№11, 1969 г.     НАУКА ЛЮДЕЙ М.В. Волькенштейн, член-корреспондент АН СССР

 

ТЕМА ОЧЕРКА

Наука - слово многозначное. Наука - совокупность систематизированных знаний о Вселенной, совокупность закономерностей, свойственных материи, существующей в пространстве и времени и раскрытых человеческой мыслью. Наука - форма творческой общественной деятельности человека. Наука - явление мировой культуры, связанное со всем ходом ее исторического развития. Наука - научение, воспитание, образование; вспомним старое "отдать в науку".

Этот очерк посвящен науке-творчеству, науке, создаваемой людьми, людям в науке. Отсюда его название - парафраза названия известной книги Сент-Экзюпери "Земля людей". Ясно, что роль человека в науке в свою очередь может быть (и должна быть) предметом научного исследования. Но этот очерк - не исследование, а всего лишь размышления и наблюдения, неизбежно субъективные и не претендующие на глубину и строгость, на точные формулировки, обязательные для подлинной философии. Оправдание очерка - в актуальности обсуждаемых проблем. Значение науки в общественной жизни непрерывно возрастает. Резко увеличивается не только абсолютное, но и относительное число людей, причастных к научной работе, сокращается дистанция между наукой и ее практическими приложениями. Наука становится производительной силой - эта формула уже общепризнанна. Тем самым растет и ответственность ученых перед человечеством. Эти процессы, не имеющие себе подобных в прошлом, особенно мощны в социалистическом обществе, которое само строится на научной основе.

Говоря о науке, мы будем иметь в виду естествознание. Это никоим образом не означает отрицания гуманитарных наук. Человеческое общество есть закономерно возникшая часть Вселенной, человеческий мозг - высшая форма существования материи на Земле. Поэтому любой вид человеческой деятельности служит предметом научного исследования, будь то древнегреческий эпос или игра в шахматы. К тому же есть веские основания думать, что в дальнейшем точные, естественные науки, будут объединяться с гуманитарными, будет неограниченно усиливаться взаимодействие науки и искусства.

Итак, очерк о творческой деятельности ученых-естествоиспытателей. Естественно, что он затрагивает человеческие, психологические моменты - проблемы взаимоотношения науки и искусства, науки и эстетики, науки и нравственности. Задача очерка будет выполнена, если хотя бы некоторые из высказываемых в нем мыслей найдут отклик у читателя и будут способствовать более серьезному рассмотрению обсуждаемых проблем.

ПОЗНАНИЕ И ТВОРЧЕСТВО

Познание Вселенной объективно. Материя существует независимо от нашего сознания. Когда мы устанавливаем ее свойства, мы находим объективную относительную истину. Истина эта не зависит от ученого, ее открывшего. Так, например, второй закон Ньютона: "Изменение количества движения пропорционально приложенной движущей силе и происходит по направлению той прямой, по которой эта сила действует" - совершенно объективен и не зависит от того, что его открыл именно Ньютон. Закон этот мог быть открыт и другим ученым, который дал бы ему иную, но равнозначную формулировку, дело от этого не изменилось бы. Наука как совокупность установленных законов природы сама по себе бесстрастна, бесчеловечна, не имеет отношения ни к этике, ни к эстетике. В этом аспекте наука существует независимо от ученых, от людей.

Человечен и, следовательно, субъективен путь, которым шел ученый к своему открытию, способ познания, способ выражения его результатов. Познание возникает, казалось бы, из постановки точных экспериментов, из строгого логического рассуждения. Но и постановка опыта, и рассуждения - дело творческой личности, они связаны и с конкретными особенностями ее интеллекта и с эмоциональной сферой. Каждое крупное научное достижение требует не только систематической работы, но и подлинного вдохновения.

В учебниках, в научных монографиях и статьях обычно излагаются окончательные результаты исследований, максимально очищенные от всех субъективных элементов. Голое знание. Чаще всего современный ученый сознательно изгоняет из публикуемой работы все личное, приводя самый стиль изложения к установленному международному стандарту. Это определяется несколькими причинами. Во-первых, сейчас большей частью отсутствует возможность публикации пространных статей. Портфели научных журналов переполнены, и редакции требуют предельного лаконизма. Во-вторых, наука международна, и стремление к взаимопониманию неизбежно приводит к унификации, стандартизации стиля. В-третьих, ученый не всегда решается вносить личные элементы в работу - писать образно или с юмором, опасаясь недоброжелательной реакции, поскольку "это не принято". Конечно, были и есть исключения. Галилей излагал свои открытия в форме диалогов, сохранивших значение блестящей итальянской прозы, хотя и в XVII веке это было "не принято". До Галилея в научной литературе господствовал стандарт академической латыни, сильно отличный от современного, ко все же стандарт. И сейчас удается встретить "живое" изложение научной работы. В ряде английских книг и статей по физике, например, можно наткнуться на цитаты из "Алисы в стране чудес" Льюиса Кэррола.

Однако научная литература характеризуется не только стилем слова, но и стилем мысли. Мышление оказывается далеким от унификации, оно субъективно, хотя и посвящено объективно существующей Природе. Сравним три фундаментальных, многотомных курса теоретической физики, написанных в нашем веке - курс Планка, курс Зоммерфельда, курс Ландау и Лифшица. Они трактуют в ряде случаев одни и те же вопросы и формулируют одни и те же положения. Но подход к ним, путь мысли, которому должен следовать читатель, совершенно различен. Он отражает и творческие личности авторов, и общее состояние науки. Так, Макс Планк (1928) выводит основные законы электродинамики из закона сохранения энергии, Ландау и Лифшиц (1941) - из уравнений движения, Зоммерфельд (1949) вводит эти законы как аксиомы, в интегральной форме.

По той же причине "оголения" история науки, как правило, не фигурирует в учебниках и монографиях. Многие современные ученые игнорируют ее полностью, считая нужной лишь формулировку сегодняшнего состояния знаний. Между тем история науки есть не только история накопления знаний, но и история творчества ученых. Стремясь к наилучшей организации научной работы - а сегодня это очень важная социально-экономическая задача - стоит такой историей поинтересоваться. При этом, очевидно. недостаточно написать или рассказать на лекции о том, как Галилей размышлял о качающейся люстре или Ньютон о падающем яблоке. Современность остро нуждается в серьезных исследованиях путей, по которым шла творческая мысль крупных ученых. Установить это далеко не всегда возможно - остался лишь очищенный результат, черновики уничтожены, и очень немногие рассказали о том, как они думали и работали. И тем не менее эти исследования необходимы.

СТИЛЬ НАУЧНОГО ТВОРЧЕСТВА

Творческая личность истинного ученого столь же индивидуальна и неповторима, как личность художника. Различие в том, что повторим плоды ее деятельности. Повторимы и преходящи. Если бы Эйнштейн не создал теории относительности, то она обязательно была бы создана кем-нибудь другим -одним или несколькими мыслителями, - ибо в развитии науки существует логическая последовательность, последовательность и неизбежность. В ходе развития науки полностью или частично утрачивается значение прошлых работ, они приобретают только исторический интерес. Сегодня уже и орбитальная модель атома Бора не нужна науке. Напротив, стихи Катулла, сколько бы и" было после него поэтов, и сейчас находят живой отклик в душе читателя.

А как разнятся стили научного творчества ученых! Российские академики Ломоносов и Эйлер, глубоко чтившие друг друга, совершенно по-разному подходили к рассмотрению проблем физики. Ломоносов не пользовался математическим аппаратом, хотя он был хорошо разработан в его время. В трудах Ломоносова нет ни одной математической формулы. Это не помешало Ломоносову открыть закон сохранения вещества, высказать глубокие идеи о кинетической природе тепла, сконструировать ряд оптических приборов, открыть атмосферу Венеры - нелегко дать полный список его открытий. Стиль Ломоносова родствен стилю Декарта, но противоположен стилю Ньютона. Впрочем, Ломоносов, ясно понимавший свою роль и значение (это черта, свойственная истинному гению, вспомним пушкинское: "Он же гений, как ты да я"), писал: "Меня за Аристотеля, Картезия, Невтона не почитайте. Если же вы мне их имя дадите, то знайте, что вы холопы".

Напротив, Эйлер был великим математиком. И хотя в его "Письмах к одной немецкой принцессе", в книге, которую С.И. Вавилов считал лучшей популярной книгой по физике, когда-либо написанной, математических формул нет, - все изложение строго математическое, непосредственно переводимое на язык алгебры и дифференциального исчисления.

Обратимся к примерам из недавнего прошлого. В истории новой физики существенное значение имел спор Эйнштейна с Бором об основах квантовой механики. Мировоззрение Эйнштейна отвергало статистическую, вероятностную причинность в явлениях микромира, раскрытую квантовой механикой, и он пытался доказать ее неполноту. Бор - один из создателей квантовой механики - победил в этом споре, найдя скрытую непоследовательность в рассуждениях Эйнштейна. Создатель теории относительности, основоположник ряда других областей новой физики, оставался ученым классического стиля. Мировоззрение и стиль Бора совершенно иные, классические представления им преодолены. Эйнштейн и Бор различались во многом. Эйнштейн, подобно великим физикам прошлого, работал в одиночку. Напротив, Бор был руководителем большой школы, оказывавшим прямое влияние на многих.

