом, не утверждением, так молчанием, не насчет Петербурга, так насчет Берлина или Парижа, успело тихонько прокатить себя по полю петербургской журналистики..." [17]В отчете Петербургского цензурного комитета за 1869 г. отмечалось, что, несмотря на крайнюю строгость цензуры относительно журнала "Дело", основные идеи, которые хотела высказать редакция, "сквозили между строк и прикрывались различными литературными приемами, наконец, выражались в самом подборе статей" [19]."Мысль всегда может быть так маскирована, - писала газета "Голос", - что у автора постоянно будет наготове удовлетворительное для закона объяснение обсуждаемого текста, между тем как публика, которую печать при системе предварительной цензуры достаточно напрактиковала в искусстве чтения между строками, может поймать истинную мысль автора и даже может зайти в толкованиях своих далее самого автора" [18].
По цензурному закону 6 апреля 1865 г. цензор не имел права делать каких-либо изменений в представленном ему на просмотр тексте. Он мог либо разрешить его целиком, либо наложить арест на весь номер периодического издания или на всю книгу. Но "сплошь и рядом", по словам В.А. Розенберга, "по соглашению заинтересованных сторон" "предосудительные" статьи заменяли более "нейтральными", переделывали некоторые фразы или убирали несколько страниц [20]. Г.К. Градовский вспоминал, что "не раз случалось, что цензор, редактор и автор совокупно ломали голову, как бы так выразить и закутать в такие неуловимые формы верную мысль или полезный совет, чтобы не пропала статья, чтоб известное явление не было обойдено молчанием, но чтобы не вышло и какого-нибудь "недоразумения" или "нахлобучки" со стороны местной администрации или из Петербурга» [21]. Однако, это не всегда удавалось. Например, после возбуждения судебного преследования против книги "Научные политические и философские опыты" ходатайство ее издателя Н.Л. Тиблена о прекращении преследования при условии исключения из книги, по усмотрению цензуры, "неудобных мест", Совет Главного управления не удовлетворил [22].
Опытные редакторы умели лавировать в море цензурных циркуляров и инструкций, знали, каким образом наиболее безопасно написать статью на "скользкую" тему и как следует поступить в определенный момент. Так, в июле 1856 г. Н.А. Некрасов писал А.Н. Островскому: "Пишите смелей - цензура пока шалит" [23]. В мае 1862 г. И.С. Аксаков писал Н.С. Щукину:
"Вы... нисколько не принимаете в соображение... цензуру", и "резкость тона" делает все присланные статьи "неудобными для печати" [24]. В июне Н.Г. Чернышевский оповестил Н.А. Некрасова о невозможности возобновить издание приостановленного цензурой "Современника" раньше, чем через 8 месяцев: "Репрессивное направление теперь так сильно, что всякие хлопоты были бы пока совершенно бесполезны" [25]. "Бешенство цензурной реакции дошло до времен Мусина-Пушкина, - писал В.С. Курочкин В.П. Буренину 25 июня 1863 г. - Вы бы очень обязали меня, если бы на это, как говорят, переходное время присылали статейки и стихотворения невинного содержания..." [26]. В ноябре 1866 г. Г.Е. Благосветлов писал П.И. Якоби: "Пока давящая сила правительства не ослабнет, пишите серьезные статьи по естественным наукам. Но только не касайтесь религии. Пока это строго запретный плод..." [27].
