VIVOS VOCO: В.С. Измозик, "Черный кабинет"

ЧЕРНЫЙ КАБИНЕТ

В.С. Измозик

С конца XIX века в российском Министерстве внутренних дел существовала довольно странная для непосвященных традиция. На следующий день после назначения нового министра в его приемной появлялся чиновник в мундире почтового ведомства. Он сообщал секретарю, что о приеме просит старший цензор Цензуры иностранных газет и журналов при санкт-петербургском почтамте. Представившись, он вручал министру большой белый конверт с надписью “Его Сиятельству" и красной сургучной печатью на обороте, в которой глава МВД обнаруживал Высочайше утвержденный секретный доклад от 5 января 1895 года тогдашнего министра, статс-секретаря Ивана Николаевича Дурново. Текст начинался словами: “Секретно. О перлюстрации”. Считалось, что только в этот момент новый руководитель узнавал о существовании в империи службы перлюстрации.

С этого дня ежедневно рано утром в канцелярию господина министра внутренних дел доставлялся объемистый конверт, запечатанный сургучной печатью с гербом без инициалов. Секретарь знал, что вскрывать его нельзя. Впрочем, конверт был двойным, и в целях большей конспирации оба пакета были опечатаны. Так министр знакомился с очередной порцией перлюстрации.

Перлюстрация (от латинского perlustro - oбозрение) - вскрытие писем без ведома пишущих - возникла одновременно с почтовой перепиской. Власть всегда желала знать, что думают о ней дипломатические представители других государств и политические противники. Известно, что в Европе перлюстрация cyществовала при Людовике XI (1423-1483). Но создателем ее как системы считают знаменитого кардинала Армана Жана дю Плесси Ришелье. В 1628 году он провел почтовую реформу, запретив пересылку писем иначе как по почте. Одновременно при парижском почтамте появилась специальная комната для тайного просмотра корреспонденции - “черный кабинет” [1]. Постеленно“черными кабинетами” обзавелись все европейские державы.

Государство всегда отрицало существование перлюстрации. Поэтому она и все с ней связанное всегда считалось одной из важнейших государственных тайн *.

* Сразу скажем, что мы отличаем перлюстрацию от военной цензуры, которая вводится специальным публикуемым постановлением, а на корреспонденции ставится специальный штамп “Проверено военной цензурой”.

Клеем подлеплять - не наш способ

В России следы перлюстрации прослеживаются со времен Петра I: с 1690 года в Смоленске вскрывались все письма, идущие за границу. Практика эта отмечалась и в деле царевича Алексея, но системный характер она приобретает с середины XVIII века. Эпоха дворцовых переворотов усилила недоверие государя к окружающим. При дворе шла “подковерная” борьба различных политических групп. Неудивительно, что 20 июня 1745 года вице-канцлер М.И. Воронцов получил от императрицы Елизаветы Петровны следующую записку:

“Друг мой Михаила Ларивонович. Прикажите... наикрепчайше смотреть письма Принцесины (будущей Екатерины II. - В.И.) и Брюмеровы (Брюмер - обер-гофмаршал великого князя Петра Федоровича, будущего Петра III. - В.И.), также и Королевского Высочества Шведского, какие они интриги имеют” [2].

Из перлюстрированных писем Елизавете стало известно, что мать Екатерины, княгиня Иоанна Елизавета, приехавшая в 1744 году с дочерью в Россию, согласилась быть осведомителем короля Пруссии Фридриха II. В результате принцессе Ангальт-Цербстской с трудом удалось оправдаться, а матушку ее выпроводили домой.

Еще одной громкой историей, основанной на перлюстрации, стало дело маркиза Шетарди. Французский посланник в России считался личным другом императрицы Елизаветы. Ему было поручено добиваться заключения союза с Россией против Австрии. Главное препятствие он усматривал в позиции руководителя внешней политики страны А.П. Бестужева-Рюмина, против которого с помощью Лестока и уже упомянутого Брюмера начал плести сети интриги. В результате сам в них и попал.

Оказалось, что с января 1744 года все донесения Шетарди в Париж тщательно перлюстрировались. Не спасли даже шифры. Состоявший на русской службе ученый-математик X. Гольдбах уже 20 марта 1744 года докладывал А.П. Бестужеву-Рюмину:

“Я в состоянии буду вашему сиятельству... как скоро вы мне токмо приказать изволите и цифирный ключ вручить, способом которого каждому который по французски разумеет, все иныя той же цифири пиесы (письма. - В.И.) дешифровать весьма легко будет” [3].

