Т.Д. Лысенко В.Я. Александров

Трудные годы
советской биологии:

Записки современника.
 

СПб.: Изд. "Наука", 1993 г.


 

РАЗГРОМ

Трагедия, постигшая советскую биологию, была результатом ее использования в качестве одного из фронтов идеологической борьбы и противопоставления советской биологии "буржуазной". Делались попытки вовлечь в политическую борьбу и другие науки - физику, химию, однако они были отбиты представителями этих дисциплин. Биология же была разгромлена в основных своих разделах - генетике, цитологии, эволюционном учении, физиологии, биохимии, что не могло не отразиться самым пагубным образом и на других ее областях. Почему же среди естественных наук именно на биологию пал этот тяжелый жребий? Биология ближе других естественнонаучных дисциплин стоит к гуманитарным наукам, основой которых у нас служила партийность. К биологии тесно примыкает комплекс агрономических и зоотехнических наук, от которого власти ждали спасения нашего разрушенного сельского хозяйства и, как тяжелобольной, готовы были довериться любому знахарю. В области биологии выдать себя за специалиста гораздо легче, чем в математике, астрономии или физике.

Кроме этих объективных причин, зловещую роль сыграл Т.Д. Лысенко, организовавший и возглавивший силы, приведшие к разгрому биологии. На научном горизонте он появился в 1928 г. Родился он в крестьянской семье в 1898 г. Заочное обучение в Киевском сельскохозяйственном институте не очень отяготило Лысенко научным багажом. Поначалу его приняли за одаренного, энергичного, многообещающего самородка. Его работы по яровизации и стадийному развитию были высоко оценены рядом ученых и настойчиво поддерживались Н.И.  Вавиловым. Казалось, что, войдя в научную среду, взаимодействуя с крупными специалистами по физиологии растений и сельскохозяйственной биологии, Лысенко сможет принести большую пользу и теории и практике. Однако личные качества Лысенко в условиях сталинской диктатуры в скором времени направили его деятельность в иное русло. Выходец из народа, молодой, инициативный, целеустремленный ученый импонировал партийным и правительственным деятелям. Обласканный специалистами и начальством, нетерпимо относящийся к любой критике, обуреваемый безграничным честолюбием, Лысенко рано понял, что вместо роли ученого-исполнителя он может добиться положения руководителя науки. Однако для того чтобы узурпировать власть над учеными, нужно было создать свою биологию и устранить тех, кто ее не примет и не станет под его начало. Этого можно было добиться, лишь заручившись решительной поддержкой партийного и государственного руководства. Чтобы заполучить ее, следовало действовать в двух направлениях: сулить материальные выгоды для сельского хозяйства и убедить власти в том, что создаваемая им биология единственно методологически правильная, тогда как классическая биология, исповедуемая учеными не его лагеря, методологически порочна. идеалистична, враждебна диалектическому материализму. Продвижению в этих направлениях способствовали большой талант организатора и демагога и полное игнорирование Лысенко каких-либо моральных запретов.

Для того чтобы укрепить создаваемую им новую биологию, необходимо было осенить ее благодатью какого-либо ученого, причисленного к лику святых. Лысенко чрезвычайно удачно выбрал в качестве такового широко известного селекционера И.В. Мичурина, скончавшегося в 1935 г. Роль канонизированного покровителя второго ранга была вручена К.А. Тимирязеву. Используя некоторые высказывания Мичурина, а если нужно, и извращая их, Лысенко всю свою деятельность выдавал за развитие несуществующего учения Мичурина, за создание "передовой советской мичуринской биологии", а как известно, "...передовой советской науке противостоит буржуазная лженаука. Теоретические и практические «изыскания» буржуазных ученых в области биологии поставлены на службу империалистам" (Большевик (журн.). 1950. №16. С.50).

Правильно учтя ситуацию того времени, Лысенко начал осуществлять свои планы, разросшиеся в дальнейшем в грандиозную эпопею разгрома нашей науки, принесшую неисчислимый урон нашему сельскому хозяйству.

Свою мичуринскую биологию Лысенко создавал на двух устоях: на эволюционном учении и на учении о наследственности. Оба этих учения строились на принципах, полностью противоречащих современной науке. Основными догмами мичуринской биологии стали признание передачи по наследству приобретенных свойств, что подменяло дарвинизм ламаркизмом, признание скачкообразного зарождения одного вида в недрах другого и отрицание внутривидовой борьбы за существование. Все это Лысенко называл "советским мичуринским дарвинизмом" или просто "творческим дарвинизмом", хотя ничего общего с истинным дарвинизмом это не имело. Мичуринская генетика отрицала существование генов или какого-либо другого особого субстрата, выполняющего функцию передачи по наследству свойств организма. Открытое Менделем расщепление признаков в потомстве гибридов рассматривалось как проявление "расшатанной" наследственности. Декларировалось, что наследственность можно расшатать и внешними воздействиями, и прививками растения на растение другой породы. Считалось, что прививки приводят к вегетативной гибридизации, сходной с половой гибридизацией. Не признавалось существование гормонов у растений. В систему мичуринской биологии включался еще ряд положений, находившихся в непримиримом противоречии с тем, что было известно современной науке.

Биология Лысенко отвергала, как методологически порочные, три основных положения современной биологии:

1) законы наследственности, открытые в 1865 г. Менделем и подтвержденные всем ходом дальнейшего развития науки;

2) разработанную во второй половине прошлого века концепцию А. Вейсмана об отсутствии наследования свойств, приобретенных в течение индивидуальной жизни, в справедливости которой в 30-е годы нашего века не сомневался ни один специалист;

3) хромосомную теорию наследственности, созданную школой нобелевского лауреата Т.Г. Моргана в начале нашего века.

Так была создана "мичуринскими" биологами трехэтажная ругательная формула"менделизм-вейсманизм-морганизм".

На основании своих теоретических построений или просто по наитию Лысенко выдвигал практические рекомендации для разных областей сельского хозяйства. Они принудительно внедрялись сразу на огромных площадях без должной предварительной проверки и без учета местных условий. Одни предписания по мере их очередного провала сменялись другими:

Многие из этих рекомендаций воскрешали давно испробованные и не оправдавшие себя приемы. Провалы маскировались фальсификацией данных и сглаживались очередным новым предложением, сулящим огромные выгоды в той или иной отрасли сельского хозяйства.

Идя таким путем, Лысенко сделал невиданную по стремительности карьеру. В 1934 г. он стал действительным членом АН УССР, в 1935 г. действительным членом ВАСХНИЛ, а в 1938 г. ее президентом, в 1939 г. - членом АН СССР. В 1940 г., после ареста Н.И. Вавилова, Лысенко занял пост директора Института генетики АН СССР. С 1940 г. он - заместитель председателя Комитета по Сталинским премиям в области науки и изобретательства, а затем - заместитель председателя Высшей аттестационной комиссии (ВАК); с 1935 по 1937 г. он - член ЦИК СССР. Начиная с 1-го созыва (1937) и вплоть до 6-го созыва (1966) - депутат Верховного Совета СССР, с 1937 по 1950 г. - заместитель председателя Совета Союза Верховного Совета СССР.

Хотя Лысенко не был членом партии, он активно участвовал во многих пленумах ЦК и в ряде партийных съездов.

Его награды: Герой Социалистического Труда (1945), восемь орденов Ленина, орден Трудового Красного Знамени, трижды лауреат Сталинской премии (1941, 1943, 1949), Золотая медаль им. И.И. Мечникова (1950).

Быстро наращивая размах своей деятельности, руководствуясь тезисом "науку может двигать вперед и простой колхозник", Лысенко привлек к своей деятельности большое число полуграмотных людей, не имеющих представления о требованиях, которые ставит исследовательская работа перед учеными. Понятия строгого контроля, чистоты опыта, достаточной повторности, статистической достоверности подавляющему большинству лысенковцев вообще были чужды. Основным условием для получения нужных результатов, как указывал Лысенко, была вера в них. Это очень облегчало работу. Кроме того, отпадала необходимость знакомиться с иностранной литературой и сопоставлять собственные результаты с данными зарубежных авторов, так как они представляли "буржуазную лженауку". Это соответствовало духу времени, шло в русле интенсивно проводимой тогда борьбы с "преклонением перед иностранщиной".

К экспериментированию для подтверждения лысенковских "открытий" привлечены были сотни колхозов, в связи с чем он приобрел почетный титул "народного ученого"," народного академика". От Лысенко и его окружения шел нарастающий поток "научной" продукции, публикуемой в научных, научно-популярных, политических, литературно-художественных журналах, в центральных и периферийных газетах *, в популярных брошюрах, монографиях, повторно выходящих в солидных издательствах, и Т.Д. Мичуринская биология хлынула в учебники общей биологии и частных биологических дисциплин для вузов и средних школ, постепенно вытесняя подлинно научные руководства.

* К 1952 г. Лысенко напечатал в газетах более двухсот статей. К этому времени появилось более 250 публикаций, посвященных Лысенко. его жизни и деятельности, из них две принадлежат перу академика А.И. Опарина: "Академик Т.Д. Лысенко - ученый новатор" (Природа. 1948. №12) и "Знаменосец передовой советской науки" (Красная Звезда. 1948. З0 сент.).
Лысенко и его сподвижники непрерывно вели борьбу со своими критиками. Форма борьбы менялась по мере укрепления положения Лысенко в партийных и правительственных сферах, по мере расширения сети его единомышленников. Если вначале критики рассматривались как идейные противники, то затем они были превращены в идеологических и политических антиподов, а многих из них стали причислять к врагам народа. Уже в 1935 г. на II Всесоюзном съезде колхозников-ударников Лысенко, говоря о борьбе за свой провалившийся метод предпосевной яровизации семян, сказал: "Товарищи, разве не было и нет классовой борьбы на фронте яровизации?... И в ученом мире, и не в ученом мире, а классовый враг - всегда враг, ученый он или нет" (Правда. 1935. 15 февр.). В научных и политических журналах и книгах, в газетах помещались разгромные статьи, с трибуны произносились сокрушительные речи.

Все это не имело ничего общего с научной дискуссией, где разногласия пытаются разрешить, сопоставляя полученные данные и выясняя причины их расхождения. Речь шла о борьбе с политическими врагами, находящимися на службе империализма, сознательно искажающими науку для оправдания витализма, поповщины, расизма, евгеники и Т.Д. Для борьбы с ними, в сущности, не требовалось знание предмета, так как вместо сопоставления научных фактов для посрамления противников достаточно было указать на противоречия с высказываниями Мичурина, Тимирязева (часто выдуманными) и Лысенко, на противоречия с диалектическим (в их понимании) материализмом и с цитатой, извлеченной из трудов Ленина или - еще лучше - Сталина. Это давало возможность лицам, вообще лишенным биологического образования, но называющим себя философами, громить классиков биологии - Дарвина, Менделя, Моргана, Меллера, Вавилова, Кольцова и др. Часто в этой роли выступали чиновники, имеющие только формальное отношение к науке или вообще никак с ней не связанные. В процессе споров для унижения противников на них навешивали ярлыки, их клеймили позорными словами, разоблачавшими их враждебность диалектическому материализму и советской власти.

Лысенко (слева) и Презент. 1936 г.

В построении всей лысенковской системы большую роль сыграл И.И. Презент. Начиная с 1934 г. он состоял при Лысенко в качестве ведущего советника-методолога по созданию теории мичуринской биологии и по уничтожению всех ее врагов и оппонентов. Презент не имел биологического образования (он закончил в 1926 г. факультет общественных наук Ленинградского университета) , но зато был изощренным демагогом, острословом, борясь с противниками, злобно издевался и при этом не гнушался никакими аморальными приемами.

Для посрамления и сокрушения противников в декабре 1936 г. была организована первая крупная дискуссия на IV сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. В.И. Ленина (ВАСХНИЛ) (Н.И. Вавилов был снят с поста президента ВАСХНИЛ летом 1935 г.). Вторая состоялась осенью 1939 г. по инициативе журнала "Под знаменем марксизма". На обеих дискуссиях присутствовали представители и нормальной науки, однако их методы ведения научного спора не могли противостоять тем приемам борьбы, которые были на вооружении лысенковцев. Особенно яростным атакам подвергались Н.И. Вавилов и Н.К. Кольцов. Эти два человека стояли на пути Лысенко к захвату монопольной власти в биологии и сельскохозяйственных науках. Они мешали ему своей выдающейся научной и научно-организационной активностью. Их следовало убрать.

С середины 30-х годов в борьбе со своими противниками лысенковцы начали использовать меры административного и партийного давления и клеветнические политические доносы, нередко завершавшиеся арестами и гибелью оклеветанных. Этот способ и был применен для устранения Н.И. Вавилова с пути Лысенко. В августе 1940 г. Вавилов был арестован, в 1943 г. погиб в саратовской тюрьме. Трагедия Н.И. Вавилова еще ждет своего подробного исследования и описания. Так же как Вавилов, погибли в сталинских застенках Г.А. Левитский, Г.Д. Карпеченко, С.Г. Левит, И.И. Агол, М.Л. Левин, Н.К. Беляев, Н.М. Тулайков, Л.И. Говоров, Г.К. Мейстер и десятки других биологов и крупных специалистов в разных областях сельского хозяйства.