Используя дружеские отношения с цензорами, редакторы могли рассчитывать на некоторое снисхождение при рассмотрении статей. Вот какую записку оставил И.И. Дмитриев цензору Ф.Ф. Веселаго:
"...Я был у Вас сегодня утром и к великому несчастью не застал Вас дома. № "Домашней беседы" оставлен мною у Вас. Сделайте одолжение, пропустите нам чертика. Не поставьте также себе в труд прочитать сейчас посылаемые корректуры. Мы бы не позволили себе так утруждать Вас, да в понедельник... типография не работает. Потому N необходимо верстать сегодня и мы будем горько плакать, если Вы не соблаговолите помочь нам" [28].Е.Ф. Зарин писал Ф.Ф. Веселаго по поводу статьи, которая должна была обсуждаться в Петербургском цензурном комитете, что от него ожидает "одной только снисходительности и просвещенной терпимости" [29].Издатель журнала "Дело" Н.И. Шульгин пытался добиться передачи своего издания более снисходительному цензору, чем Ф.П. Еленев, о котором Н.В. Шелгунов писал: "Это господин... с пером несокрушимой, римской твердости, когда он вооружен им при чтении корректуры" [30]. Необходимость замены цензора мотивировалась тем, что Ф.П. Еленев живет очень далеко от типографии, где печатается журнал, и это создает дополнительные неудобства [31].
Редакции пытались использовать в своих целях влиятельных лиц. Так, в 1861-1862 гг. Н.П. Гиляров-Платонов был сотрудником газеты "День" и одновременно ее цензором. Через него И.С Аксаков узнавал, какие вопросы в данный момент безопасно обсуждать в печати [32]. Используя свои дружеские отношения с А.Д. Блудовой, он прибегал к ее помощи, чтобы "предупредить гнев Головнина" и получить его разрешение на печатание запрещенных цензором статей. "Советы, внушения и предостережения" И.С. Аксаков получал от нее "целыми баулами" [33]. И.А. Гончаров, помня свое сотрудничество в "Современнике" и находясь впоследствии на посту наблюдающего за этим журналом в Совете министра внутренних дел, в некоторых случаях пытался помогать редакции [34].
Для цензоров и других влиятельных лиц редакцией "Современника" устраивались обеды, на которых с ними пытались "завести дружбу" и заручиться их поддержкой [35]. А.М. Скабичевский вспоминал, что на цензоров действовали "через кухарок, умевших искусным подбором кушаний приводить цензоров в благодушное настроение", или "подсовывали им статьи для подписи за карточным столом" [36]. Q некоторых случаях цензоров пытались подкупить. Об этом неизвестный корреспондент писал в декабре 1858 г. члену Главного управления цензуры А.Г. Тройницкому: "Правительство наше слабо и глупо; предписывает цензуре строгости, а цензоры, имея в виду большие пенсии от редакторов, не слушают". Письмо было перлюстрировано в III отделении и попало к Александру II, оставившему помету: "К сожалению, много справедливого!" [37]. Известно, что в конце 1860-х гг. член Совета Главного управления по делам печати М.Н. Турунов получил от Некрасова 1500 р. на поездку за границу, а член Совета Ф.П. Еленев, печатавший в "Отечественных записках" свои очерки «В захолустье и в столице", получал двойную плату за листы, а оттиски – даром [38].
Редакторы пытались найти покровителей в цензурном ведомстве, чтобы обезопасить свой журнал. В декабре 1865 г. после второго предостережения "Современнику", чтобы спасти журнал от запрещения, Н.А. Некрасов обратился к начальнику Главного управления по делам печати М.П. Щербинину с просьбой подвергать журнал негласной предварительной цензуре [39]. Разумеется, он рассчитывал использовать этих цензоров в своих интересах. Председатель Петербургского цензурного комитета А.Г. Петров предупреждал редакцию "Отечественных записок", перешедших к Н.А. Некрасову, о докладах их цензора - Н.П. Лебедева [40]. А в Главном управлении по делам печати журнал "подстраховывал" Н.А. Ратынский. В воспоминаниях А.М. Скабичевского отмечается, что за это Некрасов "проигрывал" им в карты "следуемые суммы" [41]. С 1868 г. в Главном управлении журнал "курировал" товарищ Н.А. Некрасова по охоте В.М. Лазаревский. Часто Некрасов в письмах к своим "покровителям" объяснял, почему та или иная статья не является "предосудительной", и те использовали в своих выступлениях в Совете Главного управления его аргументы [42]. С 1869 г. "домашним цензором" "Отечественных записок" стал Ф.М. Толстой [43].