Всего Гольдбах разгадал около 70 донесений и ответов на них. : Свои письма дипломаты обычно пересылали в конвертах (иногда двойных), которые прошивались ниткой и опечатывались. О трудностях перлюстрации можно судить по письму петербургского почт-директора Ф. Аша Бестужеву-Рюмину:

“Последние два письма без трудности распечатать было можно, чего ради и копии с них при сем прилагаются. Тако же де куверт в придворный почтовый амт в Берлин легко было распечатать, однако ж два в оном письме, то есть к королю и в кабинет, такого состояния были, что, хотя всякое... старание прилагалось, однако ж... отворить невозможно было... куверты не токмо по углам, но и везде клеем заклеены, и тем клеем обвязанная под кувертом крестом на письмах нитка таким образом утверждена была, что оный клей от пара кипятка, над чем письма я несколько часов держал, никак распуститься и отстать не мог. Да и тот клей, который под печатями находился (коли хотя я искусно снял), однако ж не распустился. Следовательно же, я к превеликому моему соболезнованию никакой возможности не нашел оных писем распечатать без совершенного разодрания кувертов” [4].

После снятия копий конвертам придавался первоначальный вид.

Но вернемся к Шетарди. Тот ничего подозрительного не замечал и в своих донесениях в Париж, раздосадованный отсутствием каких-либо успехов своей миссии, все чаще критически отзывался не только о советниках императрицы, но и о ней самой, ее привычках и образе жизни. Например, он писал:

“Любовь (к) самыя безделицы, услаждение туалета четырежды или пятью на день повторенное и увеселение в своих внутренних покоях всяким сбродом... все ея упражнение сочиняют (составляют. - В.И.)” [5].

Накопив “компромат”, Бестужев-Рюмин в начале июня 1744 года представил императрице доклад о поведении маркиза с подробными выписками из перехваченных донесений. Расчет оказался верным. Оскорбленная Елизавета тут же подписала указ главе Тайной канцелярии А.И. Ушакову:

“Повелеваем вам к французскому бригадиру маркизу Шетардию немедленно поехать и ему имянем нашим объявить, чтобы он из нашей столицы... в сутки выехал”.

Историк В.А. Бильбасов, в конце XIX века сравнивший перлюстрированные копии донесений Шетарди, которые поднес А.П. Бестужев-Рюмин Елизавете Петровне, с подлинниками, утверждал, что “в дешифрованных депешах выбрасывались сведения, не подходившие для очернения Шетарди, а сам перевод депеш не всегда верен”. Как тут не вспомнить о “хвосте, который вертит собакой”.

При “просвещенной государыне” Екатерине II практика перлюстрации успешно продолжалась и развивалась. Кроме переписки иностранных дипломатов Екатерина внимательно следила за корреспонденцией фрондирующих аристократов и, конечно, своего нелюбимого сына Павла. Например, 27 февраля 1787 года ее личный секретарь А.В. Храповицкий отмечал, что было “показавано” письмо цесаревича к графу Чернышеву.

С именем Екатерины II связано и учреждение постоянной службы перлюстрации в Российской империи. Этой датой можно считать 1779 год, когда императрица повелела доставлять ей с санкт-петербургского почтамта секретно вскрытую корреспонденцию. Постепенно круг лиц, чьи письма попадали под наблюдение, все более расширялся.

На протяжении нескольких лет, в 1790-1792 годах, просматривалась переписка участников кружка московских масонов А.М. Кутузова, И.В. Лопухина, князя Н.Н. Трубецкого и их идейного главы, выдающегося русского мыслителя и журналиста Н.И. Новикова. С каждого письма наблюдаемых снимались две копии. Одна направлялась князю А.А. Прозоровскому, другая - в Петербург, графу А.А. Безбородко, главному директору почт. Наиболее интересные письма докладывались государыне.

Однако то ли квалификация чиновников перлюстрации оказалась низкой, то ли участники переписки знали об интересе к их корреспонденции, но они стали открыто выражать недовольство действиями почтовых служащих. В апреле 1791 года А.М. Кутузов писал князю Н.Н. Трубецкому из Берлина: “Я не смею говорить откровенно, ибо письма подвержены любопытству подлецов, жаждущих читать оные”. В тот же день в письме другому товарищу, И.В. Лопухину, он объяснял свою боязнь писать искренне тем, что “завелись гнусные и подлые бездельники, старающиеся читать, что мы друг с другом говорим” [6].

Оказывалось, что тайна перлюстрации уже и не тайна для тех, за кем следят. Поэтому московский почт-директор И.Б. Пестель, отец будущего декабриста, старался оправдаться перед начальством. Он писал А.А. Прозоровскому:

“Ваше Сиятельство из письма Кутузова усмотреть изволите, что он крайне недоволен, что его письма весьма неосторожно распечатываются. ...Я начинаю сомневаться, не распечатываются ли там (в Берлине. - В. И.) сии письма столь неискусным образом, ибо клеем подлеплять не есть способ, употребляемый в России. Хотя и после меня рижский почтмейстер свидетельствует письма, но я уверен, что он свое искусство знает и не подает сомнения корреспондентам. Сверх того служит доказательством, что не здешние места тому виною, что корреспонденты московские г. Кутузова подобного неудовольствия не обнаруживают”.