В отношении крупнейшего биолога Н.К. Кольцова, члена-корреспондента АН СССР, действительного члена ВАСХНИЛ, к этой крайней мере не пришлось прибегать. В 1938 г. Институт экспериментальной биологии, организованный и возглавляемый Кольцовым с 1917 г., был передан из ведения Наркомздрава СССР в Академию наук СССР, а в январе 1939 г. в "Правде" появилась статья, озаглавленная "Лжеученым не место в Академии наук". Она была посвящена Л.С. Бергу в связи с выдвижением его кандидатуры в действительные члены АН СССР и Н.К. Кольцову в связи с переходом его Института в систему АН СССР. Кольцов был широким многогранным биологом. Одной из интересовавших его проблем была евгеника и генетика человека. Он ими занимался, преследуя чисто гуманные цели, не имевшие ничего общего с попытками фашистских идеологов использовать евгенику для реализации своих расовых теорий. Авторы указанной статьи, идя на заведомый подлог, писали: "Нетрудно убедиться в полном идейном родстве евгенических взглядов проф. Кольцова и современных фашистских ученых"; "Научная работа, проводимая биологами-дарвинистами в Советском Союзе, не оставляет камня на камне от peaкционного бреда проф. Кольцова". Статью подписали академики А.Н. Бах и Б.А. Келлер, проф. Х.С. Коштоянц, Н.И. Нуждин и другие. В связи с этой статьей была создана комиссия под председательством академика А.Н. Баха для обследования Института экспериментальной биологии. В состав этой комиссии входили академики Т.Д. Лысенко, Н.Н. Бурденко, академик АН УССР А.А. Сапегин, члены-корреспонденты АН СССР Н.И. Гращенков, X.С. Коштоянц и др.

Президиум АН СССР 29 апреля 1939 г. признал, что выводы, подготовленные комиссией, "правильно квалифицируют деятельность профессора Н.К. Кольцова", и постановил реорганизовать Институт экспериментальной биологии. Одновременно Отделению биологических наук было предложено представить Президиуму АН СССР кандидатуру директора реорганизованного института. Кольцову в будущем институте отводилась лаборатория для разработки вопросов физиологии и морфологии клетки и гистогенеза. Так вместо Института экспериментальной биологии появился Институт цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР во главе с проф. Г.К. Хрущовым.

Расправа над Н.К. Кольцовым, предпринятая Академией наук СССР, была откликом на длительную оголтелую травлю выдающегося ученого кликой Лысенко. Не брезгуя грубой фальсификацией и ложью, его обвиняли в расизме, фашизме и других идеологических грехах, достаточных для привлечения к участию в научном споре сталинской опричнины. Все эти гонения Николай Константинович переносил с удивительным мужеством и не шел ни на какие уступки мракобесию. Однако многолетняя травля подорвала его здоровье, и 2 декабря 1940 г. Н.К.  Кольцов скоропостижно скончался в Ленинграде в гостинице "Европейская".

Чтобы понять атмосферу, царившую в то время в научных институтах и вузах, приведу для примера сообщение, опубликованное в газете "Ленинградский университет" 14 марта 1941 г. В статье, озаглавленной "Биофак должен стать оплотом революционной передовой науки", сообщалось, что партком "...сделал последнее предупреждение члену партии т. Айрапетьянцу (физиолог. - В.А.) и кандидату партии т. Лобашеву (генетик. - В.А.), указав, что если не сделают необходимых выводов, не займут правильной позиции в борьбе против реакционных идей в науке и против их носителей, не поведут борьбы за развитие передовой науки, то будет поставлен вопрос об их пребывании в партии", и далее: "Биологический факультет ЛГУ должен стать действительным оплотом учения Мичурина-Лысенко".

Все это приводило к вытеснению ученых с занимаемых ими постов и замещению их лысенковскими неучами или теми, кто счел для себя более выгодным перейти в лагерь мичуринской биологии, заключив сделку с собственной совестью. По мере разрастания лысенковской империи и захвата лысенковцами руководящих постов в исследовательских институтах, учебных заведениях, в партийных и советских органах, ведающих наукой, возможность сосуществования нормальной биологии с мичуринской все более сужалась. Все же отдельные ученые пытались защитить советскую биологию и сельское хозяйство и направляли в высокие инстанции донесения, где на основании фактов доказывали огромный вред, наносимый деятельностью Лысенко. Эти реляции оставались без ответа.

После окончания Великой Отечественной войны в сферу мичуринской биологии включилась группа О.Б. Лепешинской. Вооруженная фельдшерским образованием, О.Б. Лепешинская, начиная с середины 30-х годов выступа/та с публикациями, в которых сообщала об открытом ею способе образования клеток из бесструктурного живого вещества. Этим опровергалось утверждение крупнейшего немецкого патолога Р. Вирхова, сделанное им в 1855 г., о том, что клетка образуется только от клетки. Тезис Вирхова, принятый всеми биологами, Лепешинская объявила метафизическим, идеалистическим и почему-то несовместимым с принципом развития. В качестве своего духовного покровителя она избрала Ф. Энгельса, идеи которого в ее трудах искажались до неузнаваемости. На основании собственных исследований Лепешинская предлагала практические мероприятия: содовые ванны для борьбы со старостью и прибавление к ранам крови для ускорения их заживания.

К публикациям О.Б. Лепешинской ученые относились как к комическому вздору, и ее попытки издать написанную на эту тему монографию несколько раз отклонялись. Но вот в 1945 г. Лысенко протянул ей руку помощи. Монография Лепешинской "Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме" (объемом в 25 печатных листов) появляется в издательстве Академии наук СССР скромным тиражом 1 000 экземпляров, но с предисловием Лысенко, в котором, в частности, говорится: "Естественно, что для тех работников науки, которые еще не изжили в своем научном мышлении метафизических подходов, могут оказаться неприемлемыми не только теоретические предпосылки и выводы О.Б. Лепешинской, но они могут отрицать и достоверность фактической части ее работ, как не согласующуюся с их теоретическими взглядами. Для людей же науки, стоящих на позициях подлинной теории развития, теории диалектического материализма, фактический материал О.Б. Лепешинской, по моему глубокому убеждению, вполне приемлем". И далее, говоря о происхождении клеток из живого вещества, Лысенко пишет: "Это принципиально новое положение в биологической науке * блестяще и показано О.Б. Лепешинской в ее тонких экспериментах".

* Это безграмотное словосочетание "биологическая наука", пущенное в широкий обиход Лысенко, к сожалению, и до настоящего времени полностью не изжито.
Лысенко воспользовался "учением" О.Б. Лепешинской для объяснения своей теории зарождения одного вида "в теле" другого, и направление Лепешинской стало одним из важных разделов мичуринской биологии. Второе, дополненное, издание той книги выходит в 1950 г. уже тиражом 25 000 экземпляров. Если до включения Лепешинской в лагерь Лысенко борьба велась преимущественно с генетиками, эволюционистами и инакомыслящими практиками, то теперь мишенью стали также цитологи, гистологи, эмбриологи, микробиологи.

В период борьбы с фашистским нашествием было не до споров в биологии, но после того как фашизм был раздавлен, война Лысенко с наукой возобновилась. Нажим на представителей нормальной биологии и желание заполучить занимаемые ими места усилились. Этому способствовало еще и следующее немаловажное обстоятельство. В довоенное время труд ученых в исследовательских институтах и преподавателей в вузах по сравнению с другими профессиями оплачивался очень скромно. В науку большей частью шли лишь те, кто глубоко и бескорыстно интересовался исследовательской работой. В 1946 г. вышло постановление о коренном улучшении быта ученых, и в материальном отношении ученые оказались в привилегированном положении, а занимаемые ими места приобрели значительно больший соблазн. Усилилось стремление их занять и труднее стало с ними расставаться.

В первые послевоенные годы дела Лысенко шли не совсем гладко. В печать начали прорываться отдельные критические статьи. Так, в 1946 г. в журнале "Селекция и семеноводство" появилась статья П.М. Жуковского под названием "Дарвинизм в кривом зеркале", направленная против лысенковской теории эволюции. В этом же году, несмотря на протесты Лысенко, в члены-корреспонденты АН СССР избирается крупный представитель классической генетики Н.П. Дубинин. 4 ноября 1947 г. в Московском университете при большом стечении ученых и студентов была проведена дискуссия по поводу отрицания Лысенко внутривидовой борьбы за существование. С убедительной критикой позиции Лысенко выступили академик И.И. Шмальгаузен и профессора А.Н. Формозов и Д.А. Сабинин. Лысенковцы в этой дискуссии участия не приняли.

29 ноября 1947 г. появился номер "Литературной газеты" с уничтожающей критикой отрицания Лысенко внутривидовой борьбы за существование. Авторами статьи были Шмальгаузен, Формозов, Сабинин и Юдинцев. На той же странице была помещена статья группы лысенковцев с беспомощной попыткой доказать правоту своего шефа. С 3 по 8 февраля 1948 г. в МГУ проходила обширная конференция по проблемам дарвинизма, на которой выступило 40 докладчиков из разных городов и ведомств. На этой конференции не было ни одного докладчика из лагеря Лысенко. Работа конференции отражена в книжке тезисов, открывающейся докладом академика И.И. Шмальгаузена. Ни в одном из тезисов фамилия Лысенко не упомянута, большинство же из них по своему содержанию в корне противоречат передовому мичуринскому дарвинизму.

Подобного рода события не могли не насторожить Лысенко. Он почувствовал, что управление советской биологией ускользает из его рук, однако затем последовали еще более грозные для него события. Заведующим Отделом науки Управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) стал сын А.А. Жданова  Ю.А. Жданов, по образованию химик-органик. В ЦК и после войны продолжали поступать донесения, разоблачающие теоретическую и практическую деятельность лысенковцев. Весной 1948 г. Ю.А. Жданов имел встречи с рядом биологов, в том числе генетиков, протестовавших против монополии лысенковской лженауки. 10 апреля 1948 г. Ю.А. Жданов выступил в аудитории Московского Политехнического музея на семинаре лекторов с большим докладом, в котором критиковал Лысенко за его антинаучные теории и ни к чему не приводящие обещания огромных достижений в сельском хозяйстве. Утрата позиций в Отделе науки ЦК грозила Лысенко полным крахом. Гигантская лысенковская конструкция не могла существовать при свете критики. Ее необходимо было погасить.

Сразу после выступления Ю.А. Жданова 17 апреля 1948 г. Лысенко направляет Сталину и А.А. Жданову письмо с жалобой на Ю.А. Жданова, который в своем докладе якобы использовал наговоры антимичуринцев, не дающих ему возможность нормально работать. В письме он говорил о своей готовности отказаться от президентства в ВАСХНИЛ и просил предоставить ему условия для продолжения работы по развитию мичуринской биологии на благо колхозно-совхозной практики. Ответом на обращение Лысенко была организация мрачно знаменитой августовской сессии ВАСХНИЛ. Хорошо информированный о положении дел в верхах генетик А.Р. Жебрак сообщил мне, что в повороте событий решающую роль сыграл Л.П. Берия. В это время между А.А. Ждановым и группировкой Берии-Маленкова велась жестокая борьба за место у трона. Берии удалось убедить Сталина, что попытка А.А. Жданова сокрушить народного ученого является грубой ошибкой. Во всяком случае 7 августа 1948 г., в последний день августовской сессии, всякая возможность сосуществования биологии с мичуринской биологией была окончательно ликвидирована.

Созыву сессии предшествовала акция, облегчившая Лысенко разгром генетики и расправу с противниками. В июле 1948 г. с санкции Сталина были отменены назначенные выборы академиков ВАСХНИЛ на вакантные места, и эти места были заполнены путем назначения за подписью Сталина 35 академиков по списку, составленному президентом ВАСХНИЛ Лысенко. Сессия началась докладом Лысенко "О положении в биологической науке".

В первой части своего доклада он подверг исправлению дарвиновскую теорию эволюции. Восстав против учения Вейсмана, он сказал: "Материалистическая теория развития живой природы немыслима без признания необходимости наследственности приобретаемых организмом в определенных условиях его жизни индивидуальных отличий, немыслима без признания наследования приобретаемых свойств" (Стенографический отчет сессии ВАСХНИЛ. М., 1948. с. 11). Этим ликвидировалась роль естественного отбора и воскрешалась отвергнутая и давно забытая теория Ламарка о передаче по наследству свойств, приобретенных в течение индивидуальной жизни организма. Признав, кроме того, скачкообразное превращение одного вида в другой, Лысенко в своей теории ничего не оставил от Дарвина, хотя называл ее "советский мичуринский дарвинизм". Далее Лысенко обрушился на современную генетику, на морганизм-менделизм, на хромосомную теорию наследственности, в основе которой, по его мнению, "лежит сущая метафизика и идеализм". Вместо этого предлагалось учение о наследственности, отрицающее наличие специальных структур, передающих из поколения в поколение факторы наследственности.

Наследственность организма, по Лысенко, определяется ассимилированными ими условиями среды. Поэтому гибридизация, т.е. соединение наследственных свойств двух организмов, может осуществляться не только соединением яйцевой клетки со сперматозоидом, но и путем взаимного действия привоя и подвоя при прививках растений - вегетативной гибридизацией. Он утверждал: "Собирая семена с привоя или подвоя и высевая их, можно получить потомство растений, отдельные представители которых будут обладать свойствами не только той породы, из плодов которой взяты семена, но и другой, с которой первая была объединена путем прививки. Ясно, что подвой и привой не могли обмениваться хромосомами ядер клеток, и все же наследственные свойства передавались из подвоя на привой и обратно. Следовательно, пластические вещества, вырабатываемые привоем и подвоем, так же как и хромосомы, как и любая частичка живого тела, обладают породными свойствами, им присуща определенная наследственность" (с. 31-32) (в дальнейшем все опыты по вегетативной гибридизации были полностью опровергнуты).

Один из разделов доклада назывался "Бесплодность морганизма-менделизма". В разделе "Мичуринское учение - основа научной биологии" противопоставляется практическая плодотворность мичуринского учения. В конце своего доклада Лысенко сказал: "...мичуринские установки являются единственно научными установками. Вейсманисты и их последователи, отрицающие наследственность приобретенных свойств, не заслуживают того, чтобы долго распространяться о них. Будущее принадлежит Мичурину (аплодисменты)" (с. 40). По ходу доклада Лысенко недобрыми словами поминал И.И. Шмальгаузена, Н.К. Кольцова, Н.П. Дубинина, П.М. Жуковского, М.М. и Б.М. Завадовских, А.Р. Жебрака и некоторых других ученых.