"Голос" и "Отечественные записки" А.А. Краевского также подвергались негласной предварительной цензуре, выхлопотанной их издателем. Н.С. Лесков, рассерженный тем, что в его произведении без его согласия были сделаны некоторые изъятия, описал Е.П. Ковалевскому, как два чиновника "воздерживали... неофициальным образом... бесцензурный журнал от опасных... увлечений его сотрудников..."
"...Все предназначаемое к печатанию в "Отеч[ественных] записках" посылается по заведенному ныне в этой редакции порядку на их предварительный дружеский просмотр, и они в две руки делают произвольные и самые бесцеремонные сокращения точно так же, как это бывало в доброе старое время при предварительной цензуре" [44].Одним из этих чиновников был Ф.М. Толстой, который получал крупные гонорары за музыкально-критические статьи и за заведование музыкальным отделом в "Голосе" [45].Этим способы обходить цензурный закон не исчерпывались. Сборник "Луч", например, который Г.Е. Благосветлов хотел выдать подписчикам взамен прекращенного журнала "Русское слово", был составлен исключительно из статей сотрудников журнала. Предполагалось, что по объему два тома сборника будут равны недовыпущенным книжкам журнала. Совет Главного управления квалифицировал это как "намерение... сделать недействительной" карательную меру в отношении журнала и как "вредный пример возможности обходить закон" [46].
Легко были разгаданы уловки "Книжного вестника". В июне 1866 г. Главное управление по делам печати отметило, что в журнале вместо указанной в программе сжатой характеристики выходящих книг "заключается весьма подробная оценка оных, преимущественно предвзятая... Таким образом, книги дают лишь редакции повод для совершенно посторонних рассуждений... идеи "Русского слова" преобладают, насколько это возможно при подчинении журнала цензуре" [47].
Кроме всех хитростей и уловок, деятели книжного дела шли иногда на прямое нарушение закона. Летом 1862 г. были введены в действие "Временные правила о типографиях", составленные П.А. Валуевым. Спустя полгода в Петербурге проводился осмотр всех частных полиграфических заведений. В отчете чиновника особых поручений Нагеля было указано, что некоторые из них находятся в пользовании совсем не тех лиц, которые обозначены в документах. Хотя владельцы типографий утверждали, что со времени введения новых правил еще никто не подвергался штрафам, были известны случаи выпуска изданий без цензурного дозволения и без обозначения типографии, - где они печатались. В типографии О.И. Бакста, например, в специальной шнуровой книге не было указано число напечатанных экземпляров "Сборника рассказов в прозе и стихах" [48], который впоследствии был изъят из продажи [49]. По существующим правилам, типографии должны были доставлять в Департамент полиции исполнительной по одному экземпляру всех напечатанных для продажи произведений и определенное количество экземпляров - в цензурный комитет. В отчете Совета министра внутренних дел указывалось, что в 1862 г. некоторые номера периодических изданий или совсем не доставлялись в полицию, или доставлялись уже после рассылки частным подписчикам [50].
В 1864 г. за небрежную рассылку номеров в Петербургский цензурный комитет замечания получили "Биржевые ведомости", "Московские ведомости", "Народное богатство", "С.-Петербургские ведомости", "Якорь" и другие издания [51].
Конечно, подобные вещи могли случаться и по ошибке, однако, можно предположить, что иногда деятели книжного дела могли идти на нарушения специально. Вот несколько примеров сознательного невыполнения цензурных правил.