Говоря о клее, И.Б. Пестель имел в виду фразу из письма А. Кутузова в мае 1791 г. Н.Н. Трубецкому: “Последнее ваше письмо распечатано было и бесстыдным образом замазано клейстером” [7]. Дело московских масонов закончилось обысками, ссылкой ряда из них, арестом и заключением в Шлиссельбургскую крепость Н.И. Новикова, сожжением по приказу духовной цензуры 18656 экземпляров “вредных” книг.

Не рой яму Цинциннату

В царствование Павла I повышенное внимание к перлюстрации иногда приводило к трагикомическим последствиям. В начале 1801 года было перехвачено письмо из Москвы, содержавшее фразу: “Я был также у нашего Цинцинната * в его имении”. Любимец Павла, умный и циничный граф Федор Ростопчин, решил использовать это для очередной политической интриги. Он представил императору дело так, что автором письма был 30-летний граф Никита Петрович Панин. Осенью 1799 года молодой дипломат стал вице-президентом Коллегии иностранныхдел, заместителем Ростопчина. “Сумасшедший Федька”, как называла Ростопчина Екатерина II, начал игру против возможного соперника. Осенью 1800 года Панину было объявлено “царское неблаговоление” и предписано поселиться в селе Петровско-Разумовском, под Москвой. Но Ростопчин хотел “утопить” того окончательно.

* Цинциннат - римский патриций, которого предание считало образцом скромности, доблести и верности гражданскому долгу. - В.И.

Итак, по версии Ростопчина, автор письма - Панин. А “Цинциннат” - князь Н. В. Репнин, генерал-фельдмаршал, один из главных в то время русских полководцев. А раз опальный дипломат и отставной фельдмаршал встречаются частным образом, то возможен заговор. 29 января 1801 года Павел I пишет московскому военному губернатору графу И.П. Салтыкову:

“Открыл я, Иван Петрович, переписку... Панина, в которой титулует он князя Репнина Цинциннатом, пишет о некоторой мнимой тетке своей (которой у него, однако же, здесь никакой нет), которая одна только из всех нас на свете душу и сердце токмо и имеет, и тому подобныя глупости. А как из сего я вижу, что он все тот же, то и прошу мне его сократить, отослав подале, да... чтобы он вперед ни языком, ни пером не врал. Прочтите ему сие и исполните все”.

Изумленный Панин заявил Салтыкову, что ничего подобного не писал. Московский губернатор доложил императору. Взбешенный Павел через неделю, 7 февраля, вновь пишет Салтыкову:

“В улику... посылаю к вам копии с перлустрированных Панина писем, которыми извольте его уличить. И, как я уже дал вам и без того над ним волю, то и поступите... как со лжецом и обманщиком” [8].

Между тем слухи об этой истории пошли гулять по Москве. И тогда скромный чиновник Коллегии иностранных дел Петр Иванович Приклонский обратился к другому любимцу императора - графу Ивану Кутайсову, бывшему брадобрею и камердинеру Павла. Чиновник объяснил, что автором крамольного письма является он, “Цинциннатом” же был именно Н.П. Панин, поскольку многие называли графа “римлянином”. Кутайсов доложил государю. Московская почта подтвердила, что письмо писано не рукой Панина. Разразился скандал. Теперь в опалу попал Ростопчин. Как тут не вспомнить пословицу “Не рой другому яму...”.

С восшествием на престол Александра I началась “либеральная весна”. Уже 12 апреля главный директор почт Д.П. Трощинский сообщил московскому почт-директору Ф.П. Ключареву, что согласно распоряжению нового императора “внутренняя корреспонденция, производимая между собою частными людьми и особенно обитателями Империи здешней, была отнюдь неприкосновенна и изъята от всякого осмотра и открытия, а что лежит до внешней переписки, в перлюстрации оной поступать по прежним предписаниям и правилам без отмены” [9].

К началу XIX века служба перлюстрации существовала в Санкт-Петербурге, Москве, Риге, Бресте, Вильно, Гродно и Радзивилове. При просмотре корреспонденции требовалось обращать внимание на дела о контрабанде, финансовые операции (“ввоз ассигнаций”), а “также и о всем том, что вредно узаконениям и Государству вообще и частно”, дабы “могли быть взяты надлежащие меры” [10].

Между тем, несмотря на либеральные мечтания Александра I, государственные интересы требовали как можно более полных сведений о настроениях обывателей, особенно в неспокойных районах империи. Уже в декабре 1803 года началось наблюдение за перепиской жителей западных губерний с заграницей, перлюстрировались “все иностранные письма”. Подозрительными считались “все те, которые заключают в себе какое-либо свободное и непозволительное суждение насчет Правительства, изъявляемое на него неудовольствие, злоумышленные сношения с иностранцами, условия или соглашения к скопам (возмущениям. - В.И.) потаенных партий, словом, все то, что имеет вид наклонности к возмущению тишины и безопасности государственной”.