Докладом Лысенко закончилось первое заседание сессии. Затем последовало восемь заседаний, где обсуждался доклад президента. На них 48 ораторов дали высокую, порой восторженную оценку положений, выдвинутых Лысенко, и с позиций мичуринской биологии громили современную генетику. Это был сбор лысенковской гвардии, но в ознаменование окончательного торжества передовой науки, конечно, следовало в программу включить выступления подлежащих посрамлению представителей вражеского лагеря. Действительно, возможность выступить на сессии была предоставлена восьми ученым, отважившимся отстаивать в более или менее прямой форме положения нормальной науки и критиковать доклад Лысенко. Это были Б.М. Завадовский, И.А. Рапопорт, С.И. Алиханян, И.М. Поляков, П.М. Жуковский, А.Р. Жебрак, И.И. Шмальгаузен и B.C. Немчинов. Все они подверглись жестокому осуждению как в докладе самого Лысенко, так и в последующих выступлениях мичуринцев. Особенно разнузданной критикой в адрес генетиков разразился завершивший прения главный идеолог лысенковского лагеря, новоиспеченный академик Презент.

На последнем, десятом, заседании с заключительным словом выступил Лысенко. Прежде чем начать свою речь, он сделал следующее заявление: "Меня в одной из записок спрашивают, каково отношение ЦК партии к моему докладу? Я отвечаю - ЦК партии рассмотрел мой доклад и одобрил его (бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают)" (с. 512). В этот же день 7 августа в газете "Правда" было помещено письмо заведующего Отделом науки ЦК ВКП(б) Ю.А. Жданова Сталину с покаянием за его выступление 10 мая с критикой Лысенко. Письмо заканчивалось словами:. "Считаю своим долгом заверить Вас, товарищ Сталин, и в Вашем лице ЦК ВКП(б), что я был и остаюсь страстным мичуринцем. Ошибки мои проистекают из того, что я недостаточно разобрался в истории вопроса, неправильно построил фронт борьбы за мичуринское учение. Все это из-за неопытности и незрелости. Делом исправлю ошибки".

Таким способом спор по основным вопросам биологии был решен. Мичуринская биология стала партийной платформой, и ее неприятие было уже опасным. Положение членов партии, стоящих в оппозиции к мичуринской биологии, было особенно трудным, так как отрицание лысенковских догм оказалось окончательно несовместимым с пребыванием в рядах ВКП(б). Положительный же ответ на традиционный вопрос анкет: "Состоял ли раньше в ВКП(б)?" наносил автору анкеты слишком большой ущерб. Поэтому неудивительно, что уже на последнем заседании сессии трое оппозиционеров - членов партии (Жуковский, Алиханян, Поляков) выступили с покаянными заявлениями. В дальнейшем отход биологов от нормальной науки и признание лысенковских догм стали массовыми. Среди отступивших были люди, участвовавшие в Великой Отечественной войне и проявлявшие на фронте стойкость и мужество. Однако храбрость на войне и в мирной жизни, видимо, качественно различны и не всегда сочетаются в одном человеке. Кроме того, человек, в отличие от кошки, существо сугубо кооперативное *, он коллективно гораздо легче творит и добро и зло. Коллегиально совершенный проступок меньше отягощает совесть, как бы разделяя ответственность за него между всеми участниками.

* Термин "кооперативность" применяется в тех случаях, когда в системе, при наличии многих реагирующих единиц, реакция первой единицы облегчает ответ второй, реакция второй - ответ третьей и т. д.
Сложившуюся ситуацию ярко выражает заявление профессора А.Р. Жебрака, датированное 9 августа 1948 г. (т.е. через два дня после окончания сессии) и опубликованное в "Правде" от 15 августа. Жебрак, крупный исследователь, много работавший в области генетики и селекции пшениц классическими методами, в своем заявлении писал: "До тех пор, пока нашей партией признавались оба направления в советской генетике и споры между этими направлениями рассматривались как творческие дискуссии по теоретическим вопросам современной науки, помогающие в споре найти истину, я настойчиво отстаивал свои взгляды, которые по частным вопросам расходились со взглядами акад. Лысенко. Но теперь, после того как мне стало ясно, что основные положения мичуринского направления в советской генетике одобрены ЦК ВКП(б), то я, как член партии, не считаю для себя возможным оставаться на тех позициях, которые признаны ошибочными Центральным Комитетом нашей партии".

О том, как ломало волю ученых сообщение, что доклад Лысенко одобрил Сталин, можно судить по поведению члена ВКП(б), академика ВАСХНИЛ, выдающегося исследователя культурных растений П.М. Жуковского. В своей речи на восьмом заседании сессии 5 августа он сказал: "Наши расхождения заключаются в основном в двух вопросах: это, во-первых, хромосомная теория наследственности и, во-вторых, влияние внешних условий ... Было бы печально, если бы вся группа генетиков, которую зачислили в менделисты-морганисты, стала бы тут на трибуне отрекаться от хромосомной теории наследственности, Я этого делать не собираюсь" (с. 383-384). И все же через два дня на заключительном заседании Жуковский в своем покаянном выступлении говорил: "Мое выступление два дня назад, когда Центральный Комитет партии намечал водораздел, который разделяет два течения в биологической науке, было недостойно члена Коммунистической партии и советского ученого... я полагаю, что на мне лежит моральный долг быть честным мичуринцем, быть честным советским биологом. Товарищи мичуринцы! Если я заявил, что перехожу в ряды мичуринцев и буду их защищать, то я делаю это честно" (с. 524). Это выступление Жуковского неоднократно прерывалось благосклонными аплодисментами.

Если до августовской сессии биологи еще могли мечтать о "свободе слова" в пределах своей специальности, то после сессии для очень многих несбыточной мечтой стала хотя бы "свобода молчания". Чем более высокий пост занимал человек, тем менее доступным было для него право молчания. Чем выше стоял человек на научно-административной лестнице, чем больший соблазн представлял занимаемый им пост, тем труднее было ему воздержаться от публичного словесного или письменного отказа от истинной науки и от признания лженаучных догм лысенковской лжебиологии. Не всем, однако, подобные покаяния помогали. Если нужно было устроить своего человека на место, занимаемое раскаявшимся, то его признание ошибок в прошлой деятельности и обещание впредь работать на благо передовой мичуринской биологии объявлялось недостаточным и неискренним, и его все же снимали с работы.

После августовской сессии, ознаменовавшей "блестящую победу" мичуринской биологии над реакционным менделизмом- вейсманизмом- морганизмом, многие ученые, не осознавшие и осознавшие свои ошибки, оказались не у дел. Многим пришлось покинуть Москву, Ленинград и другие центры и искать на периферии какую-либо работу, часто не по специальности. Был ликвидирован рад лабораторий, разогнаны целые научные школы. Уцелевшим навязывалась тематика в духе мичуринской биологии. Большую оперативность проявила Академия наук СССР. Президиум АН СССР 26 августа 1948 г. в связи с состоявшейся августовской сессией постановил провести следующие мероприятия: освободить Л.А. Орбели от обязанности академика-секретаря Отделения биологических наук, а на его место назначить А.И. Опарина (директор Института биохимии АН СССР); сместить И.И. Шмальгаузена с поста директора Института эволюционной морфологии им. А.Н. Северцова и ликвидировать находящуюся в институте лабораторию феногенеза; в Институте цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР упразднить, как антинаучные, лаборатории цитогенетики (заведующий Н.П. Дубинин) и ботанической цитологии (заведующий М.С. Навашин); обязать Отделение биологических наук пересмотреть планы научно-исследовательских работ на 1948-1950 гг. для разработки мичуринского направления. Далее предлагалось пересмотреть составы Ученых советов биологических институтов и редколлегии биологических журналов, заменив в них вейсманистов-морганистов на представителей передовой мичуринской биологической науки. Соответствующие указания были даны Отделению истории и философии и Редакционно-издательскому совету АН СССР. Такую же быструю и энергичную перестройку провели и другие союзные и республиканские ведомства, связанные с организацией биологических, сельскохозяйственных и медицинских наук и с преподаванием в высшей и средней школе.

Особенно катастрофическим и длительно действующим результатом августовской сессии был разгром преподавания биологии и научной подготовки молодых биологов. Разгром начался с приказов министра высшего образования СССР С.В. Кафтанова. Приказ от 23 августа 1948 г. изложен на восьми машинописных страницах и озаглавлен: "О состоянии преподавания биологических дисциплин в университетах и о мерах по укреплению биологических факультетов квалифицированными кадрами биологов-мичуринцев". После вводной части, констатирующей полное неблагополучие в преподавании биологических дисциплин и в исследовательской работе в связи с засилием антимичуринцев, следует 18 пунктов приказа. В первом пункте приказывается: "Начальнику Главного управления и ректорам университетов обеспечить коренную перестройку учебной и научно-исследовательской работы в направлении вооружения студентов и научных работников передовым прогрессивным мичуринским учением и решительного искоренения реакционного идеалистического вейсманистского (менделистско-морганистского) направления ... Необходимо всемерно разъяснять студентам, что борьба мичуринской биологической науки против вейсманистского направления в биологии есть борьба двух прямо противоположных и непримиримых мировоззрений, борьба диалектического материализма против идеализма".

Остальные пункты приказа посвящены реализации этой идеи. Перечисляются фамилии деканов, заведующих кафедрами, профессоров, доцентов Московского, Ленинградского, Харьковского, Горьковского, Воронежского, Киевского, Саратовского, Тбилисского университетов, подлежащих увольнению. Среди них крупнейшие ученые нашей страны: И.И. Шмальгаузен, М.М. Завадовский, Д.А. Сабинин, Ю.И. Полянский, П.Г. Светлов, С.С. Четвериков, Н.П. Дубинин, С.М. Гершензон и многие другие. В числе увольняемых было немало ученых, успевших в той или иной форме покаяться в своих менделистско-морганистских грехах и признать истинность лысенковской мичуринской биологии. Однако это им не помогло, так как занимаемые ими места требовались для своих соратников, для людей своего стана. Этим же приказом были объявлены имена лиц, назначаемых на освобождающиеся места. В частности, деканом биологического факультета Московского университета назначался И.И. Презент, Ленинградского - Н.В. Турбин. Презент назначался также заведующим кафедрой дарвинизма Московского университета. Далее приказывалось "... в двухмесячный срок пересмотреть состав всех кафедр биологических факультетов университетов, очистив их от людей, враждебно относящихся к мичуринской науке, и укрепить эти кафедры квалифицированными биологами-мичуринцами". Этим приказом предоставлялась полная свобода для изгнания лиц, почему-либо неугодных начальству, и для устройства находящихся в фаворе у вышестоящих инстанций. Эти мотивы, а также страх наказания за недостаточно активную борьбу с менделистами-морганистами привели к разрушению всей системы преподавания биологии в Советском Союзе. Помимо смены личного состава приказ требовал смены программ по основным биологическим дисциплинам, изъятия ряда учебников и учебных пособий и изготовления новых мичуринских руководств.

Одновременно с преподаванием разрушалась и научная работа. Параграф 13 приказа гласил: "... пересмотреть к 15 сентября 1948 г. (темп-то каков! - В.А.) план научно-исследовательских работ вузов в области биологических наук, исключив из плана темы научно-исследовательских работ, имеющие формально-генетическое антимичуринское направление". Ряд пунктов приказа преследовал цель обеспечить преподавание и специализацию студентов в области биологии мичуринского направления.

Другой приказ С.В. Кафтанова от 23 августа 1948 г. касался сельскохозяйственных вузов. В отношении Московской сельскохозяйственной академии им. К.А. Тимирязева читаем: "В целях коренной перестройки преподавания биологических дисциплин в сельскохозяйственных вузах и обеспечения безраздельного господства мичуринского учения как в учебной, так и в научно-исследовательской работе приказываю..." Дальше следует параграф, где перечисляется, кого из профессоров следует освободить от занимаемых должностей, в их числе и А.Р. Жебрака, и академика ВАСХНИЛ П.Н. Константинова. Был также снят с поста ректора Тимирязевской сельскохозяйственной академии крупнейший ученый в области экономики и статистики, отважный защитник истинной науки академик ВАСХНИЛ B.C. Немчинов.

Из библиотек изымаются книги, учебники, популярные издания по генетике и другим разделам биологии, в которых содержатся сведения, противоречащие мичуринской биологии. Полки библиотек заполняются продукцией Лысенко, Лепешинской и их единомышленников. Был, например, сожжен тираж выпуска Трудов Института цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР, так как он содержал статью генетика И.А. Рапопорта. Наборы печатавшихся в это время книг, если они не укладывались в рамки мичуринской биологии, рассыпались.

Августовская сессия проторила дорогу сенсационному открытию в области бактериологии и вирусологии. В 1949 г. Медгиз выпустил первое, а в 1950 г. - второе издание книги ветеринара Г.М. Бошьяна "О природе вирусов и микробов" тиражом 100000 экземпляров. В книге в основном изложены данные по изучению инфекционной анемии лошади, которыми автор опровергает опыты.Луи Пастера и приходит к выводу: "... можно считать установленным, что фильтрующиеся вирусы могут превращаться в бактерийную форму, а микробы, в свою очередь, - в форму фильтрующихся вирусов. Вирусы и микробы при известных условиях могут превращаться в кристаллы и, наоборот, кристаллы в бактерии и фильтрующиеся вирусы" (с. 147). Учение Бошьяна также, несмотря на полную абсурдность, на несколько лет вошло в понятие "передовой советской мичуринской науки". Академик АМН СССР Н.Н. Жуков-Вережников, И.Н. Майский и Л.А. Калиниченко в статье, опубликованной в журнале "Большевик" (1950. №16), писали: "Большое значение имеют положения Г. Бошьяна, относящиеся к проблеме кристаллизации живого вещества. Нет сомнений, что теперь, после опубликования работ О. Лепешинской и Г. Бошьяна, окончатся робкие блуждания вокруг этого вопроса, разработка которого имеет первостепенное значение для микробиологии и биологии в целом". Ведущий научный журнал "Микробиология" (1950. Т. 19, №4) поместил рецензию на книгу Бошьяна, в которой было сказано: "Работа Г.М. Бошьяна является серьезным вкладом в нашу мичуринскую биологическую науку".