Иногда в типографиях при окончательном печатании книг, журналов, газет (уже после просмотра цензором) делались самовольные изменения в тексте. Так, в феврале 1862 г. цензор Е.Волков представил рапорт, в котором указывалось, что седьмой номер журнала "Гудок" напечатан "вовсе не сходно с подписанными... корректурами" [52]. В июле цензор Ф.П. Еленев писал председателю Петербургского цензурного комитета, что в типографии Веймара, где печатался девятый номер журнала "Мировой посредник", вообще отказались показать корректуру [53]. В "Северной пчеле" от 17 октября 1862 г. было напечатано объявление об издании ежедневной политической и литературной газеты "Очерки". А.Голицын (председатель комиссии для исследования действий ... политических агитаторов) сообщил П.А. Валуеву, что в этом объявлении была "совершенно изменена утвержденная правительством для издания этой газеты программа" [54]. в 1863 г. председатель Петербургского цензурного комитета В.А. Цеэ отмечал, что в 66-м номере "Современного слова" восстановлены в первоначальном виде места, исключенные и исправленные цензором Е.Волковым [55]. В отчете III отделения за 1863 г. значилось, что в "Современном слове" были помещены статьи без исключения мест, недозволенных цензурой, кроме того, было обнаружено, что "находившиеся в рукописях выражения преданности высочайшей власти и сочувствия к правительству были редакциею зачеркнуты и не напечатаны с преступною целью" [56].
В записках III отделения о Н.Г. Писаревском, в частности, было отмечено, что его "редакциею преднамеренно пропускались слова, не одобренные цензурою. При сличении корректурных листов и самих рукописей с печатными листами, найдено, что в статьях с намерением исключены все те места, где выражаются преданность и доверие к Государю Императору". Более того, III отделение считало, что Н.Г. Писаревский "в статьях, присылаемых ему для помещения в его газете, выискивал места, имеющие противоправительственный характер и усиливал выражения" [57]. Именно за эти нарушения газета и была запрещена в июне 1863 г. [58].
В 1864 г. Петербургский цензурный комитет указывал на такие же нарушения, допущенные газетой "С.-Петербургские ведомости" [59]. В марте 1865 г. цензор М.Касторский докладывал Петербургскому цензурному комитету о том, что в N 32 "Петербургского листка" были напечатаны две статьи, которые им не были одобрены, а также восстановлены несколько исключенных им в тексте фраз [60]. В апреле 1865 г. председатель Петербургского цензурного комитета М.Н. Турунов писал петербургскому обер-полицмейстеру о том, что запрещенное цензурой объявление о распродаже книг "по самой дешевой цене... в книжном магазине Е.П. Печаткина и И.Ф. Кельчевского" все-таки было выпущено из типографии М.А. Куколь-Яснопольского [61].
И после принятия нового цензурного устава 6 апреля 1865 г. на практике часто допускались уклонения от закона. В рапортах З.М. Мсерианца (инспектора по надзору за типографиями и книжной торговлей .в Москве) постоянно упоминались такие нарушения, как несвоевременное доставление экземпляров изданий в Главное управление по делам печати, производство разносной торговли без дозволения местного полицейского начальства, незаконное открытие литографий, книжных магазинов, продажа книг [62].
При попустительстве петербургского генерал-губернатора А.А. Суворова некоторое время существовала книжная лавка, открытая при конторе "Русского слова", В январе 1866 г. Г.Е. Благосветлов пытался основать книжный магазин на имя подставного лица - сотрудника журнала Д.И. Стахеева - и получил отказ от министра внутренних дел. Несмотря на то, что А.А. Суворов был предупрежден об этом случае, через месяц он разрешил открыть тот же самый магазин на имя другого подставного лица, Н.З. Зубовского, и не сообщил об этом в Главное управление по делам печати [6З]. Можно предположить, что А.А. Суворов, известный своими либеральными взглядами, сознательно пошел на нарушение закона.