В результате секретные экспедиции появились в белостокской и подольской почтовых конторах. В июле 1809 года Александр I предписал министру внутренних дел князю А.Б. Куракину восстановить перлюстрацию в минской губернской почтовой конторе, “обратив меру сию особенно на тех жителей губернии, кои наиболее привлекают на себя примечание Правительства”, в сентябре 1810 года секретная почтовая экспедиция была учреждена в Яссах [11]. По примеру своих предшественников делами перлюстрации занимался лично Александр I.

Хотя формально либеральный указ о запрещении читать переписку внутри страны никто не отменял, на деле появились “исключения”. 28 декабря 1813 года министр внутренних дел О.П. Козодавлев в секретном отношении управляющему московским почтамтом, напоминая о неприкосновенности внутренней частной корреспонденции, тут же продолжал: “Из внутренней переписки... подлежат перлюстрации письма только тех лиц, о коих до сего были особые предписания от предместников моих и от меня, или впредь будут” [12]. Власть теперь интересовали главным образом суждения и слухи “о правительстве и лицах в оном находящихся”, факты злоупотреблений и притеснения частных лиц.

Министр вновь напоминал о сугубой секретности перлюстрации. “Надобно, - писал он, - чтобы никто не боялся сообщать через почту мысли свои откровенным образом, дабы в противном случае почта не лишилась доверия, а правительство сего верного средства к узнанию тайны”. Для этого предлагалось все задержанные письма, копии и выписки, а также “рапорты по оным”, когда надобность в них исчезнет, уничтожать, “так чтобы и следов сих дел не оставалось” [13].

При императоре Николае I внимание к перлюстрации сохранялось. Правда, количество секретных экспедиций сократилось *, зато их штат увеличился. Руководить перлюстрацией было поручено директору Почтового департамента. Чиновники перлюстрации теперь получали жалованье “по гласным своим должностям” и из секретных сумм.

* 0ни были закрыты в Гродно, Минске, Белостоке, Изяславле и продолжали свою деятельность в обеих столицах, в Вильно, Бресте и Радзивилове.

Секретных чиновников и их начальство прежде всего интересовала переписка людей известных, общественно значимых. Но сохранить от них тайну “черных кабинетов” было практически невозможно. К светскому обществу вполне применима фраза: “Круг тесен, потому что слой тонок”. В октябре 1823 года князь П.М. Волконский, оставивший перед этим пост начальника Главного штаба русской армии, писал из Парижа генерал-адъютанту, финляндскому генерал-губернатору А.А. Закревскому: “Прощайте, любезный друг, пишите ко мне почаще, через Булгакова, или по оказии, ибо, наверно, наши письма распечатывают на почте, хотя Булгаков нам и приятель, но обязанность его и, вероятно, приказания сие делать заставляют” [4].

Вопль невинного и замыслы злодея

30 ноября 1841 года Николай I ознакомился с докладом А.Н. Голицына, управлявшего Почтовым департаментом уже 23 года, в котором содержался настоящий панегирик секретной службе почтовых чиновников:

“Перлюстрация имеет... целью доводить до сведения Вашего Императорского Величества о злоупотреблениях, совершаемых в разных частях государственного управления, как подчиненными, так и начальственными лицами, о полезном или вредном влиянии распоряжений министров; о хороших или дурных качествах чиновников, находящихся в составе разных ведомств... тайна перлюстрации есть исключительная принадлежность Царствующего. Она освещает Императору предметы там, где формы законов потемняют, а страсти и пристрастия совершенно затмевают истину. Ни во что не вмешиваясь, она все открывает. Никем не видимая, на все смотрит; чрез нее Государь узнает сокровенные чувства подданных и нужды их; слышит и вопль невинного и замыслы злодея” [15].

Пакеты с перлюстрированной перепиской начальник Почтового департамента по-прежнему представлял императору.

С 1870 года официальной “крышей” службы перлюстрации стала Цензура иностранных газет и журналов при крупнейших почтамтах. С 1881 года, в связи с передачей почтового ведомства в состав МВД, “черные кабинеты” окончательно, вплоть до 1917 года, оказались в прямом подчинении министра внутренних дел. На протяжении многих лет ими руководил почт-директор санкт-петербургского почтамта. В 1886 году управление цензурой иностранных газет и журналов во всей империи было впервые возложено на старшего цензора Цензуры иностранных газет и журналов при санкт-петербургском почтамте Карла Карловича Вейсмана [16].