При академиях и институтах созываются конференции и совещания для обсуждения открытий Бошьяна. Так, например, действительный член АМН СССР президент АН БССР Н.И. Гращенков заключает статью, посвященную итогам одной из таких конференций, следующими словами: "Советским микробиологам следует развернуть широкий фронт экспериментальных исследований с тем, чтобы укрепить эти принципиально правильные позиции, занятые Г. Бошьяном, раз и навсегда покончить с метафизическим прошлым в области микробиологии" (Известия АН БССР. 1950. №4. с. 67). Знакомство с учением Бошьяна было включено в программы медицинских и биологических вузов.

До 1950 г. лысенковский шквал обрушивался главным образом на генетиков, эволюционистов, селекционеров. Однако вскоре произошло еще одно разрушительное для науки событие. Хотя происхождение клеток из живого вещества к моменту августовской сессии уже было неотделимой частью мичуринской биологии и Лепешинская имела все основания разделить торжество Лысенко после августовской сессии, она все же добилась организации собственного праздника. 22 мая 1950 г. было созвано совместное совещание Отделения биологических наук АН СССР и АМН СССР при участии представителей ВАСХНИЛ, специально посвященное открытиям Лепешинской. Совещание заняло пять заседаний, проходивших под председательством академика А.И. Опарина. В первый день после вступительного слова Опарина с научными докладами выступили О.Б. Лепешинская, ее дочь О.П. Лепешинская, муж дочери В.Г. Крюков и сотрудник Лепешинской В.И. Сорокин. Последующие три заседания были посвящены прениям. Все 27 выступавших единодушно приветствовали направление Лепешинской, среди них академики АН СССР Е.Н. Павловский, Н.Н. Аничков (президент АМН СССР), Т.Д. Лысенко, А.Д. Сперанский и действительные члены АМН СССР Н.Н. Жуков-Вережников, И.В. Давыдовский, С.Е. Северин; члены-корреспонденты АН СССР А.А. Имшенецкий, В.Л. Рыжков, Н.М. Сисакян. Выступал и Г.М. Бошьян.

Особое значение имела, конечно, речь Т.Д. Лысенко. Он указал на ряд разделов своего учения, для которых работы Лепешинской имели первостепенное значение: "Мне абсолютно ясно, что без признания зарождения клеток из неклеточного вещества невозможна теория развития организма... Не менее важным является положение и экспериментальный материал О.Б. Лепешинской и для построения правильной теории видообразования" (Стенографический отчет Совещания по проблемам живого вещества и развития клеток. М., 1951. С. 110). Исходя из данных Лепешинской, Лысенко объяснил также проповедуемое им зарождение одних видов в недрах других, например ржи в пшенице путем появления "в теле пшеничного растительного организма" "крупинок ржаного тела", вначале не имеющих клеточной структуры, а затем превращающихся в клетки ржи *. В заключение своей речи он сказал: "Нет сомнения, что теперь добытые О.Б. Лепешинской научные положения уже признаны и вместе с другими завоеваниями науки лягут в фундамент нашей развивающейся мичуринской биологии" (с. 112). В своем заключительном слове Опарин заявил: "Одной из важных задач, стоявших перед настоящим совещанием, является задача создать в широких кругах научной общественности перелом в отношении к работам О.Б. Лепешинской, создать такого рода положение, чтобы ученые различных специальностей не только восприняли идеи, развиваемые Ольгой Борисовной, но чтобы они активно включились в работу по изучению неклеточных форм жизни и возникновения клетки..." (с. 175).

* В "Литературной газете" от 13 сентября 1951 г. Лысенко опубликовал статью "Работы О.Б. Лепешинской и превращение видов".
Совещание приняло резолюцию, в которой, в частности, говорится: "Вирховианская догма, согласно которой клетка происходит только от клетки, не соответствует действительности, в корне противоречит всем принципам мичуринского учения и затрудняет развитие передовой советской биологии в ряде важнейших участков этой науки... Своими работами они (Лепешинская и ее сотрудники. - В.А.) экспериментально доказали, что клетки могут происходить не только путем деления, но также из живого вещества, не имеющего структуры клетки, что является крупным открытием в биологической науке... Идеи, развиваемые О.Б. Лепешинской, должны быть широко популяризированы и использованы в практике медицины и сельского хозяйства".

В результате "блестящей победы" учения Лепешинской к лысенковской триаде менделизм-вейсманизм-морганизм был прибавлен еще один бранный термин - вирховианство.

Среди выступавших с поддержкой чудовищных идей Лепешинской, ничего общего не имеющих с наукой, среди принявших резолюцию, наносящую огромный вред советской науке, был ряд ученых с мировым именем, крупнейших специалистов в области нормальной и патологической цитологии, и ни один из них не подал протестующий голос. Как это объяснить? Чтобы современному читателю это было понятно, я приведу беседу моего друга профессора В.М. Карасика с академиком Н.Н. Аничковым, с которым он был в приятельских отношениях. Беседа состоялась вскоре после окончания майской сессии. Карасик спросил Аничкова, как он все же мог выступить с восхвалением Лепешинской. На это Николай Николаевич, грассируя, ответил: "Давление на нас было оказано из таких высоких сфер, что мы извивались как угри на сковородке. Я после своего выступления три дня рот полоскал". (В какой мере это помогло, он не сказал).

До майского совещания 1950 г. Лепешинская заведовала скромной лабораторией цитологии в Институте экспериментальной биологии АМН СССР. После совещания лабораторию преобразовали в Отдел по изучению живого вещества со значительным расширением штата и богатым пополнением оборудования. В том же году О.Б. Лепешинская вне очередного раунда, в одиночку, получает Сталинскую премию первой степени - 200000 руб. (двадцать тысяч в современном исчислении). Еще за несколько лет до этого было известно по слухам, а затем сообщено Лепешинской в печати о проявлении Сталиным "отеческой заботы о науке": "В самый разгар войны, поглощенный решением важнейших государственных вопросов, Иосиф Виссарионович нашел время познакомиться с моими работами еще в рукописи и поговорить со мной о них. Внимание товарища Сталина к моей научной работе и его положительный отзыв о ней влили в меня неиссякаемую энергию и бесстрашие в борьбе с трудностями и препятствиями, которые ставились учеными-идеалистами на пути моей научной деятельности" (Внеклеточные формы жизни. М., 1952. С. 6). Всего этого было достаточно, чтобы учение Лепешинской получило статус политической платформы, поддерживаемой партией и правительством. В середине 50-х годов на мой недоуменный вопрос, адресованный К.М. Завадскому (известный эволюционист, будущий заведующий кафедрой дарвинизма ЛГУ): "Как Вы могли в своей статье, описывая регенерацию листьев бегонии, утверждать, что меристематические клетки возникают из неклеточного живого вещества?" - он ответил: "Я солдат партии".

Критика в адрес Лепешинской рассматривалась как антисоветская акция со всеми вытекающими последствиями. Это вполне уживалось с широко цитируемым утверждением Сталина: "Общепризнано, что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики" (Правда. 20 июня 1950 г.). Такое положение дел отнюдь не свидетельствовало о недостаточной действенности высказываний Сталина. Объяснялось это просто тем, что в то время многие фразы и слова воспринимались в перевернутом, инвертированном смысле. Борьба мнений понималась как борьба с мнением инакомыслящих. В программе по гистологии и эмбриологии Минздрава СССР от 1953 г. имеется пункт "Значение свободных дискуссий для дальнейшего развития советской биологии и медицины (сессия ВАСХНИЛ, объединенная сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР)". Возврат к воззрениям первой половины прошлого века назывался борьбой за передовую науку. Признание передачи по наследству приобретенных свойств, подменявшее дарвинизм ламаркизмом, считалось развитием творческого дарвинизма. Сталинабадская газета, обрушиваясь на Ю.Я. Керкиса, изгнанного Лысенко из Института генетики АН СССР и вынужденного с семьей искать средства к существованию в таджикской глубинке, обвиняла его в "полной беспринципности" из-за его нежелания признать свои морганистские ошибки. Малодушное же отречение ученого под влиянием насилия от своих убеждений, если он не был предназначен к полному сокрушению, объявляли честным, мужественным поступком и т.д.

Вскоре после майской сессии Лепешинской последовали организационные выводы, обрушившиеся в первую очередь на цитологов, гистологов, эмбриологов, которые до этой поры еще как-то могли заниматься нормальной наукой, если она не соприкасалась с вопросами генетики. Прежде всего огонь был направлен на тринадцать ученых, подписавших статью с уничтожающей критикой книги Лепешинской "Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме" (1945 г.). Статья под названием "Об одной ненаучной концепции" была опубликована в газете "Медицинский работник" от 7 июля 1948 г. (естественно, что после августовской сессии 1948 г. такая статья не могла бы увидеть свет). Лепешинская в то время основывала свое открытие возникновения клеток из живого вещества, лишенного клеточной структуры, на двух группах фактов. Используя в качестве объектов развивающиеся яйца курицы и севрюги, она описала превращение желточных шаров, якобы лишенных ядра, в эмбриональные клетки и в кровяные островки - зачатки кровеносных сосудов. Другим объектом служила растертая гидра, у которой, по мнению Лепешинской, после разрушения всех клеток из образовавшегося живого вешества вновь возникали клетки. Тем самым Лепешинская фактически призывала вернуться к воззрениям Шлейдена и Шванна, то есть к уровню науки 30-х годов прошлого столетия.

В статье тринадцати было показано, что выводы Лепешинской основаны на применении негодной методики, на элементарном непонимании того, что видно под микроскопом, из-за полной биологической безграмотности и сумбурного мышления. Дело в том, что желточные шары - это полноценные клетки, содержащие ядро и цитоплазму, загруженную желточными зернами, служащими материалом для развивающегося зародыша. Желточные зерна поначалу маскируют ядра, но по мере их потребления ядра становятся хорошо видимыми. Этот процесс Лепешинская истолковала как зарождение ядер в бесклеточном живом веществе. Кроме того, желточные шары, израсходовавшие желточные зерна, в дальнейшем погибают. Произвольно располагая эти стадии разрушения клеток в обратном порядке, Лепешинская выдавала этот процесс за возникновение клеток из бесструктурного живого вещества. Опыты с растертой гидрой никакой доказательной силы вообще не имели, так как при растирании мелкие клетки могли остаться целыми. Из своих изысканий Лепешинская сделала выводы для медицинской практики. Она заключила, что заживление ран происходит за счет новообразования клеток из "кровяной зернистости" и предлагала лечить раны путем прибавления к ним крови. Далее в статье тринадцати авторов было показано, как Лепешинская, пытаясь укрепить свои теоретические построения цитатами из Энгельса, превратно их толкует и игнорирует те высказывания Энгельса, которые явно противоречат ее утверждениям. В заключение статьи авторы пришли к такому выводу: "Выдавая совершенно изжитые и поэтому в научном отношении реакционные взгляды за передовые, революционные, Лепешинская вводит в заблуждение широкого читателя и дезориентирует учащуюся молодежь. Вопреки добрым намерениям автора, книга ее объективно могла бы только дискредитировать советскую науку, если бы авторитет последней не стоял так высоко. Ненаучная книга Лепешинской - досадное пятно в советской биологической литературе". Статью подписали: действительные члены АМН СССР Н. Хлопин, Д. Насонов, член-корреспондент АН СССР В. Догель, член-корреспондент АМН СССР П. Светлов, профессора Ю. Полянский, П. Макаров, Н. Гербильский, 3. Кацнельсон, Б. Токин, В. Александров, Ш. Галустьян, доктора наук А. Кнорре, В. Михайлов.

Совершенно очевидно, что Лепешинская и ее окружение, получив полное признание высоко стоящих инстанций, правительственных и партийных, не могли оставить безнаказанными авторов разоблачительной статьи. Требовалось заставить их принять учение о зарождении клеток из живого вещества или убрать их с научного поприща. Из тринадцати подписавших статью большинство были сотрудниками Института экспериментальной медицины АМН СССР в Ленинграде. В июне 1950 г. в Ленинград прибыли эмиссары Лепешинской - действительный член АМН СССР Н.Н. Жуков-Вережников и доктор биологических наук И.Н. Майский. На заседаниях Ученого совета Института экспериментальной медицины АМН СССР (21-23 июня) должны были выступить посланцы Лепешинской и подписавшие статью тринадцати, в первую очередь заведующие трех отделов Института: общей морфологии (в который входила руководимая мною лаборатория цитологии) - Д.Н. Насонов, экспериментальной гистологии - Н.Г. Хлопин и фитонцидов - Б.П. Токин. Перед собранием по поручению партбюро нас предупредили, что вопрос о сохранении или ликвидации отделов и лабораторий будет решаться в зависимости от того, как выступят авторы антилепешинской статьи, и прежде всего Насонов, Хлопин, Токин.

Заседание открыл и вел директор ИЭМ член-корреспондент АМН СССР Д.А. Бирюков. Свое вступительное слово он начал со ссылки на статью "гениального нашего вождя" Сталина, опубликованную днем раньше в "Правде": "Непосредственно в связи с сегодняшним нашим совещанием надо обратить внимание на ту часть статьи, где товарищ Сталин показывает, какую роль играет критика в науке, когда эта критика является смелой, принципиальной, без оглядки, и как он показывает, какое значение имеет то, что он назвал аракчеевским режимом...". Затем об открытиях Лепешинской доложил Жуков-Вережников, после чего начались прения, на которых выступили 15 человек. Первым взял слово действительный член АМН СССР Н.Г. Хлопин, лауреат Сталинской премии, один из наиболее крупных и эрудированных гистологов того времени. Он полностью признал свои ошибки, отрекся от статьи тринадцати, тезис Вирхова "Каждая клетка из клетки" обозвал метафизическим положением и предложил проблему развития клеток поставить "в центре внимания всех представителей биологии и медицины".