Совершенно противоположны по стилю и крупнейшие советские физики Л.Д. Ландау и Я.И. Френкель. Ландау был пуристом, с железной логикой решавшим четко поставленные задачи в ясной и элегантной математической форме. Ошибок у него не найдешь. Задачи физики, допускающие пока лишь приближенное решение, основанное на неоднозначно доказанных, качественных соображениях, для него не существовали. Предельный рационализм в науке. Я.И. Френкель - ученый-романтик, непрерывно высказывавший новые идеи, далеко не всегда доводивший их до конца, зачастую ошибавшийся, но полный фантазии. Трудно сказать, кто из них больше сделал в науке, - современная физика широко пользуется работами и Ландау, и Френкеля.

Стиль научного творчества связан с личностью ученого. В свою очередь личность, мировоззрение определяются индивидуальной и общей историей - фенотипом и генотипом, как сказал бы биолог. Ученый творит в обществе, чья история, чье современное состояние оказывают на него непрерывное воздействие. И, конечно, существует обратная связь - ученые наравне с художниками, наравне со всеми творцами культуры воздействуют на общество.

СУМАСШЕСТВИЕ НАУКИ

Однажды Нильса Бора спросили, что он думает об одной новой физической теории элементарных частиц. Бор ответил, что вряд ли эта теория верна, так как она недостаточно сумасшедшая (crazy). Этот эпизод общеизвестен.

Смысл боровского парадокса состоит в том, что преодоление реальных трудностей, на которые натолкнулась наука в данной области, требовало принципиально новых, неожиданных идей. Существующие идеи исчерпаны. Такая новизна, смелость, неожиданность могут быть восприняты как сумасшествие.

Сам Бор в свое время ввел "сумасшедшую" идею. Для объяснения закономерностей, наблюдаемых в атомных спектрах, он постулировал (не доказывал, а постулировал) нарушение одного из фундаментальных законов классической физики электронами в атомах. В дальнейшем боровская модель атома оказалась неправильной, - еще более "сумасшедшая" квантовая механика (исходящая из волновых свойств частицы - электрона) дала спектрам вполне гармоничное и строгое объяснение. Но теория Бора сыграла важнейшую роль в науке, и ее основные положения полностью сохранились в квантовой механике, несмотря на то, что трактовка их изменилась.

"Сумасшествие" такого рода может быть научным и лженаучным. Есть ли критерии научного "сумасшествия"?

"Неожиданная теория" - в действительности ожидается. Понимал же Бор, что физика элементарных частиц требует новых представлений. Это ожидание возникает в результате понимания трудностей, которые невозможно преодолеть на ранее выработанной основе, в результате знания реальных границ применимости прежней теории.

"Сумасшедшая" теория должна объяснять и предсказывать экспериментальные факты точнее, логичнее и более однозначно, чем любые предшествующие ей попытки. Какими бы смелыми ни были сделанные предположения, они должны быть согласованы друг с другом и с опытом; теория не может содержать внутренних противоречий.

При соблюдении этих условий "сумасшедший" ученый оказывается талантливым творцом науки, нашедшим выход из возникшего тупика. Он оказывается Больцманом, Планком, Эйнштейном.

Принципиально новая и смелая мысль требует максимального вдохновения от ученого. Работа чистой логики кончается - приходится разрывать логическую цепь, руководствуясь фантазией, интуицией и даже эстетической эмоцией. Решающим фактором становится талант ученого, его способность угадать тайну природы. Не раскрыть ее путем последовательных рассуждений и расчетов, а именно угадать. Л. И. Мандельштам говорил, что основное уравнение квантовой механики - уравнение Шредингера - не выведено, а угадано.

Эта творческая работа во многом подобна работе художника. Художник тоже "сумасшедший", потому что он создает ранее не виданную форму, произносит ранее не слышанные слова. Большинство современников поначалу называло музыку Бетховена какофонией, живопись импрессионистов - мазней, спектакли Мейерхольда - балаганом.

Ученый находится в лучшем положении, чем художник. Он может доказать истинность своей концепции. Он располагает критерием практики, опыта. Не все поймут и примут эти доказательства - еще и сегодня имеются на белом свете физики, оспаривающие теорию относительности или квантовую механику. Однако "сумасшедшая" научная теория быстро завоевывает признание в кругах специалистов - среди наиболее талантливых и дальновидных ученых, среди научной молодежи, не обремененной чрезмерным грузом въевшихся в мозг рутинных представлений. Новая теория стремительно развивается дальше (вспомним период "бури и натиска" квантовой механики 1926-1930 годов). Наука торжествует.

Художнику приходится долго ждать признания. Вначале его понимают лишь немногие-люди, особенно близкие к искусству, наделенные острым эстетическим чутьем и глубокими знаниями. Признание художника определяется многими обстоятельствами, в частности здесь важную роль играет уровень эстетической культуры. И в XX веке таланты, позднее признанные обществом, умирали с голоду - такова трагическая судьба Пиросманишвили или Модильяни. С ученым такое уже давно не случалось.

ЯВЛЕНИЯ ЕДИНОЙ КУЛЬТУРЫ

Попытки рассмотрения науки и искусства как явлений единой культуры, явлений внутренне родственных встречаются с немалыми трудностями.

Наука, построенная на точном опыте, на точном рассуждении, существует каких-нибудь четыреста лет. В предшествующие эпохи развитие научных знаний шло значительно медленнее и не характеризовалось единым строгим методом. Одновременно возникали гениальные прозрения в области математики (не требовавшей эксперимента) и фантастические домыслы в области физики и тем более химии и биологии. Между тем человеческая культура в истинном смысле этого слова (как творческое познание мира и овладение его силами) существует тысячелетия.

Произведения подлинного искусства всегда сохраняют свое эстетическое значение. Конечно, современный человек смотрит на голову Нефертити не теми глазами, какими смотрел на нее древний египтянин, но надо думать, что ощущение гармонии, изящества, женственности, вызываемое этим скульптурным портретом, было всегда примерно тем же, что и сейчас. В то же время древнеегипетская наука сегодня не имеет никакого значения, кроме исторического.

В "донаучный" период развития науки ее тесная связь с искусством представляется более очевидной, чем в последующее время. Пифагорейское учение о числе, античная геометрия проникнуты тем же стремлением к наглядному совершенству, что и скульптура этой эпохи. Анализ конических сечений и создания Мирона и Фидия вызваны к жизни единым мировоззрением расцветшего античного полиса. Одновременно в Индии, в Китае, в Перу развивались совершенно иная наука, иное искусство.

Когда творцы культуры Возрождения преодолевали религиозно-мистические абстракции и догматизм средневековья, то этот процесс протекал одновременно и в науке и в искусстве, даже объединяясь в творчестве одной личности - особенно ярком у Леонардо да Винчи. Именно в эту эпоху и были заложены основы научного метода.

В дальнейшем, вплоть до сегодняшнего дня, наука развивалась непрерывно, со все возрастающим ускорением. И если в "донаучный" период наука и искусство непосредственно питались общими религиозно-философскими идеями, то дальше их пути стали расходиться. Наука обрела свой экспериментальный метод, свою логику и тем самым ту меру независимости от субъективных факторов, без которой она не могла бы существовать как наука, как познание реального мира.

В идеалистической философии истории Освальда Шпенглера ("Закат Европы") человеческие культуры разных эпох и народов рассматривались как совершенно не связанные друг с другом. Шпенглер отрицал не только преемственность художественных идей и образов, но и преемственность научных знаний. Каждая культура расцветает, как цветок, и затем увядает и гибнет. Создания одной культуры непостижимы для представителя другой. "Фаустовская душа" западной культуры (X-XX века Европы) не имеет никаких способов для того, чтобы понять "аполлоновскую душу" античной культуры (XI век до н.э. - III век н.э., Греция и Рим).

Справедливо отмечая внутреннее родство науки и искусства, Шпенглер в то же время построил мистифицированную историю культуры. Наука для него имела символическое значение; так, понятия физики - это только символы некоего миросозерцания, но не отражения объективной реальности. Гигантский прорыв современной физики в новые области познания для Шпенглера всего лишь выражение краха "фаустовской культуры", подобного краху античной культуры в I-III веках. Очевидно, что нет надобности подробно опровергать эту ложную концепцию, пользовавшуюся известной популярностью в начале века. Не только в науке, но и в искусстве существует преемственность идей и образов.

Схематизируя культурно-исторический прогресс, можно сказать, что по меpe развития науки уже в "научный" период влияние на нее искусства становится все более скрытым. Напротив, возрастание общественного значения науки не может не сопровождаться возрастающим ее воздействием на искусство, на литературу. Оно и более очевидно, так как индивидуальность художника непосредственно выражена в его создании - в отличие от индивидуальности ученого.

Современное научное познание отказывается от натурализма в том смысле этого слова, в каком оно употребительно в эстетике. Наука XX века проникла за видимую данность явлений природы, и ее наиболее абстрактные обобщения - теория относительности, квантовая механика, - так явно противоречащие "здравому смыслу", оказываются несравненно более реалистичными, чем обобщения прошлых столетий.