Экономико-социальное развитие страны меняло географию перлюстрационных пунктов. Еще в 1839 году “черный кабинет” из Радзивилова был перемещен в Житомир, “как место, стоявшее тогда на пути из южных губерний в Варшаву”. К концу 70-х годов “вследствие неблагоприятного для него направления железных дорог” город потерял прежнее свое значение. В июне 1876-го с дозволения государя было решено перевести “занимающегося там чиновника” в Киев, так как “там необходимо усилить надзор за местною частной корреспонденцией”. Одновременно “вследствие особенного возбуждения умов преимущественно в университетских центрах” возникла необходимость наладить перлюстрацию в Харькове. В 1886 году из-за отсутствия денег несколько месяцев не работал пункт в Тифлисе, созданный в 1840 году. Но, поскольку “рациональное секретное наблюдение за стремлениями народонаселения” в этом крае было признано крайне важным, деньги все же нашлись. В октябре 1889 года “черный кабинет” возник еще в одном университетском городе - Казани. В связи с проведением Всероссийской промышленной выставки в Нижнем Новгороде Александр III в мае 1894 года дал согласие “на открытие временной перлюстрации в этом городе” [17] *.

*К началу XX в. “черные кабинеты” сохранялись в восьми городах империи: Санкт-Петербурге, Москве, Варшаве, Киеве, Одессе, Харькове и Тифлисе.

В архивах сохранились доклады о положении с перлюстрацией в империи, датированные июнем 1882-го и январем 1895 года. В докладе от 5 июня 1882 года, в частности, говорилось:

“Учреждение перлюстрации, или тайного досмотра частной корреспонденции, пересылаемой по почте, имеет целью представление Государю Императору таких сведений о происшествиях, таких заявлений общественного мнения относительно хода дел в империи и такой оценки действий влиятельных лиц, какие официальным путем не могли бы дойти до Его Величества. Достижение этой цели обусловливается полною независимостью перлюстрационной деятельности от каких бы то ни было властей, кроме императорской, ибо в представлении Государю копий или выписок из корреспонденции, согласно Высочайшей воле, не стесняются никаким лицом, как бы ни было оно высоко поставлено и как бы оно ни было близко Особе Его Величества.
...Производство перлюстрации... поручается весьма ограниченному числу чиновников, в коих положительно дознаны:
1) безграничная преданность Особе Государя
2) безусловное сочувствие и повиновение установленному образу правления
3) полное беспристрастие к родственным или общественным связям
4) постоянная готовность к труду и к совершенному отчуждению себя не только от светских развлечений, но даже и от всякого общежития (общения. - В. И.), если служба того требует
5) скромность, необходимая для ограждения перлюстрации от всякого оглашения перед лицами, непосвященными в тайну ее существования, составляющую тайну Царствующего и, наконец,
6) нравственность, умственное развитие и образование, соответственные важной обязанности освещать перед монархом те случаи и обстоятельства, которые, по каким-либо соображениям государственных властей и отдельных лиц, могли бы быть затемнены или скрыты от Его Величества” [18].

Через два с половиной месяца после вступления на престол Николая II, 5 января 1895 года, ему был представлен доклад министра внутренних дел И.Н. Дурново “О перлюстрации”. В основном текст был переписан с доклада 1882 года. Из новых моментов указывалось, что “на обязанности перлюстрационной части лежит также задержание пересылаемых по почте прокламаций и листков противоправительственного и революционного содержания, а равно подозрительных в политическом отношении личностей, и вообще доставление Департаменту полиции сведений, дающих ему возможность успешно бороться с революционным движением в России”. Символично, что в тот же день министр внутренних дел получил от государя следующую резолюцию: “Иван Николаевич. Повелеваю Вам принять из Главного казначейства сто семь тысяч рублей на известное мне употребление. Пребываю к вам навсегда благосклонным Николай” [19].

Нюх на интеллигентный почерк

Любое дело, как известно, требует денег, денег и еще раз денег. Секретное дело требует денег еще больше. До 1882 года на “негласное жалованье” и небольшие канцелярские расходы отпускалось 92 тысячи рублей в год. Александр III утвердил секретный бюджет в 107 тысяч. К концу 1915 года общие учтенные негласные расходы на перлюстрацию составляли 163338 рублей в год. Из них 108378 рублей шло на содержание личного состава и канцелярско-почтовые затраты, 24914 рублей приходилось на вознаграждение косвенных участников (почтово-телеграфных служащих), 9000 - на премиальные чиновникам перлюстрации по итогам года, 10300 полагалось раздать в конце года косвенно причастным и еще 10746 рублей шли на секретные добавочные пенсии, пособия вдовам и сиротам участников этой секретной службы [20]. Число чиновников перлюстрации в Российской империи к 1913 году было сравнительно небольшим - около 45 человек.