Иначе звучало выступление Д.Н. Насонова, также действительного члена АМН СССР и лауреата Сталинской премии. Он прежде всего указал на грандиозную ответственность, связанную с принятием учения Лепешинской, которое знаменует полный переворот в биологии, касающийся всех ее разделов, а также практической медицины. Поэтому для решения этой проблемы требуются чрезвычайные доказательства. Насонов апеллировал к той же "гениальной" статье нашего вождя, в которой говорилось о свободе критики в науке. С другой стороны, он сослался на авторитеты академиков Аничкова, Павловского, Сперанского, Северина, профессора Хрущова, которые на майской сессии заверили, что приведенные Лепешинской факты и выставленные новые препараты вынудили их признать правильность ее теоретических положений. Исходя из этого Насонов считал необходимым пересмотреть старые доктрины и признал ошибкой авторов статьи тринадцати чисто словесную критику Лепешинской, без приведения собственных экспериментальных данных по этому вопросу.

Покаяние Насонова было явно слабым, и поэтому, нападая на него, можно было приобрести политический капитал. Этим прежде всего соблазнился профессор С.И. Гальперин - физиолог, работавший в Ленинградском педагогическом институте им. Герцена. Он обвинил Насонова и меня в развитии идей И. Мюллера и М. Ферворна, которые в свое время В.И. Ленин назвал физиологическим идеализмом. Несмотря на то что наша концепция паранекроза явно доказывала ошибочность идей этих ученых прошлого века, Гальперин, искажая факты, по существу состряпал на нас политический донос. Я в своем выступлении сказал лишь, что в вопросе о Лепешинской согласен с Насоновым, а предоставленное мне время использовал для разоблачения клеветнического наскока Гальперина. Это явно не могло удовлетворить сатрапов Лепешинской, и И.Н. Майский в своем выступлении сказал: "Что касается выступления проф. Александрова, то надо сказать, что нельзя было более ловко обходить те острые углы, которые действительно были обойдены в его выступлении".

Одним из последних выступил профессор Б.П. Токин. Он остановился на двух моментах: на раскаянии в ошибках, совершенных им по
отношению к Лепешинской, и на яростных нападках на Насонова и на меня. Но его первая фраза все же была посвящена нам: "Мне кажется, что выступление, которое сделал проф. Насонов, неправильно: оно неправильно научно, оно неправильно политически, и дружные аплодисменты небольшой группы товарищей в связи с выступлением проф. Александрова тоже неуместны". И далее он полностью повторил злостные измышления Гальперина в адрес развиваемой Насоновым и мною концепции. Кроме того, он счел для себя выгодным отметить самокритичность выступления Хлопина и противопоставить его насоновскому. Таким образом, Токин, в отличие от Хлопина, не ограничился смиренным покаянием. Чтобы лучше удержаться на плаву, он решил еще взгромоздиться на Насонова и Александрова, погружая их в омут.

Не буду останавливаться на других выступлениях. Завершились они заключительным словом Жукова-Вережникова. Осуждая Насонова, он сказал: "... нужно было Вам сделать, как сделали проф. Хлопин и проф. Токин. Надо было осудить и сказать, что мы исходили из таких положений, были под таким гипнозом. В этом Ваша ошибка... Надо было сказать, что мы ошибались, а теперь давайте работать вместе". Ко мне он обратился со следуюшим назиданием: "Вы подписали статью, в которой высказали такое положение, что вирховская догма - это все и помимо этого не следует ничем заниматься. А сегодня, выступая здесь, просто ушли от этого".

Последним выразил свое негодование нашим поведением присутствовавший на заседаниях представитель Горкома ВКП(б) Бобовский.

Насонов, предчувствуя расправу, сразу после окончания заседаний направил заведующему Отделом науки ЦК ВКП(б) Ю.А. Жданову письмо, в котором просил о защите и объяснял, какой вред биологии и медицине принесет превращение взглядов Лепешинской "в застывшую догму, обязательную для всех биологов и медиков, и это тем более необходимо, что фактический материал, опубликованный до сих пор О.Б. Лепешинской, вызывает ... у многих ... очень серьезные сомнения". Крик Насонова о помощи остался без ответа. Через некоторое время его известили о принятии Президиумом АМН СССР решения ликвидировать Отдел общей морфологии. Насонов вновь обращается к Ю.А. Жданову с просьбой сохранить Отдел хотя бы в сокращенном виде, однако и на это обращение ответа не последовало. И 28 июля 1950 г. был издан приказ по Институту за №108/л, где в §7 значится: "...ликвидировать с 1 сентября с.г. Отдел общей морфологии...", а в §10 - "освободить от работы в Институте с 1 сентября с.г. ..." - дальше следует список 21 уволенного сотрудника, среди них 4 профессора, заведовавших лабораториями, 12 научных сотрудников, остальные лаборанты. Часть технического персонала была переведена в другие подразделения Института. Отделы Хлопина и Токина остались нетронутыми. (Не будучи уверенным в прочности своего положения, Хлопин опубликовал в "Медицинском работнике" от 26 октября 1950 г. письмо в редакцию под заголовком "Вскрыть и преодолеть ошибки -долг советского ученого". Выполняяэтот "долг советского ученого", он, в частности, писал: "...я категорически отрицал возможность развития клеток из неклеточного живого вещества в настоящее время. Этим я ставил преграду научному исследованию и заранее ограничивал его возможности". Вслед за этим Хлопин написал статью в журнал "Успехи современной биологии" (1951. Т. 31, №1). В ней каждая строка продиктована паническим страхом: "...в моих прежних работах имеется ряд недопустимых некритических заимствований из арсенала реакционного вейсманизма-морганизма, вся идеалистическая сущность которого была вскрыта акад. Т.Д. Лысенко" (с. 144)).

Вот так завершилась свободная дискуссия с осуждением аракчеевщины в науке, происходившая в июне 1950 г. в Институте экспериментальной медицины АМН СССР. Так был полностью разрушен самый крупный цитологический центр в нашей стране, работы которого были тесно связаны с рядом важных разделов практической медицины. Дальнейшая судьба научных сотрудников, изгнанных из Института, сложилась по-разному. На мою долю выпала полуторагодичная безработица. Это лишь один из эпизодов, сопровождавших утверждение единовластия Лепешинской в цитологии.

Через 2 года, 22-24 апреля 1952 г. состоялось еще одно сборище - "Конференция, посвященная проблеме развития клеточных и неклеточных форм живого вещества в свете теории О.Б. Лепешинской". Оно было созвано AMН СССР, Отделением биологических наук АН СССР с участием вузов и научно-исследовательских институтов Минздрава СССР. На конференции царило полное единодушие, и ни один участник не подверг сомнению учение Лепешинской. Из 37 докладчиков 25 в первой конференции 1950 г. не участвовали. Таким образом, за это время Лепешинская существенно пополнила ряды своих приверженцев, среди которых было немало настоящих ученых, для которых все было ясно.

Установление диктатуры Лысенко и Лепешинской в основных разделах биологии удовлетворило их честолюбивые и материальные стремления, а также приносило большие выгоды их приближенным. Вместе с тем такая организация науки вполне устраивала партийные и правительственные инстанции, так как облегчала управление наукой и охрану ее от вредных влияний буржуазной науки и чуждой идеологии. Пример Лысенко и Лепешинской поставил на очередь реорганизацию по той же схеме еще не охваченных областей биологии. Более всего для такой реорганизации созрела физиология. Рецепт был известен. Требовался лидер, при нем активный боеспособный штаб, затем авторитет покойного общепризнанного классика-ученого, именем которого можно прикрыть деятельность лидера, и, конечно, подлежащий разгрому лагерь ученых, стоящих на методологически порочных позициях. Роль покойного покровителя физиологии могла быть поручена только великому И.П. Павлову, лишенному возможности защитить свое доброе имя.

Сперва было неясно, кто станет во главе единственно правильного направления. Претендентов было в сущности двое: академики К.М. Быков и А.Д. Сперанский. Окончательное решение этого вопроса должно было быть принято в высоких инстанциях, после чего следовало по образу и подобию августовской сессии 1948 г. и майской сессии 1950 г. организовать сессию с предъявлением утвержденного вождя физиологии и выявлением ученых, совершавших методологические ошибки в своей научной и организационной деятельности. Однако в отличие от двух предыдущих сессий, где профессиональных ученых сокрушали неучи, втершиеся в доверие партии и правительству, в предстоящей сессии одни профессионалы-ученые должны были осудить других, также профессиональных ученых.

Один из раундов борьбы между командами Быкова и Сперанского происходил в Ленинграде на открытых заседаниях Ученого совета Института экспериментальной медицины АМН СССР 4 и 5 апреля 1950 г. Тема заседаний - "О павловском направлении в советской медицине". Было заслушано 3 доклада - Д.Н. Насонова "Преодоление вирховианства в учении о клетке", К.М. Быкова "Перспективы развития идей Павлова в области медицины" и С.В. Аничкова "Павловские принципы в применении к изысканию новых лекарственных веществ". Для участия в заседаниях из Москвы прибыли посланцы Сперанского - М.Г. Дурмишьян, О.Я. Острый и А.Ю. Броновицкий. Они выступали с рядом критических замечаний в адрес Быкова, а Броновицкий в последнем своем выступлении, предвкушая победу лагеря Сперанского, сказал, что борьба, которую они ведут за учение Сперанского о роли нервной системы в трофике и целостности организма, будет состоять из трех фаз: первая - это дискуссия по методологическим вопросам, вторая будет касаться пересмотра научных исследований, воспитания медицинских кадров, поведения врача у постели больного, третья же фаза будет фазой оргвыводов.

Однако партия Быкова имела явные преимущества. Работы его и его сотрудников были ближе к основному направлению павловской школы, чем коллектива Сперанского. Сперанский, как и Быков, был в прошлом учеником Павлова, однако, работая в направлении патофизиологии, пытался создать свою собственную концепцию о первостепенной роли нервной системы в "организации и развитии" болезни. Она была изложена в его монографии "Элементы построения теории медицины" (1937), но связь ее с павловским учением не была достаточно подчеркнута. Кроме того, штаб Сперанского был явно менее представителен и обладал меньшей пробивной активностью. В результате ЦК ВКП(б) поручил руководство и организацию сессии академику Быкову.

И вот 28 июня 1950 г. разразилась "Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения академика И.П. Павлова". Она была организована АН СССР совместно с АМН СССР. Задачей сессии являлось подчинение идеям павловской школы (в том виде, как их понимали официально признанные наследники) всей физиологии, теоретической медицины и вытекавшей отсюда клинической практики. Сессия длилась шесть дней. После выступлений президента АН СССР С.И. Вавилова и вице-президента АМН СССР И.П. Разенкова состоялись два доклада - К.М. Быкова "Развитие идей И.П. Павлова (задачи и перспективы)" и А.Г. Иванова-Смоленского "Пути развития идей И.П. Павлова в области патофизиологии высшей нервной деятельности".

На августовской сессии вводный доклад Лысенко назывался "О положении в биологической науке", в действительности же речь шла лишь о мичуринской биологии, поскольку другая биология признавалась лженаучной. На Павловской сессии вводные доклады по названию касались лишь павловской физиологии и патофизиологии, но подразумевалось, что непавловская физиология и патофизиология не должны существовать. В этом было сходство обеих сессий. Вслед за докладами в дискуссии выступили 81 оратор из 209 записавшихся. Работа сессии вылилась в осуждение тех ученых, которые уклонились от павловского пути, тех руководителей, которые не обеспечили дальнейшее развитие павловских идей, тех, которые недооценивали приоритет Павлова в своей деятельности, тех, кто не давал должного отпора буржуазным физиологам, тех, кто стоял на ошибочных методологических позициях. Пожалуй, точнее всего главную задачу сессии (помимо организационной) выразил выступивший в прениях профессор А.В. Лебединский (он занял кафедру физиологии Военно-медицинской академии после ухода Л.А. Орбели), сказав, что она должна обеспечить "...полную ликвидацию отступления от генеральной, единственно правильной и плодотворной научной линии - павловской физиологии" (Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения академика И.П. Павлова. М., 1950. с. 320).

Основными мишенями были избраны академики Л.А. Орбели, И.С. Бериташвили, А.Д. Сперанский, профессора - П.К. Анохин, П.С. Купалов, сотрудники Орбели профессора А.Г. Гинецинский, А.В. Лебединский и некоторые другие. Тон был задан вводными докладами и поддержан подавляющим большинством выступавших. В спорах почти не фигурировали научные факты, экспериментальные данные. Выяснялось не значение исследований ученого для понимания физиологических процессов, а отношение его работ к павловскому учению, к диалектическому материализму, а в отдельных выступлениях - и к мичуринской биологии. А для этого важнее была сверка цитат, чем сопоставление научных данных с действительностью.

Особенно резким нападкам подверглись Орбели, Анохин и не присутствовавший на сессии Бериташвили. Конечно, атака на Орбели была обусловлена тем, что он занимал основные руководящие посты в области физиологии - он был директором Физиологического института им. И.П. Павлова АН СССР и Института эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности им. И.П. Павлова АМН СССР, начальником кафедры физиологии Военно-медицинской академии, заведующим отделом физиологии Естественнонаучного института им. П.Ф. Лесгафта, председателем Всесоюзного общества физиологов, биохимиков и фармакологов, главным редактором "Физиологического журнала СССР", председателем ряда комиссий. Вот почему главной целью организаторов сессии было обоснование необходимости смещения Орбели с занимаемых им постов.