Здравый смысл, конечно, историческая категория. Это совокупность данных повседневного опыта и прописных истин, сообщаемых в школе. Здравый смысл современников Галилея не мирился с гелиоцентрической картиной мира. Сегодня каждый школьник убежден в том, что Земля вращается вокруг Солнца, но теория относительности все еще представляется неприемлемой неспециалисту.

В статье Е.Л. Фейнберга ("Новый мир", № 8, 1965) справедливо указывается, что на каждом этапе развития науки ее достижения знаменовали отказ от здравого смысла. Это так, но преодоление повседневного опыта идет все дальше и с ускорением. Ломка привычных представлений становится все более быстрой и значительной.

Это не может не оказать воздействия на характер поисков нового в различных областях искусства и литературы.

Наука воздействует на литературу и непосредственно. Писатель все чаще обращается к образам ученых и к их деятельности. Бурное развитие научной фантастики также отражает возрастающую роль науки в современном обществе.

Не менее существенно для взаимодействия науки и искусства влияние науки - естествознания - на эстетическое восприятие и на самую науку - эстетику.

Глубокий теоретический анализ произведений искусства, обоснованные эстетические оценки, не имеющие ничего общего с "вкусовщиной", с "нравится - не нравится", требуют научной работы. Искусствоведение развивается параллельно с естествознанием и в связи с ним. Сегодня оно черпает ценные и содержательные идеи в теории информации, руководствуется строгим аналитическим методом.

Перейдя от биологической эволюции к социальному развитию, человек не подчиняется более основному закону биологии, согласно которому приобретенные признаки не наследуются. В социальной, в культурной области человек наследует опыт и знания предыдущих поколений - у него есть книги. Он совершенствует и естественнонаучное и эстетическое познание. И этот путь ведет далеко, ко множеству новых открытий.

УЧЕНЫЙ

Говоря о науке-творчестве, мы, естественно, обращаемся к творцам науки, к ученым.

Научной работой занимаются очень многие. Но далеко не каждого научного работника можно назвать ученым. Ученый - человек, занимающийся научной работой потому, что его мировоззрение и психология определяются его жизненной задачей, состоящей в раскрытии тайн природы. Или, наоборот, его жизненная задача такова, потому что у него - научная психология.

Ученый не лучше и не хуже других людей. Но в его психологии имеются специфические черты, в ней есть свои особенности.

Специфична психология любого творческого работника. Истинный живописец воспринимает окружающее через призму своего творчества - он почти инстинктивно думает, как написать этот пейзаж, этого человека.

Какова же психология учению? Это опять-таки тема специального исследования. Отношение истинного ученого ко всем явлениям жизни отражает его подход к предметам научного исследования. При всех субъективных различиях, этот подход характеризуется общими особенностями.

Ученый сознательно или бессознательно анализирует и классифицирует любые явления - начиная со своих знакомых и кончая историческими событиями. Те, кто близко знал Ландау, помнят его манеру все "раскладывать по полочкам". Ученый требует строгого доказательства любого выдвигаемого положения и поэтому сравнительно мало восприимчив к утверждениям декларативного характера.

Стремление к классификации, систематизации, каталогизации - очень важная черта многих ученых. Посетите музей-квартиру Д.И. Менделеева в здании Ленинградского университета. Вы увидите собственноручно составленный Менделеевым каталог его библиотеки. Каталог оттисков статей, которые присылали ему русские и зарубежные коллеги. Полный и очень пространный перечень присужденных ему научных степеней и званий, тоже написанный рукой Менделеева.

Менделеев любил живопись, даже публиковал рецензии о выставках и аккуратно вклеивал в альбомы все репродукции картин передвижников, где бы они ни печатались - в журналах и газетах, в "Ниве", в провинциальных изданиях.

В этой черте характера Менделеева было что-то детское. И в то же время эта черта представляется связанной с методикой его научной работы. В конце концов периодический закон был открыт через каталогизацию известных тогда элементов - Менделеев написал их свойства на оборотной стороне визитных карточек и стал эти карточки комбинировать. Конечно, этому финишу предшествовала мощная работа мысли, внимательное и критическое исследование громадного материала.

Классификаторство совершенно необходимо ученому. Никакая наука не может развиваться без классификации наблюдаемых явлений. Это верно в тем большей степени, чем более многообразны явления. Научная биология началась с классификации видов, данной Линнеем. Существенна, конечно, не классификация сама по себе, а глубокие научные принципы, положенные в ее основу. Если установлено, что мы с вами относимся к виду Homo sapiens, к отряду приматов, к подклассу плацентарных, классу млекопитающих, подтипу позвоночных, типу хордовых, то это значит, что найдено место человека в эволюционном древе, определены его главные биологические особенности. Без Линнея не было бы Дарвина. Без Менделеева-классификатора не было бы Менделеева - первооткрывателя основного закона химии.

Когда-то Оствальд делил ученых на классиков и романтиков. Есть ученые (классики, по Оствальду), посвящающие всю жизнь или значительную ее часть систематическому исследованию одной проблемы, идущие вглубь по однажды намеченному пути. Забавным выражением этой тенденции служит история одного биолога, на протяжении многих лет изучавшего строение дождевого червя и публиковавшего последовательно статьи об одном его сегменте за другим. Когда на одном семинаре биолога спросили, скоро ли он дойдет до хвостового сегмента, он ответил фразой, достойной латыни Цезаря: "Червяк длинный, а жизнь коротка" ("Vermes longus et vita brevis sunt"). Фраза смешная, но совершенно правильная. Речь идет о серьезной, глубокой и последовательной работе, которая и есть дело жизни ученого.

Другие (романтики) идут вширь. Зачастую они теряют интерес к проблеме после нахождения наиболее общих положений, относящихся к ее решению, и переключаются на новые задачи.

Современность выдвинула новый тип ученого - организатора и руководителя. Невероятное усложнение и увеличение масштаба научного оборудования, необходимого для решения актуальных задач физики или астрономии, делает в ряде случаев невозможной работу в одиночку или малыми коллективами. Вместо скромной лаборатории - грандиозное научное учреждение, в деятельности которого участвуют многие сотни людей. Ими руководит крупный ученый. Он вынужден ежедневно и ежечасно преодолевать громадные трудности совмещения творческой умственной работы с решением конкретных задач общественного, организационного, экономического, финансового характера.

Таланта и сосредоточенности здесь недостаточно. Руководитель должен быть и сильной личностью. Вспомним И.В. Курчатова.

Сказанное не означает невозможности в наши дни индивидуальной работы или работы с малым числом сотрудников. Молекулярная биология, наряду с физикой микромира ставшая ведущей областью современного естествознания, в значительной мере создана именно такими индивидуальными усилиями.

Отец кибернетики - Норберт Винер относился к крупным научным учреждениям отрицательно. Он писал (в книге "Я - математик"):

"Большинство администраторов и значительная часть публики считают, что массовой атакой можно достигнуть чего угодно и что такие понятия, как вдохновение и идея, вообще устарели... Предельным случаем большого научного института, позволяющим проверить разумность принципов, положенных в основу таких учреждений, является собрание обезьян, беспорядочно нажимающих клавиши пишущих машинок... Будет ли это означать, что с помощью массовой атаки можно создать творения Шекспира?"

Действительно, работникам науки известно, к каким тяжелым последствиям приводит чрезмерное разрастание научного института, как падает в нем жизненный тонус, как нивелируются дарования сотрудников. Нахождение оптимальных размеров института - сложный вопрос. Так или иначе, эти размеры невелики. В целом, однако, пессимизм Винера представляется односторонним и преувеличенным. Но, конечно, Винер был прав, когда писал дальше:

"При благополучном стечении обстоятельств в больших лабораториях можно сделать много замечательных открытий, при неблагоприятном - это болото, в котором тонут способности и руководителей и сотрудников".

Все дело в том, чтобы организовать благоприятное стечение обстоятельств. Для этого требуются специальные дарования, может быть, более редкие, чем чисто научные.

Есть ученые с аналитическим и синтетическим складом мышления. Нельзя отдать предпочтение одному типу ученого перед другим. Грандиозное здание науки построено и классиками и романтиками, и блестящими талантами и скромными тружениками. Даже Эйнштейн как-то сказал: "Если бы у меня был зад Макса Борна, я бы сделал многое". Он считал Макса Борна - одного из крупнейших современных физиков - гораздо усидчивее себя. Несомненно, что просиженные штаны необходимы для познания н творчества.

СТИМУЛЫ

Стимулы творческой деятельности ученого разнообразны, они зависят от его характера, от области науки и даже от конкретной ситуации. Имеются, однако, три главных определяющих фактора.

Во-первых, в той или иной мере осознанное стремление найти решение проблем, практически важных для человечества. Ученый испытывает глубокое удовлетворение, если сделанная им работа оказалась полезной для общества, если ему удалось помочь технике, сельскому хозяйству, медицине.