Общее руководство перлюстрацией многие десятилетия осуществлял почт-директор санкт-петербургского почтамта. Но у него было много других обязанностей. Поэтому с 1886 года эту роль выполнял старший цензор санкт-петербургской Цензуры иностранных газет и журналов, который формально именовался помощником начальника Главного управления почт и телеграфов и одновременно напрямую подчинялся министру внутренних дел. Эту должность в течение сорока лет, с 1876 по 1917 год, занимали три человека: К.К. Вейсман, А.Д. Фомин и М.Г. Мардарьев.

В популярной литературе существуют мифы о поголовном высшем образовании цензоров и их весьма почтенном возрасте. На самом деле к 1914 году ни один из перлюстраторов не имел законченного университетского образования. Большинство имело за плечами различные училища и гимназии. Почти половина чиновников была в возрасте от 40 до 50 лет. Решающую роль при приеме на службу играли два обстоятельства: знание иностранных языков и политическая благонадежность кандидата. В одной из докладных записок Мардарьев отмечал, что “для службы по цензуре... и по Особой части при ней знание хотя бы трех европейских языков необходимо” [21].

Среди цензоров были настоящие полиглоты. Особенно выделялся Владимир Иванович Кривош. В одном из документов он писал: “Я владею французским, немецким, английским, итальянским, шведским, мадьярским (венгерским. - В.И.), румынским, армянским, всеми славянскими, воляпюк (язык, подобный эсперанто. - В.И.) и эсперанто языками, читаю стенограммы всех главнейших стенографических систем на разных языках”. В других случаях Кривош сообщал о владении им 24 и даже 26 языками [22].

Еще более ценилась политическая благонадежность. На допросе в Ленинградском ОГПУ в ноябре 1929 года сын архитектора Роберт Швейер рассказывал: “Секретные чиновники в “черный кабинет” принимались исключительно старшим цензором и обязательно по рекомендации и под поручительство одного из чиновников кабинета... Я поступил по рекомендации бывшего старшего цензора Вейсмана Карла Карловича, который лично знал меня и мою семью... В редких случаях сотрудники в “кабинет” принимались из наиболее надежных и проверенных цензоров гласной цензуры” [23].

До 1902 года секретные чиновники сами занимались и отбором писем, подлежавших перлюстрации. Расширение масштабов работы потребовало привлечения особо надежных почтово-телеграфных служащих. К концу 1915 года таких косвенных участников по всем перлюстрационным пунктам насчитывалось около 60 человек.

Как же отбирались письма для вскрытия? Согласно секретным правилам, безусловно нельзя было вскрывать письма двух человек в Российской империи: государя императора и министра внутренних дел. По словам некоторых цензоров, в этом кратком списке был и директор Департамента полиции. Корреспонденция всех остальных подданных, в том числе и членов императорской фамилии, при необходимости могла быть прочитана. Известно, что в некоторых случаях новый министр внутренних дел обнаруживал в кабинете предшественника копии своих собственных писем предыдущих лет. О перлюстрации своих писем в начале XX века упоминал великий князь Николай Михайлович, известный русский историк. По утверждению одного из руководителей МВД, С.П. Белецкого, Николай II распорядился перлюстрировать корреспонденцию своего брата Михаила, находившегося в тот момент за границей. Во время Первой мировой войны дополнительные средства были специально выделены пункту в Тифлисе для перлюстрации писем дяди царя, великого князя Николая Николаевича, командовавшего в то время Кавказским фронтом [24].

Вся перлюстрация делилась на “алфавит” и случайную выборку.

“Алфавит” означал список лиц, чья корреспонденция подлежала обязательному просмотру. “Алфавит” составлялся в основном министром внутренних дел и Особым отделом Департамента полиции. По стране в разные годы он насчитывал от 300 до 1000 фамилий и адресов. В него входили деятели революционных, либеральных, монархических партий; редакторы газет и общественные деятели, депутаты Государственной думы, члены Государственного совета, придворные...

При случайном отборе опытные почтовые работники обращали внимание на объем письма, почерк, адрес корреспондента и отправителя. Особый интерес вызывали письма, направленные в центры зарубежной революционной эмиграции (Женева, Париж и т.п.), адресованные “До востребования”, надписанные так называемым “интеллигентным почерком” или на пишущей машинке. Существовало понятие “нюха”, приобретаемого годами практики.

Каждый день в официальных “черных кабинетах” вскрывалось от 100 до 500 писем при почтамтах Варшавы, Киева, Москвы, Одессы, Харькова, Тифлиса и от 2000 до 3000 писем в Петербурге. Конверты вскрывались особыми косточками, отпаривались паром, отмачивались в ванночках. В начале XX века два важных изобретения в технике перлюстрации сделал упоминавшийся выше Владимир Кривош. Во-первых, он предложил новый способ вскрытия писем с помощью специального аппарата, наподобие электрического чайника. В одной руке цензор держал конверт над струёй пара, в другой - тонкую иглу, которой осторожно отгибал клапаны. Кстати, будучи вынужденным уйти со службы в конце 1911 года, Кривош поучал одну из своих знакомых, как избежать перлюстрации:

“Письма заделывайте покрепче. ...Приклейте синдетиконом бумажки под клапаны конверта внутри, а снаружи на конверте черным карандашом напишите свой адрес на карманах клапанов, от пара карандаш посинеет, можно скорее избегнуть вскрытия письма”.