Большинство нарушений происходило из-за того, что многие чиновники сами еще плохо разбирались в новых правилах. В отчете В.Я. Фукса о ревизии дел канцелярии Петербургского военного генерал-губернатора по надзору за типографиями и книжной торговлей за 1867 г. отмечалось множество нарушений цензурных постановлений. Так, например, правило, по которому инспекторы обязаны собирать и доставлять военному генерал-губернатору подробные сведения о лицах, желающих вновь открыть или приобрести уже существующую типографию, исполнялось в большинстве случаев формально: собирались самые общие сведения. О политической благонадежности этих лиц предполагалось сноситься с III отделением, но после первых четырех раз это делать перестали [64]. Часто в донесениях инспекторов не обозначались или не соответствовали действительности сведения об удобствах вновь открываемых заведений для полицейского наблюдения. В типографии Рюмина и К° не были проверены не только документы, по которым она существовала, но и сам осмотр заведения был произведен "крайне небрежно", в результате чего этой типографией незаконно владел Г.Е. Благосветлов [65]. По тем же причинам в магазине Е.П. Печаткина заведовал книжной торговлей бывший студент Кудинович, не имевший на это права, как "лицо, причастное к политическим делам и содержавшееся в крепости" [66]. По новым правилам каждый книжный магазин и лавка, кроме промыслового свидетельства на право торговли вообще, для книжной торговли должны были получать особое разрешение от военного генерал-губернатора. В Петербурге до марта 1867 г. почти вся книжная торговля производилась только по промысловым или гильдейским свидетельствам. Инспекторы объясняли это тем, что они думали, будто особое разрешение необходимо только для лиц вновь открывающих книжную торговлю [67].
Далеко не всех деятелей печати, допустивших разные нарушения, можно заподозрить в сознательном неповиновении закону, однако известно множество фактов несоблюдения новых правил. Старший инспектор по надзору за типографиями и книжной торговлей в Петербурге генерал-майор Чебыкин докладывал, что некоторые напечатанные книги не заносятся в книгу заказов. Это было в типографиях М.О. Вольфа, Михеева и литографии Брандта. Из типографии М.А. Куколь-Яснопольского многие издания доставлялись в Главное управление по делам печати несвоевременно, а типография О.И. Бакста вообще не представила сочинение А.Рохау "История Франции" (в переводе М.А. Антоновича и А.Н. Пыпина). На литографированных лекциях имя и место жительства литографа иногда надписывались чернилами, часто на отдельных "клочках бумаги" (скорей всего, весь остальной тираж поступал в продажу без этой отметки). В словолитне Ревильона была замечена незаконная продажа шрифта. В типографии В.И. Головина нашли две корректуры арестованной книги Н.В. Соколова "Отщепенцы" и отдельные оттиски на листах бумаги [б8]. З.М. Мсерианц указывал на неправильное ведение шнуровой книги заказов в типографии Воинова [69]. В декабре 1866 г. О.И. Бакст был приговорен к денежному штрафу (10 р.) и трехдневному аресту за нарушение правил о содержании типографии [70]. В типографии М.А. Куколь-Яснопольского было обнаружено запрещенное сочинение М.М. Щербатова "О повреждении нравов в России" с предисловием А.И. Герцена [71].
При обыске в книжном магазина А.Ф. Черенина было найдено несколько книжек четвертого номера журнала "Время", который был запрещен к продаже в 1863 г. [72]. Содержатели книжных лавок на Семеновском плацу Н.Артемов, И.Бардуков, Я.Васильев и И.Герасимов вообще не имели никаких^доку-ментов на право производства книжной торговли [73]. Книги, подлежащие просмотру предварительной цензуры, печатали без такого разрешения. Так было в типографии М.А. Куколь-Яснопольского с книгой "Учение об опухолях" Р.Вирхова [74], в типографии Грачева с книгой "Очерки Восточной войны, 1854-1855 гг." С.С. Урусова [75] в типографии Иловайского с книгой "Карта России и племена ее населяющие" (издание Свешникова) [76], в типографии Тиблена и К° с собранием сочинений Г.Спенсера [77] в типографии А.И. Моригеровского с книгой Ч.Дарвина "Происхождение человека и половой подбор" [78]. В Москве без разрешения цензуры была отлитографирована студентом Губиным записка о воскресных чтениях для простого народа [79]. В типографии Шумана книга "Нет ни тайн, ни секретов" была напечатана без цензуры, как имеющая объем 10 листов. Однако, после проверки оказалось, что ее объем меньше заявленного [80].
Вопреки закону, сочинения, печатаемые в Петербурге без предварительной цензуры, выпускались из типографии в переплетные заведения до истечения установленного срока; почти во всех книжных магазинах и лавках не велись каталоги обращающимся в торговле сочинениям [81]. В книжном магазине В.Яковлева, существовавшем без установленного дозволения на право книжной торговли, была открыта продажа некоторых сочинений, отпечатанных без предварительной цензуры и имеющих менее 10 печатных листов, а также не был указан адрес типографии, в которой они печатались [82].