Но если речь идет об истинном ученом, об истинной пауке, то идея практической важности никоим образом не означает узкого утилитаризма. Утилитарное отношение к науке резко противоречит ее смыслу и содержанию. В нем - двойная опасность. Опасность непризнания работ ученых на том основании, что их практическая ценность сегодня не очевидна и поэтому они кажутся абстрактными и "оторванными от жизни". Опасность спекуляции на практической полезности лицами, выдающими себя за ученых. И то и другое создает помехи науке, иногда становящиеся серьезными.

К.А. Тимирязев писал в своей ранней статье о Пастере:

"Да, вопрос не в том, должны ли ученые и наука служить своему обществу и человечеству, - такого вопроса и быть не может. Вопрос о том, какой путь короче и вернее ведёт к этой цели. Идти ли ученому ни указке практических житейских мудрецов и близоруких моралистов или идти, не возмущаясь их указаниями и возгласами, по единственному возможному пути, определяемому внутренней логикой фактов, управляющей развитием науки...

Никто не станет спорить, что и наука имеет свои бирюльки, свои порою пустые забавы, на которых досужие люди упражняют свою виртуозность; мало того, как всякая сила, она имеет и увивающихся вокруг нее льстецов и присосавшихся к ней паразитов. Конечно; но не разобраться в этом ни житейским мудрецам, ни близоруким моралистам, и во всяком случае критериумом истинной науки является не та внешность узкой ближайшей пользы, которой именно успешнее всего прикрываются адепты псевдонауки, без труда добывающие для своих пародий признания их практической важности и даже государственной полезности".

Раскрытие любой тайны природы рано или поздно сказывается на жизни человечества. Выводя закон эквивалентности массы и энергии, Эйнштейн не помышлял об атомной электростанции или о водородной бомбе. Но прошло около сорока лет, и его открытие сработало на практике... Современное ускоренное развитие науки и техники резко сокращает эти сроки.

Второй мощный стимул - честолюбие. Высокая оценка труда ученого научной общественностью выражается различным образом. Вероятно, самое важное - это дальнейшее развитие работ другими учеными, опирающееся на результаты, достигнутые данным автором. Внешне это проявляется в цитируемости работы, в частоте ссылок на нее в мировой научной литературе. Присуждение премий, избрание в Академию, несомненно, тоже могут оказывать на ученого сильное стимулирующее воздействие. Здесь необходим, конечно, "гамбургский счет" - наука кончается и ученый перестает быть ученым, если его радует или огорчает оценка, основанная на ненаучных положениях. Честолюбие, свойственное в той или иной мере большинству ученых, видимо, нельзя считать недостатком, если "гамбургский счет" учитывается. Но в честолюбии таятся опасности. Если ученый говорит своим сотрудникам: "Мы должны работать на Нобелевскую премию", то вряд ли работа окажется хотя бы элементарно доброкачественной. Думать о премии допустимо лишь в конце работы, а не при формулировке задачи и разработке методики исследования. Представьте себе поэму, написанную в расчете на получение премии!

Были и есть ученые, совершенно лишенные честолюбия. Они пользуются всеобщим уважением, в том числе и уважением честолюбцев. Крупнейший советский физик Л.И. Мандельштам совершенно не интересовался внешним успехом своей работы, он не стремился к ее публикации. Мандельштама увлекала лишь наука, как таковая, самый процесс научного творчества.

Третий и важнейший стимул, без которого вообще не может быть творческой научной деятельности, - жажда познания. Человек становится ученым не потому, что его способности исключительны. Психология талантливого ученого может не отличаться от психологии бездарного. И Фауст и Вагнер жаждали знания. Человек становится ученым потому, что ему интересно. Его призвание состоит в раскрытии тайн природы, в удовлетворении глубокой любознательности, в стремлении выяснить истину. Конечно, степень этого удовлетворения тем больше, чем значительнее сделанное открытие, чем оригинальнее путь, которым удалось к открытию прийти. Но ученого радует не только достигнутый результат. Сама постановка эксперимента, логика рассуждений радостны и интересны. И как бы ни был мал научный вопрос, на который ему удалось получить ответ, - и процесс получения ответа, и окончательный результат составляют истинное счастье ученого.

ПРИОРИТЕТ

Зачастую крупное и даже малое научное открытие становится предметом спора о приоритете - спорят о том, кто первый сделал открытие. Так, до сих пор в немецкой литературе иногда оспаривается приоритет Менделеева в открытии основного закона химии - периодического закона. Оно приписывается Лотару Мейеру.

В искусстве, в литературе проблема приоритета не возникает - художественное открытие принципиально неповторимо. Важен ли вопрос о приоритете? Стоит ли о нем спорить?

В аспекте науки-познания приоритет не существен. Познание природы объективно и неизбежно. Если сегодня ученый не установил некую закономерность в явлениях окружающего мира, то завтра ее установит другой. Познание - дело общечеловеческое, и поэтому, казалось бы, не важно, кем именно сделано открытие.

Но если говорить о науке-творчестве, то приоритет важен. Творческие создания ученых, равно как и художников, - предмет гордости общества, в котором они работают. Мы справедливо оцениваем вклад страны в мировую культуру по достижениям ее мыслителей и творцов. Приоритет существен для общества, он формирует его самосознание, дальнейшие перспективы - при условии абсолютной точности и правдивости определения приоритета. Научный подвиг Менделеева важен для всей русской культуры.

Лотар Мейер действительно приближался к открытию периодического закона. Однако он ограничился лишь рассмотрением периодичности атомных объемов. Всеобщее значение периодического закона, его предсказательная сила не приходили Мейеру в голову. В своем основном труде, опубликованном в 1870 году, Мейер прямо ссылался на работу Менделеева 1869 года - сам он на приоритет не претендовал.

У Менделеева были и другие предшественники. Первые попытки научной классификации химических элементов делались Деберейнером, Бегье де Шанкуртуа, Ньюлендсом. Ни одно крупное научное открытие не падает с неба. До Эйнштейна к идеям теории относительности приближались Лорентц и Пуанкарэ. Но автором открытия следует считать того, кто полностью его сформулировал, понял его смысл и значение и сделал из него нужные выводы. Если речь идет о техническом открытии, то его автор тот, чья машина действительно работала, а не разрушалась при первом же испытании.

Борьба за присуждение приоритета Мейеру использовалась для шовинистической пропаганды; так бывало не раз. Но подлинный патриотизм не имеет ничего общего с шовинизмом. Их отличие - отличие правды от лжи. Без правды не может быть приоритета.

Известен вульгарный и бесчестный способ защиты истинного или мнимого приоритета, основанный на охаивании других ученых. Так, в одной статье, опубликованной в конце сороковых годов, говорилось, что закон сохранения энергии открыл великий русский ученый Ломоносов, а не английский пивовар Джоуль или немецкий врач Гельмгольц.

Джоуль действительно был пивоваром, а Гельмгольц - врачом по образованию. Но они были прежде всего крупнейшими физиками и вместе с Майером - также врачом - открыли закон сохранения энергии. Энгельс убедительно показал, что этот закон и не мог быть открыт ранее XIX века - века пара и электричества.

Домыслы о Ломоносове основывались не на какой-либо из его работ, а всего лишь на одной фразе из письма к Эйлеру от 5 июня 1748 года:

"...Так, сколько материи прибавляется какому-либо телу, столько же теряется у другого... Так как это всеобщий закон природы, то он распространяется и на правила движения: тело, которое своим толчком возбуждает другое к движению, столько же теряет от своего движения, сколько сообщает другому, им двинутому".

Слова очень содержательные. Но, во-первых, они касаются не энергии, а "движения" - понятия неопределенного, и, во-вторых, сходные мысли высказывалось еще в XVII веке Декартом, утверждавшим, что во вселенной всегда сохраняется одно н то же "количество движения". Ломоносов хорошо знал и почитал Декарта. Закона сохранения н превращения энергии, количественной меры энергии, здесь нет и в помине.

Великий Ломоносов, открывший закон сохранения вещества, обосновавший кинетическую теорию тепла, так много сделавший во всех науках и искусствах, не нуждается в том, чтобы ему приписывали мнимые открытия.

Приоритет Менделеева определяется широтой и глубиной понимания им открытой закономерности. Менделеев не только систематизировал свойства известных в его время элементов. Он понял всеобъемлющее значение периодического закона, произвел радикальный пересмотр громадного фактического материала, с предельной точностью предсказал свойства еще не открытых элементов.

Ученый лишь в редких случаях не заинтересован в своем приоритете. Даже такой полностью погруженный в науку человек, как Ньютон, тратил время и силы на защиту своего приоритета в открытии закона всемирного тяготения от притязаний Гука. И Ньютон был прав: талантливый Гук ограничивался качественными соображениями, в то время как у Ньютона закон был сформулирован в строгой количественной скорме и из него были получены далеко идущие следствия.

В наше время - время широкого и быстрого международного обмена публикациями - споры о приоритете становятся все более редкими. Приоритет устанавливается достаточно точно датой поступления статьи в журнал, авторским свидетельством, патентом. Приоритет приобрел не только общественное, но и прямое материальное значение для автора и его страны, в особенности если открытие практически важно.