Парадокс заключался в том, что письмо было вскрыто, и данная выписка стала уликой против Кривоша, которого подозревали в передаче сведений о перлюстрации в прессу [25].

Кривош также усовершенствовал технику изготовления состава для печатей, которые наносились особенно на дипломатическую почту. Барон Ф. Тизенгаузен, считавшийся лучшим специалистом по вскрытию дипломатической почты, вспоминал на допросе, что “до 1908 г. при манипуляциях с подделками печатей практиковался состав серебряной амальгамы, а после по предложению Кривоша была введена медная амальгама, которая была и удобнее, и дешевле”. За эти новации в 1908 году изобретатель получил орден Св. Владимира 4-й степени “за выдающиеся отличия” [26].

Большинство писем после вскрытия задерживалось в “черном кабинете” не более двух часов. Содержавшие интересные сведения откладывались для снятия копий отмеченных мест. Такие копии назывались “меморандумами”. Просмотренные письма после всех манипуляций заклеивались, и в одном из уголков или на ребре ставился условный знак - точка (так называемая “мушка”) для того, чтобы не подвергать письмо вторичной перлюстрации.

Письма с химическим текстом или с шифром фотографировались или отправлялись в Особый отдел Департамента полиции. Например, 5 февраля 1913 года в ДП было отправлено писем с химическим текстом - четыре, шифрованное письмо - одно, подозрительных выписок и копий - одиннадцать, подлинников подозрительных писем-девять [27].

Злоязыкий Иванов

Перлюстрационные пункты в начале XX века трудились на несколько ведомств одновременно. На первом месте стоял Департамент полиции МВД, но получателями информации также выступали министерства иностранных дел, военное и морское. Этих заказчиков больше всего интересовала дипломатическая корреспонденция. Для вскрытия дипломатических баулов и пакетов из военного министерства были присланы копии ключей.

Насколько полезна была перлюстрация для целей политического розыска? В докладах и памятных записках напоминалось о ряце крупнейших дел, открытие которых начиналось с прочтения частной корреспонденции. Благодаря перехваченному письму студента П. Андреюшкина своему приятелю в Харьков была арестована группа Александра Ульянова и сорвано готовившееся ею покушение на Александра III. За это цензор Григорий Люби на протяжении 18 лет, вплоть до своей смерти в 1905 году, получал особые наградные в сумме 400 рублей в год [28].

Но, поскольку перлюстрация была делом абсолютно секретным, следствие никогда не ссылалось на перехваченную корреспонденцию. Иногда это мешало привлекать к ответственности инакомыслящих. Характерна в этом плане история капитана пограничной стражи Иванова.

В августе 1872 года Александр II ознакомился с выпиской из письма Иванова петербургскому приятелю, штабс-капитану Шебанову. Офицер не щадил ни правительство, ни местные власти: “Россия отдана на разграбление громадной шайке мошенников, облеченных властью. Солидарность всех членов этой разбойничьей банды покоится на соблюдении династических интересов”. Одесскую полицию капитан именовал шайкой “воров и грабителей”, поощряемой “жандармами и министром внутренних дел”. По распоряжению государя был направлен запрос, без указания причины, начальнику Одесского жандармского управления с просьбой дать сведения об Иванове и его отзыве об одесской полиции.

Оказалось, что неблагонадежный корреспондент - сын жандармского подполковника, а его родной брат - помощник начальника Курского ГЖУ. Сам Иванов - человек характера “вспыльчивого и довольно заносчивого”. Но его характеристика одесских блюстителей порядка ничего необычного не представляет, ибо сама полиция, по словам начальника Одесского ГЖУ, дает повод подобным образом отзываться о ней... всем живущим в Одессе. В результате императору доложили, что за Ивановым установлен “негласный надзор”.

В конце ноября 1872 года было перехвачено новое письмо неугомонного капитана с еще более резкими выражениями. Он, в частности, писал:

“Мы, русские, настоящее тесто: нас месят и мнут, как угодно, а мы только кряхтим и почесываемся... Пусть нам дадут свободу, пусть церковь не вмешивается в гражданский быт общества и пусть самоуправление получит возможность вести дело без вмешательства со стороны администрации; пусть, наконец, дадут нам свободу мнения и слова”.