Основной упрек к Орбели Быков сформулировал так: "...Л.А. Орбели и его школа занимались не столько разработкой павловского идейного наследства, сколько разработкой проблем, поставленных им самим" (с. 24). Особенно остро ставился вопрос о невнимании Орбели к изучению второй сигнальной системы, а ведь перед самой сессией вышел очередной "гениальный труд" товарища Сталина "Марксизм и вопросы языкознания". Проблема же языкознания непосредственно связана с человеческой речью - второй сигнальной системой. Тяжелые обвинения пришлось выслушать и Анохину от докладчиков и от выступавших в прениях. Его упрекали в уходе от Павлова, в искажении павловских идей, в тенденции "поправить" классическое учение Павлова теоретическими измышлениями зарубежных ученых (Быков). В действительности же слабым местом Анохина было то, что он занимал соблазнительный пост директора Института физиологии АМН СССР. Более сдержанной была критика в адрес Сперанского *. Его обвиняли преимущественно в том, что он в своих трудах недооценивает роль головного мозга, мало цитирует Павлова и как бы претендует на оригинальность своей концепции о роли нервной системы в патологии. Резкому осуждению был подвергнут фундаментальный учебник "Основы физиологии человека и животных" А.Г. Гинецинского и А.В. Лебединского.

* На Ученом совете ИЭМ 5 апреля 1950 г., о котором было сказано выше, Броновицкий, выступая в защиту идеи Сперанского, сказал: "Ничего в этом отношении оригинального нет, и это есть лишь продолжение великих идей Ивана Петровича". Ценность научного труда определялась по его близости к трудам Павлова, а не по его соответствию действительности.
Главные обвиняемые вели себя по-разному.

Анохин признал все свои ошибки, которые ему инкриминировались, и еще несколько ошибок, которые его оппоненты просмотрели. Бросил упреки Бериташвили и Орбели, лестно отозвался о Быкове, связал учение Павлова с учением Мичурина-Лысенко и, как и подавляющее большинство выступавших, закончил свою покаянную речь хвалой Сталину.

П.С. Купалов (он заведовал павловским отделом в Институте экспериментальной медицины) отклонил все сделанные в его адрес упреки и позволил себе усомниться: "Я хочу спросить у такой высокой научной аудитории, перед которой я выступаю: неужели наш научный русский советский ум, неужели мы - преемники Павлова, Сеченова - утратили свое право на то, чтобы создавать новые научные термины и систематизировать новые, нами собираемые факты?" (с. 162). Ответа на свой вопрос Купалов не получил.

Особенно драматичными были выступления Орбели. Несомненно наиболее талантливый и активный из учеников И.П. Павлова, заслуженно пользовавшийся огромным научным и моральным авторитетом, глубочайшим уважением за ум и доброту, Л.А. Орбели вдруг оказался в положении обвиняемого в провале развития павловского учения. Эта клевета не могла не задеть его человеческое достоинство, что и отразилось в его первом выступлении на четвертом заседании сессии. Он начал с претензии по поводу того, что заранее не был оповещен о предъявляемых ему обвинениях. Далее, возражая Быкову и Иванову-Смоленскому, он дал объяснение своей научной деятельности и признал некоторые организационные ошибки. Выступление Орбели было расценено как крайне неудовлетворительное многими выступавшими на последующих заседаниях, в том числе и некоторыми сотрудниками, работавшими под его руководством. И вот на десятом заседании последним вторично берет слово Орбели. Тон его стал совершенно иным: "В результате неподготовленности и расстроенного настроения я совершенно неправильно использовал предоставленное мне время, потерял значительную часть его на ненужное изложение истории моего участия в разработке павловского учения, не дал ясной и полной картины хода работ руководимых мною институтов им. Павлова, допустил неуместный выпад в отношении своего уважаемого товарища академика Быкова" (с. 501-502). Затем в пяти пунктах Орбели перечислил допущенные им ошибки. Между первым и вторым его выступлением должно было произойти что-то существенное, что могло бы сломить гордость этого сильного человека.

Сперанский повинился в том, что мало ссылался на Павлова, признал свою вину за нечеткие формулировки и неудачные термины, упомянул Лысенко, но от общего направления своей работы не отступал и ни Орбели, ни Анохина не лягнул.

На последнем заседании Павловской сессии с заключительными словами выступили Быков, Иванов-Смоленский и президент АН СССР С.И. Вавилов. Сессия завершилась осуждениями разной сокрушительной силы провинившихся ученых и принятием обращения к товарищу И.В. Сталину, заканчивавшимся словами: "Да здравствует наш любимый учитель и вождь, слава всего трудящегося человечества, гордость и знамя передовой науки - великий Сталин!".

Сразу после этой "свободной дискуссии" последовали организационные выводы. Постановлением Президиумов АН СССР и АМН СССР Орбели был освобожден со всех занимаемых постов, Анохин снят с должности директора Института физиологии АМН СССР *. На базе Института физиологии центральной нервной системы АМН СССР, Физиологического института им. И.П. Павлова АН СССР и Института эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности им. И.П. Павлова АМН СССР был создан единый Институт физиологии им. И.П. Павлова АН СССР, директором которого был назначен Быков. Иванов-Смоленский стал заместителем директора вновь созданного Института высшей нервной деятельности АН СССР. Были уволены многие научные сотрудники, работавшие под началом Орбели. Самый близкий его помощник, крупный ученый А.Г. Гинецинский должен был отправиться в Новосибирский медицинский институт. В соответствии с решениями сессии АН СССР и АМН СССР 1950 г. академик И.С. Бериташвили был отстранен от руководства Институтом физиологии АН Грузинской ССР и кафедрой физиологии Тбилисского университета и был вынужден прекратить исследовательскую работу. В Ростовском медицинском институте с заведования кафедрой физиологии был уволен крупный исследователь, действительный член АМН СССР Н.А. Рожанский.

* Вскоре после этого Анохин направляет в редакцию "Вестника АМН СССР" пространное письмо, озаглавив его: "О моих ошибках в разработке учения И.П. Павлова и о путях их исправления в духе указаний объединенной Павловской сессии АН СССР и АМН СССР" (Вестник АМН СССР, 1951, №2). В те годы ученых тренировали не на отстаивание собственных взглядов, а на умение отказываться от них.
При АН СССР был учрежден "Научный совет по проблемам физиологического учения академика И.П. Павлова" в составе 13 человек во главе с Быковым. Секретарем Совета стал Э.Ш. Айрапетьянц, один из самых рьяных организаторов всего быковского предприятия. В состав Совета Орбели, Сперанский, Анохин, конечно, не были включены.

В указанном постановлении Президиумов обеих академий читаем: "Академик Орбели занял нетерпимое монопольное положение в физиологии, что противоречит духу советской науки и мешает свободному ее развитию" (Вестник АН СССР. 1951. №7. С. 117). (Это после учреждения диктатур Лысенко и Лепешинской!). Остается не совсем ясным, почему передача полной монополии в физиологии Быкову и его подручным должна была способствовать свободному ее развитию.

Во всяком случае, Быков, Иванов-Смоленский, Айрапетьянц и их подручные своей цели добились, а организованный ими Научный совет начал выполнять чисто инквизиторские функции, пресекая всякие отклонения от павловского учения и его "извращения". На сессиях Совета в течение нескольких лет не прекращалась форменная травля Орбели. Так, на VIII сессии Научного совета 27 декабря 1952 г. была принята резолюция, в которой после ряда выпадов против Орбели содержался призыв: "Научный совет рекомендует редакциям физиологических, медицинских, биологических и педагогических журналов систематически публиковать статьи, вскрывающие вред применения идеалистического субъективного метода, отстаиваемого Л.А. Орбели и другими".

Павловская сессия сказалась самым пагубным образом и на развитии физиологических исследований, и на преподавании физиологии в вузах и школах. Физиологии был придан крайне узкий односторонний характер. Вне поля зрения или под запретом оказался ряд важнейших физиологических проблем, в частности подкорковая деятельность, вегетативная нервная система, эволюционная и клеточная физиология, эндокринология и т.д. Был разогнан ряд плодотворно работавших коллективов, осквернено доброе имя великого И.П. Павлова *.

* В 1988 г. в издательстве "Наука" вышел под редакцией академика Н.П. Бехтеревой объемистый том "Физиологические науки в СССР", где в разделе "Развитие физиологии в 1946-1962 гг.", написанном К.А. Ланге и Э.Н. Светайло, читатель с удивлением и возмущением натыкается на попытку авторов доказать, что "...речь идет о положительном в целом влиянии сессии, которое обусловило существенное количественное развитие исследовательских коллективов и научных работ в отдельных направлениях физиологических наук, способствовало укреплению творческих контактов физиологических исследовательских коллективов с отраслевыми... учреждениями и, наконец, предопределило активные поиски форм межведомственной координации деятельности физиологических институтов, лабораторий и кафедр" (с. 164). Это грубое искажение истории вызвало справедливую гневную отповедь Н. Григорьян и М. Ярошевского, опубликовавших в журнале "Коммунист" (1989. №3) статью, озаглавленную "Попытка реабилитировать одну из позорных акций в науке".
В результате трех сессий советская биология почти целиком была "упорядочена" путем создания трех научных направлений, официально признанных, широко поощряемых и жестко охраняемых от инакомыслия. Лысенко, Лепешинская, Быков получили диктаторские полномочия руководить своими методологически "единственно правильными" учениями: мичуринской биологией, учением о живом веществе, павловской физиологией. Монолитность советской биологии подчеркивалась появлением термина "передовая мичуринско-павловская биология".

Такое насилие над свободным саморазвитием науки привело к трагическим последствиям и для науки, и для государства. Огромный материальный урон был нанесен принудительным проведением в широких масштабах практических мероприятий, насаждаемых Лысенко и его приспешниками в сельском хозяйстве. Лысенко внедрял их, исходя из своих совершенно ложных теоретических представлений, а иногда и без всякой теоретической мотивировки. Не меньший ущерб терпело сельское хозяйство от лысенковских запретов на использование действительно рациональных методов, которые, по его мнению, исходили из методологически ложных предпосылок классической генетики. Ярким примером может служить борьба Лысенко против применения гибридов самоопыленных линий кукурузы, которые широко использовались в США и повышали урожайность на 25-30% . К 1956 г. они принесли США дополнительно 15 миллиардов пудов зерна. Лысенковцы расценивали этот метод как "фокусы" американских семеноводческих фирм, направленные на самообогащение, как порождение формально-генетической теории, развенчанное мичуринской биологией.

Каждая из трех сессий приводила к массовой смене кадров, прежде всего руководящих, в исследовательских лабораториях, в учебных заведениях, в партийных и советских органах, ведавших наукой. Были прерваны важные исследования многих плодотворно трудившихся ученых. Места изгнанных замещались малоквалифицированными, иногда просто невежественными или компетентными, но совершенно беспринципными людьми. Получать результаты, не согласующиеся с официально признанными направлениями, стало опасным, подтверждение же санкционированных догм сулило выгоды. В научные журналы хлынули работы, выполненные на чрезвычайно низком уровне, часто просто безграмотные, иногда с явно фальсифицированными данными. За недолгий срок лидерства Лепешинской было опубликовано более 100 работ в подтверждение возникновения клеток из неклеточного живого вещества. Число публикаций с доказательством правоты лысенковских идей не счесть, их тысячи.

После того как Лысенко провозгласил порождение одного вида в недрах другого, в научной печати начали появляться одна за другой десятки статей с подобного рода описаниями:

Все это не невинные развлечения. Если было бы всерьез признано, что культурные растения сами порождают сорняки, заглушающие их собственный рост, то это должно было бы привести к прекращению борьбы с сорняками или же направило борьбу с ними по какому-то бессмысленному лысенковскому пути. Трудно даже себе представить, какими катастрофическими последствиями обернулась бы эта дикая концепция порождения одного вида в недрах другого, выдаваемая за дальнейшее развитие советского мичуринского дарвинизма, если бы ею вооружили практиков сельского хозяйства.

Вокруг мичуринской биологии роилось множество философов во главе с академиком Митиным. Их функции были двояки: во-первых, доказывать, что догмы Лысенко и Лепешинской - это творческое воплощение идей Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина; во-вторых, клеймить все несогласное с выводами мичуринской биологии как метафизику, идеализм, поповщину. Для этого не нужно было утруждать себя знанием биологии, и философы писали в разные издания сотни статей и выпускали через Общество распространения политических и научных знаний, одним из руководителей которого был Митин, десятки брошюр, выходивших огромными тиражами.

Поступательное развитие науки приводит к двойному результату: во-первых, выявляются новые факты и новые закономерности; во-вторых, доказывается невозможность существования некоторых явлений, ранее казавшихся вероятными. Когда развернулась деятельность Лысенко и Лепешинской, из-за нахлынувшего невежества были отброшены все запреты, налагаемые современной биологией. Все считалось возможным - вплоть до порождения кукушки пеночкой, вплоть до превращения растительных клеток в животные (см. ниже). Но самым страшным было то, что многие, казалось бы, эрудированные люди стали поддаваться этим веяниям и начали, по-видимому искренне, верить в то, что было совершенно несовместимо с наукой последних полутора столетий. Похоже, что это отражало какой-то странный процесс адаптации психики к отравленной атмосфере, которой вынуждены были дышать ученые того времени.