НАУКА И НРАВСТВЕННОСТЬ

Несколько лет назад на страницах "Литературной газеты" шла дискуссия о связи между наукой и этикой. А.Н. Несмеянов считал, что наука не имеет никакого отношения к нравственности, А.Д. Александров отстаивал противоположный тезис.

Этот спор был лишен рациональной основы, так как его участники употребляли слово "наука" в разных смыслах. Несмеянов говорил о науке-познании, о науке-совокупности фактов и закономерностей, свойственных Природе, а его оппоненты скорее имели в виду науку-творчество.

Конечно, структурная формула бензола, как факт реальной Природы, не нравственна и не безнравственна. Закон ненаследования приобретенных признаков, как таковой, не имеет отношения к этике.

Однако творческая деятельность ученого-личности, существующей и работающей в обществе, - связана с множеством этических проблем. В свою очередь этика, прежде всего этика социалистического общества, отвергающего религию, нуждается в научном обосновании.

Ученый сталкивается с этическими проблемами непрерывно. Научная работа требует абсолютной правдивости. Очень часто результаты опыта противоречат ожиданиям, режут под корень исходную концепцию. Основной этический принцип научной работы - честное отношение к этим результатам. Здесь нужно мужество. Тем более оно необходимо, когда уже опубликованная работа оказывается ошибочной и ее опровергают. Честный ученый вынужден признать свою ошибку, принять научно аргументированные возражения.

Фарадей еще не знал закона сохранения и превращения энергии. Но в течение всей своей творческой жизни он искал связи между различными физическими явлениями, искал и находил. Он установил основные законы взаимосвязи электричества и магнетизма, электричества и химии, влияние магнетизма на оптические свойства вещества. Нахождение связи между электромагнитными явлениями и тяготением было его мечтой. Фарадей поставил опыт. Он бросал катушку с намотанным на нее проводом, концы которого были присоединены к гальванометру, на пол с высоты в несколько метров. Стрелка гальванометра отклонялась. Многие на месте Фарадея удовлетворились бы этим результатом и были бы счастливы. В самом деле - изменение силы тяжести привело к появлению электрического тока! Но Фарадей провел тщательное исследование и убедился в том, что наблюдаемый эффект не имеет отношения к тяготению- провод при падении катушки пересекал линии магнитного поля Земли и ток был результатом обычной электромагнитной индукции, изученной тем же Фарадеем. Он имел и честность и мужество признать, что ожидаемого эффекта не существует.

Особенности психологии ученого - о некоторых из них уже говорилось выше - сами по себе не гарантируют высокого уровня его морали. Вероятно, процент морально недоброкачественных людей среди ученых не ниже, но и не выше, чем среди людей. занимающихся любым другим творческим делом. Специфична, пожалуй, этиологии аморальности. Она очень часто связана с чрезмерностью честолюбия и соответственно самолюбия. У ученого может возникнуть своего рода "комплекс неполноценности" - в результате несоответствия между честолюбивыми замыслами и достигнутыми результатами. Отсюда зависть и недоброжелательство, нарушения этики во взаимоотношениях с коллегами, диктаторство в научном коллективе, навязывание своего соавторства н прочие пакости вплоть до отстаивания не проверенных наукой положений и публикации недоброкачественных работ. Очень опасным для многих оказывается высокое положение в научной иерархии - известно немало случаев, когда в прошлом хороший ученый превращался в не терпящего возражений повелителя. Такой человек уже не говорит, а вещает, спорить с ним нельзя.

Есть такое понятие - совесть ученого. И это не просто красивые слова. Однако не всегда о ней помнят. Первоклассный французский математик Коши был преступно невнимателен к открытиям молодых ученых, не вникал в их работы и просто терял их: его поведение послужило косвенной причиной ранней гибели двух юных гениев - Галуа и Абеля. Блистательный Хемфри Дэви пытался помешать избранию своего ученика - Фарадея - в члены Королевского общества.

Великий Гаусс, не желая "дразнить гусей", не только боялся опубликовать свои работы по неевклидовой геометрии, но и не оказал необходимой поддержки Больяи. А Больяи она была так нужна! Серьезный математик Остроградский высмеивал "Воображаемую геометрию" Лобачевского. В протоколе Академии наук от 7 ноября 1832 года сказано: "...г-н Остроградский замечает, кроме того, что работа выполнена с таким малым старанием, что большая часть ее непонятна. Поэтому он полагает, что этот труд г-на Лобачевского не заслуживает внимания Академии". Подобных примеров, к сожалению, множество.

Наряду с "комплексом неполноценности" источником аморальности ученого может быть психологическое окостенение, приводящее к неспособности воспринимать новые "сумасшедшие" идеи, противоречащие привычным представлениям, выросшим в догму. По-видимому, в этом причина поведения Остроградского. Прямо противоположно, но в конечном счете не менее аморально поведение ученых, широко и преждевременно рекламирующих идеи - свои или чужие - именно потому, что они очень новы и неожиданны. Как раз в этих случаях и нужна особенно тщательная проверка, особенно высокая требовательность к точности и строгости экспериментальных результатов или теоретических рассуждений.

Безнравственность ученого становится особенно опасной, если он поддерживает своим авторитетом реакционные политические идеи. Немецкие физики Штарк н Ленард, когда-то заслуженно получившие Нобелевские премии, примкнули к фашизму и возглавили так называемую "арийскую физику" в третьем рейхе. В наши дни Теллер, в прошлом выдающийся физик-теоретик, превратился в глашатая наиболее реакционных кругов США и призывает к тотальной термоядерной войне против Советского Союза, против коммунизма.

Все эти мрачные примеры показывают, что наука (если не сводить ее к голому знанию) имеет самое непосредственное отношение к этике.

Между тем моральными принципами иногда пренебрегают. Один выдающийся физик говорил о приглашаемом в лабораторию сотруднике: "Пусть он родную мать убил - меня это не интересует. Мне важно, чтобы человек был способный и работал бы хорошо". Моральные оценки зачастую отодвигаются на задний план по сравнению с профессиональными и смягчаются. О человеке недобросовестном говорят, что он несколько легкомыслен, о заведомом подлеце - что у него неважный характер.

В прошлом в науку шли немногие. Она не была карьерным поприщем, не приносила материального благополучия и настоятельно требовала сурового труда и самоотречения. Сейчас в связи с резко возросшим значением науки картина изменилась. Несомненно, что массовость научной работы и повышение оплаты привлекли в науку множество людей, далеких от высших моральных идеалов. Это неизбежный и естественный процесс, его хорошая сторона состоит в том, что наука стала более доступной. Но одновременно она стала и менее нравственной.

"Нам пришлось отказываться от многих старых представлений, - писал Винер. - Мы все знали, что у ученых есть свои недостатки. Среди нас были педанты, любители спиртного, честолюбцы, но при нормальном положении вещей мы не ожидали встретить в своей среде лжецов и интриганов".

В целом наука во всем мире остается наукой. Однако процент людей, занимающихся научной работой ради степеней и званий, ради высокой зарплаты и почетного общественного положения, сейчас, несомненно, возрос. Более того, именно потому, что эти люди не заняты глубокой и сосредоточенной работой по выяснению истины и в то же время обладают повышенной карьерной активностью, им в ряде случаев удается занять высокое положение в научной администрации, оттеснить настоящих ученых. Очевидна насущная необходимость повседневно отстаивать нравственные принципы в науке, бороться с их девальвацией. Этические проблемы становятся все более актуальными.

Подлинное научное творчество - нравственное занятие. Когда мы вспоминаем о человеческих качествах крупных ученых, то мы думаем не о мракобесах вроде Штарка и Ленарда, а о благородных и смелых людях, истинных ученых в высшем смысле этого слова. Имена Эйнштейна и Бора, Л.И. Мандельштама и Н.И. Вавилова ассоциируются не только с их открытиями, но и с красотой человеческого облика. Л.Д. Ландау мог быть резким и беспощадным критиком, не всегда справедливым с точки зрения критикуемого, но всегда абсолютно честным и искренним. На высшем уровне служения истине ученый оказывается поборником нравственных идеалов человечества. Таковы ученые-гуманисты, мужественные борцы за мир, игравшие и играющие сегодня важную роль в движении человечества к лучшему будущему.

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ УЧЕНОГО

Служение нравственным идеалам следует из понимания ученым своей ответственности перед обществом. Ученому многое дано. Его творческая работа вырабатывает у него строгое и непредвзятое мышление, способность к точному логическому рассуждению. Общество внимательно прислушивается к словам ученого; его деятельность может иметь серьезные последствия для человечества.

История атомной бомбы общеизвестна. Эйнштейн, Ферми, Сциллард, Оппенгеймер руководствовались высокой целью борьбы с беспримерными в истории человечества преступниками - с германским фашизмом. Однако открытие физиков попало в руки американских военных, которые сожгли Хиросиму и Нагасаки. Попытки ученых остановить это ужасное дело оказались тщетными. Физики - не Теллер, конечно, - пережили тяжелую нравственную травму.