К меморандуму имелась приписка командира корпуса жандармов Н.В. Левашова: “Высочайше повелено сообщить министру финансов (корпус пограничной стражи подчинялся Министерству финансов. - В.И.) об удалении его (Иванова. - В.И.) из этой местности”. В результате “злоязыкий” офицер был отчислен от должности, ему прекратили выплату жалованья и предупредили о скорой отставке без объяснения подлинной причины, но из Одессы удалить не решились.

Но Иванов не унимался. Через год были перлюстрированы еще два его письма. В одном из них была фраза о “глупом и близоруком” правительстве, в другом он писал своему адресату: “Я нисколько не сомневаюсь, что у нас на почте вскрывают письма... Правительство наше или, лучше сказать, та воровская шайка, которая захватила власть в свои руки, способно на все гадкое”. Резолюция Александра II на этой выписке явно отражала раздражение и даже некоторую усталость государя от неугомонного офицера: “Опять от известного нам Иванова? Придется выслать его куда-нибудь подальше” [29].

История службы перлюстрации императорской России закончилась в дни второй российской революции, в конце февраля 1917 года. Первое время после свержения режима цензоры по привычке приходили на службу, но указаний от нового правительства не было. Уже в марте в провинции новая революционная власть начала допросы чинов перлюстрации. Приказом по Министерству почт и телеграфов от 10 июля 1917 года цензура иностранных газет и журналов была упразднена, а 38 ее служащих с 16 марта 1917 года были оставлены “за штатом”. Новое правительство хотело придать перлюстрации исключительно законный характер. Но это стремление оказалось кратковременным. 25 октября 1917 года в результате очередного политического кризиса власть взяли большевики. Начиналась новая глава в истории “черных кабинетов” [30].

Примечания

1. Кениг Б. Черные кабинеты в Западной Европе. История нарушения почтовой тайны. М.1905.С.10-11,13.

2. Устрялов Н.Г. История царствования Петра Великого. Т. VI. СПб. 1859.; Родина. 1989. № 3. С. 41; Архив князя Воронцова. Кн. 1. М.1870.С.10.

3.Архив князя Воронцова. С.463.

4. Там же. С. 101-102.

5. Там же.

6. Барсков Я.Л. Переписка московских масонов XVIII века. Пг. 1915. С. 114.

7. Там же. С. X; 117.

8. Шильдер Н. Император Павел I. СПб. 1901. С. 480.

9. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). ф. 1467. On. 1.Д. 1002. Л. 109-109 об.

10. Там же. Л.112.

11.Там же. Л. 111, 112.

12. Там же. Л. 110 об.

13. Там же.

14. Великий князь Николай Михайлович. Император Александр I. Опыт исторического исследования. Т. 1. СПб. 1912. С.305.

15. ГАРФ. Ф. 1467. 0п. 1. Д. 1002. Л. 118.

16. Российский государственный исторический архив (РГИА). ф. 1289. On. 21. Д.93. Л. 1.

17. ГАРФ. ф. 1467. On. 1. Д. 1002. Л. 122об.-126.

18.Там же. Д. 1001. Л. 14-15об.

19.Там же. Л.13.

20.Там же. Д. 1000.Л. 100; Д. 1001. Л. 110.

21. Измозик В. С. Российские чиновники “черных кабинетов” в начале XX в. в XIX-XX вв. С. 220-221 // Россия в XIX-XX вв. СПб. ГАРФ. ф. 1467. On. 1.Д. 1001. Л.93.

22. РГИА. ф. 779. On. 2. Д. 607. Л. 1; ГАРФ. Ф. 1467. On. 1.Д. 1003. Л. 25 об.; Стенограф. 1907. №1. С. 10.

23. Архив Управления ФСБ по г. Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Д. П-7440. Л. 159 об.

24. Литературное наследство. Т. 37-38. М.: АН СССР. 1939. С. 304; ГАРФ. ф. 1467. 0п. 1. Д. 1000. Л. 138, 139.

25. ГАРФ. ф. 1467. Oп. 1. Д. 1000. Л. 9; Д. 1003. Л. 24 об.; Д. 1001. Л.83об.-84; Архив Управления ФСБ. Д. П-74440. Л. 102 об.

26. Архив Управления ФСБ. Д. П-74440. Л. 142; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М. 1993. С. 116; РГИА.Ф. 1289.0n.21. Д. 221. Л. 66.

27. ГАРФ. ф. 1467. Oп. 1. Д. 1000. Л. 109 об.

28. Полякова. С. Второе 1 марта (Покушение на императора Александра III в 1887 г.) // Голос минувшего. 1918. № 10-12. С. 268; ГАРФ. ф. 1467.0п. 1. Д. 1002. Л. 92.

29. Кантор Р. Работа “черных кабинетов” // Красный командир. 1921. № 23. С.24-25.

30. Почтово-телеграфный журнал. 1917. № 28-29; Вопросы истории.1995. № 8. С.26-35.