Все вышесказанное свидетельствует о том, что, несмотря на все усилия царского правительства вытравить оппозиц юнный дух из литературы с помощью цензурных законов и деятельности соответствующих чиновников, в печати постоянно появлялись материалы "вредного направления" как результат внедренной в практику и широко применявшейся системы борьбы с цензурой.
Примечания
1 Градовский Г.К. Из истории русской печати: Лит. воспоминания // Мир. 1909. № 1. С.50.
2 Щербинин М.П. Воспоминания. СПб., 1877. С.29.
3 И.С.Аксаков в его письмах. СПб., 1896. Т.4. С.236.
6 Шелгунов Н.В., Шелгунова Л.П., Михайлов М.Л. Воспоминания. М., 1957. Т.2. С.153.
7 Воспоминания О.П.Пржецлавского: Цензура, 1830-1865 // Рус. старина. 1875. № 9. С.153.
8 Кузнецов Ф.Ф. Журнал "Русское слово". М., 1965. С.147.
9 ЦГИА. ф.766, оп.2, ед.хр.З. Л.114 об.
10 Цит. по: Кузнецов Ф.Ф. Указ. соч. С.392.
11 ЦГАОР. ф.109, оп.1. ед.хр.2044. Л.2-2 об.
12 Труды VIII съезда уполномоченных дворянских обществ: С 5 марта по 11 марта 1912 г. СПб., 1912. С.218.
13 Писарев Д.И. Соч. М., 1956. Т.4. С.213.
14 Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1973. Т.15, кн.2. С.185-186.
15 Рубакин Н. Читатели между строк: Разговор в вагоне // В защиту слова: Сб. СПб., 1906. С.38.
1б Цит. по: Герасимова Ю.И. Из истории русской печати в период революционной ситуации конца 1850-х - начала 1860-х гг. М.,1974. С.120.
17 Цит. по: Кузнецов Ф.Ф. Указ. соч. С.362-363.
19 ЦГИА. ф.777, оп.2 - 1870, ед.хр.28. Л.9.
20 Розенберг В. Пресса, цензура и общество // Русская печать и цензура в прошлом и настоящем. М., 1905. С.103.
21 Градовский Г.К. К истории русской печати: Материалы и заметки // Рус. старина. 1882. № 2. С.492.
22 Собственноручные отметки министра внутренних дел на журналах Совета Главного управления по делам печати. СПб., 1868. С.27.
23 Некрасов Н.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. М., 1952. Т.10. С.182.
24 ЦГАЛИ. ф.1571, оп.1, ед.хр.2016. Л.1-1 об.
25 Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч.; В 15 т. М., 1949. Т.14. С.454.
26 Поэты "Искры". Л., 1987. Т.2. С.312.
27 Цит. по: Кузнецов Ф.Ф. Указ. соч. С.393.
28 ОР ГПБ. ф.140, ед.хр.13. Л.1.
30 Шелгунов Н.В., Шелгунова Л.П., Михайлов М.Л. Указ. соч. С.159.
31 Шилов А. Журнал "Дело" и Н.В.Шелгунов // Шестидесятые годы /Под ред. Н.К.Пиксанова. М.; Л., 1940. С.189
32 Цимбаев Н.И., И.С.Аксаков в общественной жизни пореформенной России. М., 1978. С.87.
33 И.С.Аксаков в его письмах. Т.Д. С.234, 237.
34 Евгеньев-Максимов В.Е., Тизенгаузен Г.Ф. Последние годы "Современника", 1863-1866. Л., 1939. С.69.
35 Гаркави A.M. Н.А.Некрасов в борьбе с царской цензурой. Калининград, 1966. С.58-60.
36 Материалы для характеристики положения русской печати. Женева, 1898. Вып.1. С.4.