Советская наука этой трагедии не знает. Деятельность И.В. Курчатова и его соратников послужила делу жизни, а не смерти. Создание атомного оружия в Советском Союзе стало существенным препятствием развязыванию третьей мировой войны. Ответственность ученого перед обществом требует от него гражданского мужества. Оно свойственно далеко не всем. В дореволюционное время далеко не все видные ученые выступали на стороне революции, боролись с царизмом. Чем выше положение ученого, которого он достиг непрерывным трудом, тем больше зачастую он боится им рисковать. Он старается уйти в сторону от острых общественных проблем. Это легко обосновать. "Я занимаюсь важным делом, нужным человечеству, я сею разумное, доброе, вечное - остальное меня не касается".

Но были и другие примеры.

Д.И. Менделеев всегда поддерживал всей силой своего авторитета революционную студенческую молодежь и был весьма за это нелюбим царским начальством.

Выступления великого русского математика академика А.А. Маркова играли существенную общественную роль. В 1902 году царское правительство отменило избрание Максима Горького почетным академиком. А.А. Марков выступил с резким протестом, а когда с ним не посчитались, подал заявление об отставке. Она не была принята. В 1905 году А.А. Марков вновь потребовал "внести имя г. Пешкова в список почетных академиков". В 1903 году А.А. Марков подал в правление Академии наук заявление о своем отказе получать какие-либо ордена от царского правительства. В 1907 году А.А. Марков, назвав III Государственную думу незаконным сборищем, просил правление Академии наук не вносить его имя в списки избирателей.

В 1908 году царское правительство пыталось возложить на профессоров университетов полицейские функции. А.А. Марков подал министру просвещения заявление, в котором писал: "Я решительно отказываюсь быть в Университете агентом правительства". В 1912 году А.А. Марков обратился в "святейший правительственный синод" с прошением, которое начиналось так: "Честь имею покорнейше просить Святейший Синод об отлучении меня от церкви". Дальше он аргументировал свое прошение. Как ученый, как специалист по теории вероятностей, А.А. Марков считал более чем сомнительной истинность религиозных сказаний. В конце прошения он говорил: "...и не сочувствую всем религиям, которые подобно православию поддерживаются огнем и мечом и сами служат им". Это прошение вызвало бурную реакцию. Церковь пыталась уговорить Маркова - к нему прислали протоиерея Орнатского на предмет "наставления и увещания". Но Марков заявил, что согласен разговаривать с Орнатским только о математике. Пришлось Маркова от церкви отлучить.

Вероятно, с точки зрения послушных царскому начальству академиков Марков был в лучшем случае чудаком. Но это не было чудачеством. Марков отстаивал принципиальную позицию передового ученого - его право на справедливость, на независимость мыслей и поступков. И хотя положение академика было достаточно надежным, антиправительственные выступления Маркова требовали от него гражданского мужества. Революционная общественность России восхищалась его поведением.

Менделеев и Марков, другие ученые - маститые и начинающие, вплоть до Кибальчича и Александра Ульянова, - боролись с произволом самодержавия, с мракобесием и обскурантизмом.

К счастью, Маркову не пришлось защищать свою науку от агрессии невежд. Но в других случаях поиски истины ученым могут привести его на передовую линию борьбы с силами, враждебными знанию, науке, человечеству. В этой борьбе не устоял Галилей. Он ведь никогда не говорил: "А все-таки она вертится". Он отрекся от науки под угрозой пытки. И не каждый бросит в него камень. Великий ученый может и не быть бойцом. Будущее ведь все равно за ним. Но героем борьбы за учение Коперника стал не Галилей, а Джордано Бруно. Однако Брехт в своей драме о Галилее не дает ответа на вопрос о том, должен ли был Галилей идти на костер.

Кто травил Галилея? Не только папская инквизиция. Папа Урбан VIII не решился бы грозить признанному и прославленному ученому пыткой, если бы не получил поддержки "научной общественности" - ученых-завистников, карьеристов и реакционеров. Лженаука никогда ведь не утверждает, что она выступает против науки. Наоборот, мракобесие объявляет себя единственной подлинной наукой и поэтому ищет поддержки со стороны людей, облеченных степенями и званиями.

Очевидно, здесь нужна дифференциация. Мы горько сожалеем об ученом, который, зная истину, отступает от нее под страшной угрозой. Этим горьким сожалением полна драма Бертольта Брехта.

Заслуживает презрения человек, примыкающий к лженауке по глупости или по невежеству. Но наибольшая степень морального падения - поддержка лженауки ученым, знающим дело, но руководствующимся конъюнктурными соображениями. Были ведь среди врагов Галилея и такие - люди, понимавшие справедливость учения Коперника, но заботившиеся о своей карьере, а не о науке. Положение этих образованных карьеристов незавидно: рано или поздно им придется посмотреть в глаза собственным детям.

В связи со сказанным нельзя не вспомнить о недавнем прошлом советской биологии. Группа лиц, руководствовавшихся догматическими псевдонаучными идеями, временно захватила в биологии командные позиции и насильственно прекратила развитие ряда разделов биологии - прежде всего генетики - в нашей стране. До этого советская генетика занимала едва ли не первое место в мире. Был нанесен крупный ущерб и науке, и образованию, и сельскому хозяйству, и медицине. Схоластические проповеди, профанирование высоких идей марксизма-ленинизма, фальсифицированные эксперименты, травля серьезных ученых - все средства использовались в борьбе с генетикой. Были растоптаны важнейшие этические принципы. В ряде случаев квалифицированные биологи под давлением отказывались от науки или клеветали на нее, исходя из конъюнктурных соображений. Но мы хорошо помним имена советских ученых, неколебимо стоявших на страже истины. Имена Н.И. Вавилова, И.И. Шмальгаузена, И.А. Рапопорта.

Эти черные страницы истории советской науки зачеркнуты решениями Пленума ЦК КПСС в октябре 1964 года.

ЛЖЕНАУКА

Каждый ученый неоднократно встречается с лженаукой. И ему приходится с ней бороться. В наше время ситуации вроде отречения Галилея или "обезьяньего процесса" в США становятся редкими. Но то и дело в различных странах появляются люди, стремящиеся "удивить мир", претендующие на великие открытия, ломающие привычные представления. Один открывает вечный двигатель, другой доказывает наследование приобретенных признаков, третий ниспровергает квантовую механику, четвертый утверждает существование телепатии и даже телекинеза (то есть перемещения предметов силой взгляда).

Лженаука, как правило, агрессивна, широко себя рекламирует в общей печати, усиленно добивается официальной поддержки и иногда ее получает. Автором лженаучной работы порой бывает честный, но мало сведущий или недостаточно самокритичный человек, но чаще это - фальсификатор. Нередко случается, что в поведении лжеученых отчетливо выражены отклонения от психической нормы.

Критерии лженауки также очевидны. Отсутствие логической связи со всем развитием мировой науки, нарушение твердо установленных законов природы, пренебрежение к строгим и воспроизводимым опытам и чаще всего элементарное невежество.

Обычно лжеученый говорит своему ученому критику следующее: "Почему вы претендуете на знание окончательной истины? Откуда вы знаете, что завтра я не окажусь прав? Сколько раз так бывало в истории науки. Может быть, я Лобачевский, а вы выступаете в роли Остроградского. Вы хотите закрыть дискуссии в науке, хотя знаете, что истина рождается в споре. Вы - реакционер и догматик, а я новатор. И единственное, чего я требую, - равноправного спора!"

За этим следуют жалобы в разные высокие инстанции. Жалобы и доносы. Лжеученый находит себе сторонников в среде неспециалистов, выступает в роли невинной жертвы обскурантизма, жертвы злодеев, окопавшихся в редакциях научных журналов и отказывающихся печатать его статьи.

Эти кажущиеся убедительными аргументы лжеученого легко опровергаются. Да, действительно, наука развивается непрерывно, и сегодня трудно предсказать будущие открытия. Но развитие науки подчинено внутренней логике. Никогда не бывало так, чтобы новое открытие начисто отвергало добытые ранее знания. Поиски новых истин н настоящей науке начинаются тогда, когда выявляются границы применимости установленной концепции. Как известно, теория относительности не отвергла ньютоновскую механику, а включила ее в новую теорию пространственно-временных отношений, как частный случай, совершенно справедливый для движений, происходящих со скоростями много меньшими скорости света. Теория относительности органически возникла на пути преодоления трудностей электродинамики движущихся тел, которые выявились задолго до Эйнштейна. Квалифицированный ученый отвергает лженаучные работы, руководствуясь знанием области, знанием ее реальных трудностей, знанием логики ее развития.

Что касается дискуссии, спора, то он допустим далеко не по всякому поводу. Наука не могла бы существовать, если бы каждое ее положение было дискуссионным. Еще в 1775 году французская Академия наук постановила прекратить рассмотрение любых проектов вечных двигателей. Она была совершенно права - нельзя тратить драгоценное время на анализ попытки опровергнуть твердо установленную закономерность.