Приведу пример. Председатель Ученого совета Минздрава СССР Л.Н. Федоров, бывший сотрудник И.П. Павлова, бывший директор Института экспериментальной медицины АМН СССР, прекрасный администратор и умнейший человек, направляет заведующему кафедрой гистологии 1-го Медицинского института в Ленинграде Ш.Д. Галустяну 28 декабря 1948 г. следующее письмо:

"Дорогой Шаварш Давидович! Обращаюсь к тебе с совершенно необычной просьбой. Твой земляк профессор Мелконян Гаспар Акимович наткнулся на поразительный факт остеогенеза ин витро. Факт настолько очевидный, что я ни на секунду не сомневаюсь в том, что проверка подтвердит эту замечательную находку. Ввиду огромного принципиального значения этого факта прошу тебя лично и как председатель Ученого совета немедленно оказать всемерное содействие в постановке исследований, использовав для этого все возможности Института экспериментальной медицины, вплоть до микрокиносъемки".
Суть открытия Мелконяна состояла в следующем. В банке, в которой много лет хранились пузырьки эхинококка (личиночная стадия паразитического червя, поражающего разные органы человека) , сперва в слабом формалиновом растворе, а затем в простой воде, на которую он был сменен, время от времени с интервалом в пару лет появлялись обломки кости. В январе 1949 г. Мелконян был направлен для консультации в мою лабораторию в ИЭМ. Он привез с собой две банки с коричневой, покрытой плесенью жидкостью, в которой не было обнаружено никаких живых костных или костеобразуюших клеток, о чем и была ему вручена подписанная мною справка. Мелконян демонстрировал свои банки и в московских лабораториях. В результате через год в ведущем журнале "Успехи современной биологии" (1950. Т. 30, вып. 2(5)) появилась статья Мелконяна с описанием сделанного им открытия. В заключение своей статьи автор пишет: "Описан процесс особого, нового типа костеобразования в мутной нестерильной жидкости, в которой до этого сохранялись дочерние эхинококковые пузырьки" (с. 311). Следует сообщить, что в состав редколлегии журнала входили: главный редактор Г.К. Хрущов (директор Института цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР), зам. главного редактора проф. А.Н. Студитский; члены: академик Е.Н. Павловский, профессор О.Б. Лепешинская и ближайшие сподвижники Лысенко профессора А.А. Авакян и В.Н. Столетов.

Грамотные биологи были защищены от натиска лженаучных идей Лысенко и Лепешинской барьером элементарных знаний современной науки, люди же далекие от биологии могли принимать лженауку всерьез, читая популярные статьи и книги, издаваемые в несметном количестве, слушая радио, в дальнейшем смотря телевизор, где демонстрировались практические достижения мичуринской биологии, посещая театры и кино, где шли посвященные ей пьесы и фильмы. Большой бедой было отравление лженаукой сознания школьников, студентов, начинающих ученых и огромной армии школьных учителей. Они были беззащитными перед новыми учебниками, программами и лекторами, скрывавшими от них истинные достижения современной биологии и вместо них подсовывавшими псевдодостижения мичуринской псевдобиологии. Особенно большой вред нанесли рекомендованный Министерством высшего образования СССР учебник для вузов "Общая биология" В.В. Маховко, П.В. Макарова и К.Ю. Кострюковой (первое его издание вышло в 1950 г. тиражом 40000 экз., второе - в 1956 г., тиражом 50000 экз.) и выпущенный в 1953 г. учебник П.В. Макарова "Основы цитологии" (50000 экз.). Школьникам мичуринская наука на протяжении двадцати лет давалась в учебниках "Основы дарвинизма" разных авторов (М.М. Мельников, Е.А. Веселов и др.).

Превращение советской биологии в один из плацдармов политической борьбы вызвало противопоставление ее зарубежной буржуазной науке. Это также привело к ряду крайне вредных последствий, связанных, однако, и с более общими причинами. Разгром фашистской Германии в Великой Отечественной войне естественно привел к углублению самосознания, самоуважения, к законному росту гордости советских людей за свою державу. Однако та же причина подчас обостряла извращенные формы этих высоких чувств: презрение к иностранцам, антисемитизм, стремление во всем утверждать национальный приоритет. Борьба с "преклонением перед иностранщиной" требовалась еще и для нейтрализации тех впечатлений, которые миллионы советских людей, занесенных войной за рубеж, получили в капиталистических странах. Все это нашло свое отражение и на научном поприще.

Какие формы принимало вытравление "низкопоклонства перед иностранщиной", можно видеть из следующих примеров. Программы по курсу гистологии и эмбриологии для медицинских вузов, изданные Министерством здравоохранения СССР в 1951 и 1953 гг., начинаются фразой: "Курс гистологии и эмбриологии основывается на самобытных исследованиях наших отечественных ученых ...". В программах приведены имена нескольких десятков ученых, среди них нет ни одного иностранного ученого, нет имени основателя клеточной теории Т. Шванна. Упомянуты лишь Вейсман-Мендель-Морган, авторы реакционной идеалистической теории.

Академик М. Митин, философ, истинный мичуринец, всегда живший в полном единстве со средой и точно ее отражавший, опубликовал статью, громящую другого философа, Б. Кедрова (Литературная газета, 1949. 9 марта). Приведя цитату из Кедрова о том, что Менделеев боролся за интернациональность науки, Митин пишет: "Эти рассуждения Б. Кедрова чудовищны и ничего общего с марксизмом-ленинизмом не имеют. Марксизм-ленинизм учит, что в классовом обществе нет и не может быть "единой мировой науки", нет и не может быть «единого мирового естествознания»". В книге Л.С. Сутулова (будущего ректора Рязанского медицинского института) "За творческое развитие гистологии" (1950) находим такие названия глав: "Против раболепия перед иностранными «авторитетами»", "За честь и независимость русской гистологии", "За большевистскую партийность в науке".

В январе 1948 г. я получил письмо от ученого секретаря Института цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР Л.В. Полежаева. В Трудах этого Института публиковалась моя научная статья. Полежаев просил меня пересмотреть список цитируемой литературы для изъятия из него части ссылок на зарубежных ученых, так как "...соотношение работ (цитируемых. - В.А.) советских и зарубежных ученых недолжно быть таким, чтобы это могло свидетельствовать о низкопоклонстве перед иностранцами". Мне все же удалось отстоять список литературы, указав, в частности, в ответном письме, что "...проведенное мною сопоставление собственных данных с данными других авторов никаких оснований для обвинения в низкопоклонстве перед иностранными учеными не дает". А вот профессора Г.В. Ясвоина редакция одного журнала заставила исключить из своей статьи ссылку на собственную работу, ранее опубликованную в зарубежном издании. Это не отдельные эпизоды. В газете "Культура и жизнь" (21 авг. 1948 г.) И. Сизов и Т. Зарубайло поносят ряд журналов АН СССР за публикацию статей, где авторы-генетики "раболепствуют пред реакционными буржуазными биологами". Так, в статье Б.Л. Астаурова даются ссылки на 87 авторов, из них 76 иностранцев, в статье Н.И. Шапиро на 71 автора - 53 иностранца, С.И. Алиханян ссылается на 63 иностранных авторов и всего лишь на 10 советских.

Борьба с космополитизмом широко развертывалась по исследовательским институтам и вузам. В апреле 1949 г. в Институте экспериментальной медицины про водится специальное заседание Ученого совета, где на повестке дня один вопрос - "О борьбе с космополитизмом и задачи Института экспериментальной медицины". В эти годы непомерно возросли проявления эйфории в различных областях нашей общественной жизни и, конечно, в науке. В статье "Биология" во втором издании БСЭ (1950) академик Опарин пишет: "Победоносное строительство социализма в Советском Союзе обусловило небывалый расцвет советской науки, в том числе и Биологии " (т. 5, с. 203). В статье "Наука" из трехтомного Энциклопедического словаря (1954) читаем: "Эксплуататорские отжившие и умирающие классы мешают свободному развитию науки...", "Советская наука... самая передовая в мире" (с. 469).

Попытки утверждать приоритет русских и советских авторов без всяких на то оснований принимали уродливые формы. Приведу лишь два примера. Общеизвестно, что создателем клеточной теории (1839) был немецкий физиолог и анатом Т. Шванн, широко использовавший работы немецкого ботаника М. Шлейдена. В 1946 г. с легкой руки Б.М. Козо-Полянского автором клеточной теории провозгласили П.Ф. Горянинова (1796-1865). Горянинов был широкообразованный врач-естествоиспытатель. Он написал более 80 работ по медицине, ботанике, зоологии, минералогии, однако эти работы к созданию клеточной теории никакого отношения не имели. И все же имя Горянинова как создателя или сосоздателя клеточной теории в течение ряда лет фигурировало в биологических учебниках, популярных брошюрах, в программах вузов и энциклопедических словарях. Так, П.В. Макаров (1951), широко эрудированный цитолог, прекрасно зная, что творит, просто писал: "Так П.Ф. Горяниновым была создана клеточная теория". Это было выгодно. Другой пример - кариокинетическое деление клетки, открытие которого на растениях начали приписывать И.Д. Чистякову, на животных - П.И. Перемежко, часто даже без упоминания истинных первооткрывателей - немецкого ботаника Э. Страсбургера и немецкого зоолога В. Флемминга.

Из-за языкового барьера открытия русских и советских исследователей нередко остаются неведомыми зарубежным ученым и честь открытия приписывается иностранным авторам. В этих случаях восстанавливать приоритет наших исследователей вполне справедливо. Однако фальсификация истории открытия лишь дискредитировала нашу науку.

Мичуринская биология и павловская физиология в больших или меньших масштабах, с большей или меньшей принудительной силой насаждалась в молодых социалистических странах. И здесь преследовались морганисты-менделисты, ломались планы исследовательских работ, в вузах и школах навязывалось преподавание мичуринской биологии. Переводились биологические учебники, написанные советскими мичуринцами, или издавались руководства, изготовленные на скорую руку собственными авторами.

В Чехословакии, на родине Грегора Менделя, внедряли лысенковскую генетику. В декабре 1952 г. в Либлицах, около Праги, состоялась конференция, посвященная неклеточным формам жизни. Конференцию открыл академик Малек, директор Центрального биологического института в Праге, речью о работах Лепешинской как о выдающихся достижениях передовой советской биологической науки. Затем последовала серия докладов чешских ученых, в которых подтверждались все самые дикие данные Лепешинской и ее сотрудников, а также данные Бошьяна, вплоть до образования клеток из кристаллов и превращения бактерии в дрожжевые клетки.

Не лучше обстояло дело и в Польше. Президент Польской Академии наук Ян Дембовский на первом заседании Президиума в 1952 г. в приветственной речи сказал, что польские ученые должны идти по стопам Лысенко и Лепешинской. Профессор Гаевский в статье о положении биологии в Польше писал:

"Лысенкоизм стал синонимом прогресса в науке, правильного применения диалектики и умелого сочетания научных исследований с практическим применением их в жизни. Одновременно те же печать, радио, учебники, научная и научно-популярная литература объявляли так называемую формальную генетику, развиваемую на Западе, синонимом развития идеалистических принципов в атмосфере загнивающего капитализма, синонимом совершенно бесплодных научных изысканий, не имеющих никакого значения для практики. Генетикам «формальным» присваивались клички такого рода, как «лакеи Уолл-Стрита», ярлык «вейсманиста», «морганиста» или сторонника Менделя был синонимом научной отсталости". "Такого рода воззрения царили у нас безраздельно в течение последних шести лет" (Проблемы ботаники. 1956. T.12. №10).
В 1952 г. Болгарская Академия наук избирает Лысенко своим почетным членом; в 1959 г. этим же званием удостаивает его Чехословацкая Академия сельскохозяйственных наук.

Несмотря на презрительное, враждебное отношение к буржуазной науке, и Лысенко, и Лепешинская, и Бошьян проявляли большую заботу о пропаганде своих идей и достижений не только в социалистических, но и в капиталистических странах. Книга Бошьяна была переведена на польский, венгерский, французский языки. Книги Лепешинской издавались на румынском, польском, венгерском, чешском, немецком, английском, французском языках. Еще больше "космополитизированы" были труды Лысенко. Открытия лысенковцев докладывались на международных конгрессах и совещаниях. Особенно большую активность в этом отношении проявлял один из ближайших и наиболее невежественных сотрудников Лысенко И.Е. Глущенко. Его выступления за рубежом собирали огромную аудиторию, что он расценивал как интерес к достижениям советской биологии, о чем и сообщал в публикуемых им отчетах о зарубежных поездках. В действительности же причина была иная. Ее точно сформулировали шведские селекционеры Леван и Мюнцинг в журнале "Hereditas" (1951, т. 37). По поводу доклада Глущенко на ботаническом конгрессе в Стокгольме в 1950 г. они писали:"...большинство слушателей, присутствовавших на этом заседании, пришло не столько в надежде узнать новые факты или теории, но чтобы лично повидать и услышать лиц, отрицающих самые элементарные факты науки о наследственности. Химики, отрицающие существование молекул и атомов, несомненно собрали бы столь же многочисленную аудиторию, если бы стали высказывать такие взгляды на Международном химическом конгрессе" (цит. по рукописи В.П. Эфроимсона "Компрометация науки вместо пропаганды мичуринского учения").

В 1936 и 1937 гг. Лепешинская опубликовала в широко читаемом японском журнале "Cytologia" на немецком языке две обширные статьи об образовании клеток из неклеточного живого вещества. В 1940 г. она прислала для публикации свою очередную статью на эту тему в "Архив анатомии, гистологии и эмбриологии". По настоянию проф. А.А. Заварзина статья была отклонена. Через некоторое время при встрече с Заварзиным она ему с возмущением заявила: "Это безобразие, мои статьи в японском журнале публикуют, а в своем отечественном журнале печатать отказываются". На это Заварзин спокойно ответил: "Мало ли что японцы делают, вот они диверсию на Халхин-Голе устроили". Заварзин был совершенно прав. Зарубежные издательства в антисоветских целях нередко пользовались таким приемом. Они переводили и публиковали без комментариев наиболее вздорные статьи и книги лысенковцев. В частности, в США в 1946 г. была издана книга Лысенко "Наследственность и ее изменчивость", журнал "Journal of Heredity" перевел знаменитую статью Студитского "Мухолюбы-человеконенавистники", помещенную в "Огоньке" в 1949 г. В ней автор приравнял генетиков к куклуксклановцам и сопроводил ее соответствующими издевательскими рисунками, которые также были аккуратно воспроизведены американским научным журналом.