37 ЦГАОР. ф.109, оп.1, ед.хр.1951. Л.З, 3 об.
38 Папковский Б., Макашин С. Некрасов и литературная политика самодержавия: К истории журн. "Отечественные записки" // Лит. наследство. 1946. Т.49/50, ч.1. С.477-478.
39 Некрасов Н.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. М., 1952. Т.11. С.53-55.
40 Гаркави A.M. Борьба Н.А.Некрасова с цензурой и проблемы некрасовской текстологии. Автореф. дис. д-ра филол. наук. Л.,1965. С.80.
41 Скабичевский A.M. Первое 25-летие моих лите ратурных мытарств // Ист. вестн. 1910. № 4. С.43.
42 Папковский Б., Макашин С. Указ. соч. С.506.
44 Евгеньев-Максимов В.Е. Из цензурной истории "Отечественных записок" // Рус. богатство. 1918. № 1/3. С. 114.
45 Папковский Б., Макашин С. Указ. соч. С.479. .
46 ЦГИА. ф.776, оп.З, ед.хр.359. Л.8-8 об.
47 Там же. ф.777, оп.2-1859, ед.хр.125. Л.32-32 об.
48 Там же. ф.1286, оп.52, ед.хр.77. Л.7, 9, 33-33 об.
49 Добровольский Л.М. Запрещенная книга в России, 1825-1904. М., 1962. С.52-53.
50 ЦГИА. ф.1286, оп.52, ед.хр.58. Л.4 об.
51 Там же. ф.774, оп.1-1864, ед.хр.32. Л.1; ф.772, оп.2-1864, ед.хр.4. Л.1-10.
52 Там же. ф.777, оп.2-1858, ед.хр.77. Л.43-43 об.
53 ОР ГПБ. ф.833, ед.хр.75. Л.1-2 об.
54 ЦГИА. ф.1282, оп.2, ед.хр.1939. Л.77 об.
55 Там же. ф.1286, оп.52, ед.хр.58. Л.1 об.
56 Литература 60-х годов по отчетам III отделения.// Красн. арх. 1925. Т. 1(8). С.220.
57 ЦГАОР. ф.109, оп.1, ед.хр.2007. Л.1 о6.-2.
58 Рейфман П.С. Обсуждение новых постановлений о печати в русской журналистике 1862 года и газета "Современное слово" // Учен. зап. /Тартус. ун-т. 1961. Вып.104. Тр. по русской и славянской филологии. 4. С.105; ЦГАОР. Ф.109, оп.223, ед.хр 28. Л 82-82 об.
59 ЦГИА. ф.777, оп.2-1864, ед.хр.88. Л.З, 6.
60 Там же. Оп.2-1865. ед.хр.30. Л.1.
62 Там же. ф.776, оп.З, ед.хр.595. Л. 17, 26. 27, 31, 35; ф.777, оп.З, ед.хр.868. Л. 10. 16, 29; ЦГИАМ. ф.212, оп.l, ед.хр.2. Л. 63, 68.
63 Кузнецов Ф.Ф. Указ. соч. С.378-382.
64 ОР ГПБ. ф.831, ед.хр.20. Л.З об.4.
67 Там же. Л.14-14 об., 30 об.
68 ЦГИА. ф.776, оп.З, ед.хр.605. Л.2-4, 8, 9, 12, 17, 310.
69 ЦГИАМ. ф.212, оп.l, ед.хр.19. Л.14,
70 ЦГИАЛ. ф.487, оп.l, ед.хр.110. Л.4-4 об., 10.
72 ЦГИА. ф.776, оп.З. ед.хр.596. Л.27.
76 Там же. ф.777, оп.2-1866, ед.хр.54. Л.23.
77 ЦГИАЛ. ф.487, оп.l, ед.хр.672. Л.1-4.
78 Там же. Ед.хр.1023. Л.1-1 об.
79 ЦГИАМ. ф.212, оп.l, ед.хр.11. Л.ЗО.
| Воспроизведено при любезном содействии
Института научной информации по общественным наукам РАН |
|