На попытки опровергнуть хромосомную наследственность или внутривидовую борьбу за существование, на попытки доказать самопроизвольное превращение видов или самозарождение жизни в бесклеточной системе. Дискуссии по поводу надежно доказанных истин ничего, кроме вреда, принести не могут. Дискуссии в науке, напротив, совершенно естественны и органичны, пока истина не установлена. Так, в XIX веке шел содержательный спор между сторонниками волновой и корпускулярной теорий света. Решающие опыты Френеля закончили спор доказательством справедливости волновой теории. После этих опытов продолжать дискуссию было бессмысленно. В том-то и дело, что подлинный научный спор состоит не в произнесении общих фраз, а в предложении поставить определенные опыты или произвести определенные расчеты. Лжеученый этого никогда не предлагает.

Даже очень хорошие ученые далеко не всегда борются с лженаукой. Очевидно, это занятие скучное, неприятное и небезопасное - известны случаи, когда психически больные лжеученые убивали своих критиков. Существует малопочтенная практика "перепасовки" - один ученый отсылает автора лженаучной работы к другому, вместо того чтобы резко и безапелляционно высказать свое суждение. С другой стороны, честным ученым иногда свойственно чрезмерно доверять кажущимся фактам или нарушать один из основных этических принципов науки и судить не только о том, что хорошо знаешь. В результате биолог дает положительную оценку лженаучной работе по термодинамике, с которой он не знаком, а физико-химик одобряет безграмотное биохимическое исследование. Последствия таких поступков печальны - многим в дальнейшем приходится тратить время и силы на разоблачение лженауки, уже освященной авторитетами.

Великий химик А.М. Бутлеров, один из создателей теории строения в органической химии, человек, сыгравший очень крупную роль в развитии русской культуры и образования, был убежденным сторонником спиритизма. Его опровергал Д.И. Менделеев, его высмеял Лев Толстой в "Плодах просвещения". Как мог Бутлеров, который, несомненно, был стихийным материалистом, поверить в потусторонние явления и поддаться дешевому обману профессиональных медиумов?

Ответ на этот вопрос дал Энгельс в статье "Естествознание в мире духов". "Мы здесь наглядно убедились, - писал Энгельс, - каков самый верный путь от естествознания к мистицизму. Это не безудержное теоретизирование натурфилософов, а самая плоская эмпирия, презирающая всякую теорию и относящаяся с недоверием ко всякому мышлению. Существование духов доказывается не на основании априорной необходимости, а на основании эмпирических наблюдений..."

Попросту верили своим глазам и придумывали материалистические объяснения виденному, не ища истинного смысла и не опираясь на надежную научную теорию. Такое бывает и сейчас. Есть и среди ученых люди, готовые уверовать в телепатию и телекинез, в намагничение воды или в радиосигнализацию у насекомых, несмотря на то, что существование этих явлений противоречит всей совокупности фактов, добытых естествознанием. Выясняется, что ученого не так-то уж трудно обмануть. Смотря на иллюзии Кио в цирке, он знает, что это не чудо, а если телекинетический медиум перемещает предметы, смотря на них, - ученый верит, потому что это не цирк.

К науке-познанию все сказанное никакого отношения не имеет. Лженаучные работы быстро забываются, религия, вера в духов или в телекинез не оставляют следов в совокупности знаний, добытых человечеством. Но ученый, добывающий эти знания, живет реальной жизнью. Он встречается с лженаукой, с предрассудками и мифами, с безграмотностью и догматическим пустословием. Он то и дело натыкается на невежд и фальсификаторов, околонаучных спекулянтов и краснобаев. И ему приходится со всем этим бороться.

ЗНАЧЕНИЕ ИСКУССТВА ДЛЯ УЧЕНОГО

Выше уже говорилось о взаимодействии науки и искусства как явлений единой культуры. Спрашивается, насколько важны литература, живопись, музыка для творчества ученого?

Дать общий ответ здесь невозможно. Далеко не каждый ученый интересуется искусством. Чрезвычайная занятость, погружение в специальную область порою целиком отрезают ученого от всей художественной культуры. В этом смысле такой ученый не интеллигентен, как бы ни были значительны его открытия.

Узкая специализация интересов в большей мере свойственна ученым Запада, чем советским. Это определяется двумя причинами. Во-первых, вековыми традициями русской культурной жизни, традициями русской интеллигенции, всегда отличавшейся широтой художественных и общественно-политических интересов. Во-вторых, беспрецедентным в истории человечества общекультурным подъемом советского общества. Характерное выражение высокой культуры советского человека - его отношение к непреходящим художественным ценностям прошлого. Для подавляющего большинства читателей этого очерка, в том числе и ученых, стихи Пушкина живут и вызывают сильнейшую эмоциональную реакцию. Обстоятельства гибели Пушкина воспринимаются как личная трагедия, то, что Пушкин был убит молодым и не написал того, что мог написать, лишив нас великой радости, наполняет душу горечью. Напротив, для очень многих западных интеллигентов их гении - будь то Шекспир или Гёте - достояние истории, хрестоматийное прошлое. Конечно, это не универсальная закономерность, но все же черта достаточно характерная.

Опять-таки, не настаивая на универсальности этого тезиса, можно утверждать, что художественные интересы ученого тем шире, чем более широка тематика его научных исследований. В этом смысле теоретик зачастую ближе к искусству, чем экспериментатор. Интерес к искусству более свойствен тем, кто занимается общими научными проблемами, выдвигающими повышенные требования к способности мыслить абстрактно, философски. Но и это утверждение справедливо лишь в нулевом приближении.

Пресловутая проблема "физиков и лириков" все же существует. Проблема двоякая. С одной стороны, у многих людей искусства и людей, любящих искусство, наблюдается своего рода боязнь науки, боязнь ее рационализма, ее технических последствий - как явлений, противостоящих эстетической, эмоциональной стороне жизни, противостоящих духовному значению искусства. С другой стороны, среди людей, занятых наукой и техникой и не успевших или не пожелавших получить эстетическое образование, встречается пренебрежение к искусству, выражающееся в худшем случае во враждебном отношении, а в лучшем - в полном к нему невнимании.

Вторая сторона проблемы вызывает большую тревогу, чем первая. Наука влиятельнее и сильнее искусства в современном обществе. И если представить себе будущее культуры как борьбу науки с искусством, то, конечно, искусство окажется побежденным и уничтоженным.

В действительности проблема эта ложная и существует она только благодаря невежеству - в первом случае "лириков", во втором - "физиков". Противопоставление науки и искусства антинаучно. Именно достижения современного естествознания, психологии, кибернетики, теории информации утверждают полноправное существование "лирики" как важнейшей функции человеческой природы. Сейчас только начаты научные поиски глубоких факторов, объединяющих "физику" с "лирикой". Именно потому и следует заниматься "наукой людей".

Не будем все же преувеличивать эту опасность. Каждый советский ученый, имеющий дело с научной молодежью, знает, с какой силой вторгается в ее жизнь поэзия, живопись, музыка. Общая тенденция состоит в ликвидации этой трагикомической проблемы.

Мы сравнительно мало знаем о влиянии искусства на творческую деятельность великих ученых прошлого. Они говорили об этом не часто.

Дарвин писал в своей автобиографии:

"До тридцатилетнего возраста и даже позднее мне доставляла большое удовольствие всякого рода поэзия... и еще в школьные годы я с огромным наслаждением читал Шекспира... Но вот уже много лет, как я не могу заставить себя прочитать ни одной стихотворной строки; недавно я пробовал читать Шекспира, но это показалось мне невероятно, до отвращения скучным. Я почти потерял также вкус к живописи и музыке. Вместо того, чтобы доставлять мне удовольствие, музыка обычно заставляет меня особенно напряженно думать о том, над чем я в данный момент работаю. У меня еще сохранился некоторый вкус к красивым картинам природы, но и они не приводят меня в такой чрезмерный восторг, как в былые годы...

Эта странная и достойная сожаления утрата высших эстетических вкусов тем более поразительна, что книги по истории, биографии, путешествия... и статьи по всякого рода вопросам по-прежнему продолжают очень интересовать меня. Кажется, что мой ум стал какой-то машиной, которая перемалывает большие собрания фактов в общие законы, но я не в состоянии понять, почему это должно было привести к атрофии одной только той части моего мозга, от которой зависят высшие эстетические вкусы... Утрата этих вкусов равносильна утрате счастья и, может быть, вредно отражается на умственных способностях, а еще вероятнее - на нравственных качествах..."

Мало кто рассказывал о себе с такой прямотой и искренностью, столь содержательно и красноречиво. Дарвин отмечает важность литературы и искусства, нравственное и интеллектуальное значение эстетических переживаний и скорбит об их утрате. Однако те, кто читал труды великого биолога, знают, что в нем скорее произошла не утрата, а переключение эстетического чувства на науку. Работы Дарвина читаются как роман - они не только проникнуты глубокой научной мыслью, но полны эмоциональным и эстетическим содержанием.

Надо думать, что Дарвин совершенно прав, когда он говорит о важности высших эстетических вкусов. Художественная культура обогащает душу человека, она не может не сказаться и на научном творчестве самым благотворным образом. Отдаленность многих ученых от искусства связана, вероятно, не столько с их личной специализированной психологией, сколько с традициями, укоренившимися в университетской подготовке естественников, с традициями научных учреждений. Жизнь ломает эти традиции, ломает стену, отгораживающую искусство от науки.