Лысенковцы хотели использовать мичуринскую биологию как орудие политической борьбы, в действительности же она создала новый аспект нашей действительности, чрезвычайно уязвимой для зарубежной критики. В капиталистических странах появилась обширная антисоветская литература, целиком построенная на использовании того, что творилось в нашей биологии. В 1951 г. в США вышла книга известного генетика и историка биологии Зеркла (с. Zirkle) под названием "Смерть науки в Советском Союзе по материалам газеты «Правда» и другим официальным источникам". Много из этой литературы попадало в зарубежные научные журналы. Чтобы не будоражить советского читателя, номера таких журналов изымались или приходили в изуродованном виде с вырезанными компрометирующими статьями и с вымаранными их названиями в оглавлениях.

Можно подвести некоторые итоги тем потерям, которые понесли наша наука и страна в результате насильственного насаждения в биологии чуждых ей догм и учреждения диктаторских режимов в важнейших ее разделах.

1. Нанесен огромный материальный ущерб сельскому хозяйству принудительным внедрением убыточных мероприятий и одновременным противодействием применению эффективных методов. Задержано развитие ряда разделов медицины.

2. Высококвалифицированные и честные специалисты заменялись кадрами, подобранными по принципу безоговорочной преданности канонизированным учениям и их лидерам. Этот же показатель использовали при продвижении по службе, при наделении степенями и званиями, при избрании в Академию.

3. Потеряны время и средства на выполнение бессмысленных исследований и прекращены работы, представляющие научную и практическую ценность.

4. При преподавании в школах и вузах биологических дисциплин утаивались истинные достижения науки и подменялись лженаучными догмами и искаженными фактами.

Советская наука дискредитировалась в глазах зарубежных ученых. Некоторые ученые-коммунисты в капиталистических странах после трех сессий вышли из партии. Среди них будущий нобелевский лауреат французский биохимик Ж. Моно и выдающийся английский генетик и редактор коммунистической газеты "Daily Worker" Дж. Холдейн. Лауреат Нобелевской премии физиолог Генри Дейл отказался от звания почетного члена АН СССР. В своем письме президенту АН СССР С.И. Вавилову, которое советский ученый не может читать без чувства стыда, Дейл, в частности, писал:
"С тех пор как Галилей угрозами был принужден к своему историческому отречению, было много попыток подавить или исказить научную истину в интересах той или иной чуждой науке веры, но ни одна из этих попыток не имела длительного успеха... Считая, г. Президент, что Вы и Ваши коллеги действуете под аналогичным принуждением, я могу лишь выразить Вам свое сочувствие" (Британский союзник, 1948. №50, 12 декабря. с. 4).
Самые грозные, самые разрушительные последствия трех сессий были связаны с насилием над психикой людей. Об этом следует сказать подробнее. Сталинская диктатура ставила перед советскими гражданами трудные психологические проблемы независимо от их профессиональной принадлежности. Состояние же биологов усугублялось специфическим положением, создавшимся в этой науке. Несогласие с направлениями, официально утвержденными в качестве методологически единственно правильных, расценивалось как политическая оппозиция и влекло за собой как минимум увольнение с работы. Человек, в прошлом высказывавший устно или письменно идеи, противоречащие мичуринской биологии или павловскому учению, должен был признать свои ошибки и отречься от того, что раньше считал истинным. Если ученый занимал высокий пост, то такое раскаяние, как правило, не помогало и с поста его снимали. Характер возмездия за былые грехи частично зависел от местных обстоятельств и от окружающей человеческой среды. В одних институтах бывшего "менделиста-морганиста" увольняли, в других ограничивались выведением из состава Ученого совета, но иногда доносами и клеветой формировали из него "врага народа", в дальнейшем бесследно исчезавшего.

Результаты исследований, противоречащие мичуринской биологии, опубликовать было невозможно; кроме того, они могли принести автору крупные неприятности. Получение же подтверждающих данных укрепляло положение автора и способствовало его карьере. В такой ситуации люди вели себя по-разному. Была предоставлена широкая возможность и для проявления героизма, и для реализации наиболее отвратительных человеческих качеств.

При оценке поведения людей нужно учитывать ряд обстоятельств. Находившиеся на скромных, малозаметных должностях привлекали к себе меньше внимания и испытывали меньший гнет, чем занимавшие более видное положение в научном мире. С членов партии был больший спрос, чем с беспартийных. Перед членом партии, причисленным к морганистам, ставился выбор: публично отказаться от истинной науки или лишиться партийного билета. Мне известен лишь один случай, когда ученый, решая эту трудную дилемму, пошел на сдачу партийного билета. Этим ученым был И.А. Рапопорт, ныне член-корреспондент АН СССР.

Человек, обремененный семейством, находящимся на его иждивении, или несший ответственность за судьбу руководимого им коллектива, был в большей мере стеснен в выборе линии своего поведения, чем не связанный серьезными обязательствами по отношению к другим людям. Учитывая все эти обстоятельства, необходимо все же признать, что в том, как биолог прошел испытания этих трудных лет, решающее значение имела его моральная структура. Одни не шли ни на какие уступки новым течениям, другие использовали сложившуюся ситуацию для захвата руководящих постов в научных и околонаучных учреждениях, для расправы со своими противниками, для материального обогащения. Между этими крайними позициями можно было наблюдать все промежуточные градации поведения.

Лысенковская биология поставила грандиозный эксперимент по социальной психологии, подлежащий серьезному изучению. Эксперимент выявлял пределы прочности моральных устоев у разных людей. Он давал людям материал для самопознания, которого лишены живущие в нормальной обстановке. Ведь нормальная обстановка позволяет человеку до конца жизни сохранить благопристойность своего поведения и остаться в неведении о хрупкости основ, на которых эта благопристойность зиждется. Лысенковский стресс проявил потенциальные возможности человеческих реакций и отношений, которые в скрытом виде существуют, подспудно действуя, и в условиях нормальной жизни. Движущими силами поведения в создавшихся условиях были для одних страх лишиться того, чем обладают, для других - стремление добыть то, чего у них еще нет. Чаще действовали оба фактора.

Принятие догм мичуринской лженауки облегчалось невежеством, и оно могло служить смягчающим обстоятельством. Так, например, если академику ВАСХНИЛ И.Е. Глущенко, одному из наиболее деятельных помощников Лысенко, можно кое-что простить, учитывая его дремучее биологическое неведение, то никакого оправдания не могло быть для Н.И. Нуждина, хорошо эрудированного генетика, работавшего в Институте генетики АН СССР под началом Н.И. Вавилова. За верную службу Лысенко и за предательство науки он получил в 1953 г. звание члена-корреспондента АН СССР, а в 1964 г. чуть не стал академиком АН СССР: Отделение общей биологии избрало его на место, специально выделенное для него по указанию Н.С. Хрущева. Однако при утверждении на заседании общего собрания Академии, благодаря протестам академиков В.А. Энгельгардта, И.Е. Тамма и А.Д. Сахарова, несмотря на заступничество Лысенко, он был провален. Этот эпизод вызвал сильный гнев Хрущева в адрес Академии и несомненно стимулировал его предложение вообще ликвидировать Академию как пережиток царизма.

Одной из наиболее аморальных фигур был профессор П.В. Макаров, высококвалифицированный цитолог, ученик Д.Н. Насонова, ставший рьяным пропагандистом мичуринской биологии и в особенности достижений Лепешинской. Он подписал незадолго до августовской сессии статью тринадцати авторов в "Медицинский работник" с уничтожающей критикой Лепешинской, но после августовской сессии переродился, стал автором позорного учебника для вузов "Общая цитология" (1953) и соавтором двух изданий основного мичуринского учебника "Общая биология" (1950 и 1956), многие годы отравлявших сознание молодых биологов. Макаров вплоть до 1954 г. выпускал одну за другой популярные брошюры и статьи, где клеймил истинную науку и воспевал достижения Лепешинской и Лысенко. За эти заслуги он получил член-коррство в АМН СССР (1950) и загребал большие деньги своей литературной деятельностью. Однако, почувствовав надвигающийся крах аферы Лепешинской, он одним из первых опубликовал разоблачающую ее работу. Об этом будет сказано дальше.

К сожалению, немало было вполне грамотных людей - академиков, членов-корреспондентов, профессоров, докторов наук, которые шли в той или иной мере на отказ от своих убеждений и на признание канонов мичуринской биологии. В этих случаях требовалось заключить сделку с собственной совестью, но, судя по всему, многие были лишены этой обузы. Часть ученых ограничилась произнесением стандартных фраз во здравие мичуринской биологии и ее вождей - Лысенко и Лепешинской, не отрекаясь при этом от собственных идей и работ и не связывая себя никакими обязательствами. Другие строчили научные труды с изложением фантастических данных, по неведению или сознательно идя на фальсификацию, и все это попадало в научную печать, а затем в популярные издания. Один из многих документированных примеров подлога: доцент К.Я. Авотин-Павлов в журнале "Агробиология" (1952. №5) описал порождение ели сосной в Олайне, под Ригой. Вместе с тем ему заведомо были известны показания лесника Вайвада, что здесь имела место просто прививка. Об этом свидетельствует его же, Авотина-Павлова, статья, напечатанная за год до этого в журнале "Лесное хозяйство" (1951. №11) под названием "Самопрививка ели к сосне" с изложением того же факта (название второй статьи - "Порождение ели сосной").

Помимо подтасовки экспериментальных данных, широкое распространение приобрело заведомо целенаправленное искажение текста цитируемых авторов. Этот прием использовался не только в споре с противником. Например, академик ВАСХНИЛ Л.К. Гребень, редактируя избранные сочинения известного животновода М.Ф. Иванова, в предисловии к изданию 1949 г. загримировал своего учителя, скончавшегося в 1935 г., под лысенковца, хотя он при выведении новых пород свиней и овец исходил из законов классической генетики. Для этого Гребень в издании 1949 г. выпускает некоторые неудобные места из работ Иванова, заменяя их точками, употребляемые Ивановым генетические термины иезуитски истолковывает в духе мичуринской биологии и приписывает ему совершенно чуждые мысли и суждения. Подробно исследуя редакторскую деятельность Гребня, А.А. Любищев в своей рукописи "О монополии Т.Д. Лысенко в биологии" пишет: "Я привел так много цитат из сочинений М.Ф. Иванова не только для того, чтобы доказать с безусловной достоверностью, что М.Ф. Иванов не имел решительно никакого отношения к так называемому «советскому творческому дарвинизму» в понимании Лысенко, но и для того, чтобы показать, к каким беззастенчивым методам фальсификации прибегаютлысенковцы, чтобы записать в свой актив не принадлежащее им научное наследство".

Три сессии всесоюзного масштаба порождали микросессии в каждом исследовательском институте, в каждом вузе, имевшем отношение к биологии, сельскому хозяйству или медицине. На них пересматривалась деятельность собственных учреждений в свете мичуринско-павловского учения. По образу и подобию больших сессий микросессии начинались выступлениями ораторов, излагавших достижения передовой советской биологии, затем следовали прения, цель которых была выявить формальных генетиков, противников происхождения клеток из живого вещества, отступников от павловского учения. При этом предоставлялась широкая возможность продемонстрировать свою приверженность передовой науке, раскаяться в своих грехах, укрепить свое политическое положение, набросившись с руганью на поверженных, удобно было использовать сессию и для сведения старых счетов с недругами. И на таких собраниях, так же как на больших сессиях, ничего похожего на научные диспуты не было, дело сводилось к выяснению соответствия высказанных идей и выводов догмам лидеров науки и текстам классиков марксизма-ленинизма. "Свободные дискуссии" на микросессиях нередко заканчивались снятием с работы неугодных и ликвидацией целых лабораторий. В подобной обстановке также ярко выявлялось многообразие морального облика людей.

Создавшаяся в биологии атмосфера грубого насилия и беспросветной лжи тяжелее всего сказалась на лучших людях. Страдали больше всего те, кто, обладая высокой нравственностью, чувством долга и тревожащей совестью, все же вынуждены были писать или произносить слова, антинаучная и вредоносная сущность которых была для них очевидна. Когда человек идет на физические страдания ради блага или спасения своих ближних, его поступок расценивается как акт самопожертвования, как высокий образец морального поведения. Но ведь иногда достичь таких же благородных целей можно лишь за счет отказа от своих убеждений, и честный человек, идущий на это, обрекает себя на моральные муки. Субъективно такой поступок может требовать не меньшего мужества и самоотречения. Однако он имеет совершенно иное общественное звучание, так как объективно аморален. Идущего на это можно и понять и простить, но подобный поступок не может служить примером поведения, так как аналогичные поступки совершаются и из самых низменных, шкурных побуждений людьми с молчащей совестью. Хотя человеческая психика легко залечивает уколы совести, у людей высокого морального склада до конца жизни оставались в душе незаживающей язвой последствия вынужденного отступничества. Те же, кто, несмотря ни на что, сохранил верность своим принципам, должны были дорого за это заплатить.

Пережитое за эти годы укоротило жизнь многим выдающимся биологам. Преждевременно ушли из жизни Н.К. Кольцов, Д.Н. Насонов, Л.А. Орбели и др.; Д.А. Сабинин покончил с собой. Чувство боли и глубокой обиды вызывала мысль о том, что советская биология в 20-х и 30-х годах в ряде разделов, в частности в генетике, цитологии, эволюционном учении, несомненно занимала одно из ведущих мест в мировой науке. А ведь одновременно с разрушением биологии в нашей стране физики, химики, техники на самом высоком уровне вели работы по овладению атомной энергией и по проникновению человека в космос. И все же среди уцелевших под обломками рухнувшей биологии нашлись ученые, которые, используя любую возможность в трудной, мужественной борьбе в конце концов очистили нашу науку от лысенковского наваждения.


 
К читателю 
Разгром 
В поисках работы 
На пути к выздоровлению
Взлет и падение Бошьяна 
Расцвет и угасание Лепешинской 
Закат Лысенко 
Борьба с лысенковским засилием в БСЭ 
Заключение


Страница В.Я. Александрова


VIVOS VOCO!  -  ЗОВУ ЖИВЫХ!