НАУКА И ЭСТЕТИКА

Эстетические переживания ученого специфичны в том смысле, что их источник - сама наука. Творчество ученого не только рационально, но и эмоционально. Ученый испытывает чувство счастья, разгадав загадку природы, ощутив подлинное вдохновение, и это чувство сродни чувству художника, понимающего, что произведение ему удалось. Эти эмоции могут быть очень сильными. Едва ли не впервые эстетическое содержание научных законов и формул анализировалось в книге В.М. Волькенштейна "Опыт современной эстетики" (В.М. Волькенштейн. Опыт современной эстетики. Предисловие А.В. Луначарского. "Academia". М. 1931). В книге справедливо отмечалось эстетическое значение результата физического или химического исследования, определяемое целесообразностью и симметрией формулы. В качестве примеров, в частности, были рассмотрены уравнения электродинамики Максвелла, структурная формула бензола. Эстетическое ощущение вызывается тем, что получение этих формул, условным и лаконичным языком описывающих сложных явления природы, потребовало преодоления этой сложности, то есть победы человеческого разума над коварством природы, ставящим перед ним загадки.

Момент творческого преодоления сложности имеет здесь решающее значение. Эстетическое содержание научного исследования тем больше, чем парадоксальнее и неожиданнее способ указанного преодоления сложности. Научное "сумасшествие" эстетично в высшей степени. Говоря языком современной науки, можно сказать, что это преодоление, то есть нахождение относительно простой закономерности, видимым образом проявляющейся в сложных процессах, означает внесение определенного порядка в систему, выявление ее информационного содержания. В этом смысле работа ученого родственна работе художника. Поэт создает определенный порядок, выбирая слова и звуки из их хаотической массы, ученый находит объективный порядок в хаосе явлений природы. Именно этот порядок оказывается эстетичным.

Рассмотрим один классический пример. В античной науке Птолемей построил геоцентрическую модель Вселенной и для того, чтобы описать движение планет, ввел представление об эпициклах - о добавочном вращении планеты вокруг точки, движущейся по орбите вокруг Земли. Эта модель позволяла предсказывать положения планет на небосводе, лунные и солнечные затмения. Модель была сложной и требована весьма громоздких расчетов. Коперник много веков спустя впервые понял, что планеты движутся вокруг Солнца, а не вокруг Земли. Гелиоцентрическая система оказалась правильной и несравненно более простой. Кеплер установил простые эмпирические законы движения планет. Ньютон открыл закон всемирного тяготения. Система Коперника эстетичнее системы Птолемея. Эстетичны законы Кеплера, так как они дают в предельно сжатой форме ключевую характеристику сложных движений планет, наблюдавшихся Тихо де Браге и другими астрономами. Еще более эстетичен закон тяготения Ньютона, говорящий, что и движение планет, и падение камня, и течение реки строго, количественно объясняются предельно простой зависимостью: сила взаимного притяжения двух тел пропорциональна произведению их масс и обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними.

Это преодоление сложности, это внесение порядка в хаос, это освобождение внутреннего ядра явлений природы от внешних оболочек полны эстетического содержания. Надо думать, что и Коперник, и Кеплер, и Ньютон (а задолго до них и Птолемей) испытывали сильнейшие эстетические эмоции, снимая покровы с тайн природы. Такого же рода эмоции испытывает человек, знакомящийся с этими великими открытиями.

Художник, создавая свое творение, прежде всего руководствуется эстетическим чувством. И он также определяет творчество, как снятие покрова:

"Но, делая эти поправки, он (художник Михайлов. - М.В.) не изменял фигуры, а только откидывал то, что скрывало фигуру. Он как бы снимал с нее те покровы, из-за которых она не вся была видна... Он знал, что надо было много внимания и осторожности для того, чтобы, снимая покров, не повредить самого произведения, и для того, чтобы снять все покровы..."

Лев Толстой, "Анна Каренина"

Глубокий взор вперив на камень,  Художник Нимфу в нем прозрел,  И пробежал по жилам пламень,  И к ней он сердцем полетел. Но, бесконечно вожделенный,  Уже он властвует собой:  Неторопливый, постепенный  Резец с богини сокровенной  Кору снимает за корой...   Евгений Баратынский, "Скульптор"

Путь развития науки состоит в установлении новых связей, в объединении разнородных явлений. Это объединение неожиданно, парадоксально и в то же время оно- целесообразное преодоление трудности и сложности. Тем самым оно эстетично. До Ньютона никому не приходило в голову, что падение камня и движение Земли вокруг Солнца имеют общую причину. Закон тяготения красив. До Эйнштейна не думали, что измерение длины и измерение времени взаимосвязаны. Теория относительности - красивая теория. Мендель доказал, что наследственность подчиняется строгим законам, выражаемым в простой математической форме, - до него математика казалась не имеющей отношения к биологии. Законы Менделя красивы.

Эстетической оценке подлежит и результат научного исследования (красивая теория. красивая формула, красивый закон, скажет ученый), и постановка опыта (красивый опыт!), и логика работы (красивая, то есть ясная и строгая и в то же время неожиданная цепь рассуждений). Здесь всюду содержится трудное преодоление, трудное снятие покровов, вычленение общего и главного из хаоса фактов. Красив решающий опыт - experimentum crucis, - устраняющий сомнения, однозначно доказывающий истинность теоретической догадки.

Эстетика не имеет отношения к науке-познанию, отвлеченной от человека - творца науки, от человека, изучающего науку. Но эстетика необычайно важна в науке-творчестве, ибо эстетическая эмоция - один из основных источников вдохновения.

Вопреки распространенному мнению, сильная эмоция - в данном случае эстетическая - не мешает интеллектуальной деятельности, а помогает ей. Вдохновение ученого есть именно сочетание интеллектуальной и эмоциональной, прежде всего эстетической, активности сознания. Вдохновение и ученого и художника есть момент их высшего счастья. Поэтому оно - могучий стимул. Стоит потрудиться, стоит просидеть не одну пару штанов, для того чтобы испытать это счастье вновь и вновь.

Эстетика науки на первый взгляд совершенно отлична от эстетики искусства. Эстетические переживания по поводу теории относительности доступны лишь человеку, имеющему надлежащую подготовку и понимающему читаемый им труд Минковского или Фридмана. В тo же время "Сикстинская мадонна" дана каждому - его непосредственным зрительным восприятием.

Однако полноценное эстетическое восприятие произведения искусства также требует предварительной подготовки, предварительного запаса информации - тезауруса. Тезаурус при чтении поэмы, или при обозрении картины, или при слушании симфонии отличен от тезауруса при штудировании научного труда, но тезаурус необходим. О вкусах не спорят - каждый вправе сказать, нравится ему или не нравится картина или театральный спектакль, по эстетическая оценка художественного произведения требует знаний, зачастую не меньших, чем эстетическая оценка работы по теоретической физике.

Отношение самих ученых к эстетическому содержанию научной работы разнообразно. Людвиг Больцман говорил: "Оставим красоту портным и сапожникам!" Это, впрочем, не означает, что его работы не эстетичны и что сам он не испытывал эстетических эмоций - может быть, бессознательных, - создавая их. Другая крайность - точка зрения одного из создателей квантовой механики, нашего современника Поля Дирака. Дирак считает, что эстетический критерий - главный критерий научного исследования. В науке по-настоящему хорошо только то, что красиво.

Истина, по-видимому, лежит посередине. Теория и опыт могут быть и эстетически нейтральными. Но правильные теоретические и экспериментальные исследования не могут быть антиэстетичными, то есть безобразными. Что означает "безобразие" в науке? Отсутствие строгости и доказательности, построение теории на произвольной основе, введение в расчеты чрезмерного числа параметров и т. д.

Лженаука всегда антиэстетична, и в борьбе с ней уместно пользоваться эстетическим критерием.

Эстетические переживания имеют важнейшее значение в научном творчестве и отвлекаться от них опасно. Но главным критерием качества научной работы, научной теории служит ее истинность, ее экспериментальная проверка, именно то, что называется критерием практики. Этот критерий не противоречит эстетическому, но согласуется с ним. Истина - прекрасна, а ложь - уродлива.

Наконец, эстетической оценке подлежит и поведение ученого, равно как и поведение любого другого человека. Применительно к ученому эстетическая оценка его поведения специфична лишь в том смысле, что оценивается этика его выступлений, его взаимоотношений с коллегами и сотрудниками. Когда один крупный ученый в конце статьи о своем новом открытии написал, что сходное открытие в другой области было удостоено Нобелевской премии, этот достаточно прямой намек был по меньшей мере антиэстетичен. Премию он, впрочем, получил. Антиэстстично преждевременное рекламирование работы, антиэстетично умолчание о заслугах других ученых. Этика неотделима от эстетики.

НАУКА И ЮМОР

Творческая работа, а значит, и работа ученого - занятие счастливое и потому веселое. Юмор имеет самое непосредственное отношение к "науке людей". По крайней мере в трех аспектах.

Во-первых, в познавательном. Остроумие сродни научной мысли. Шутка, острота чаще всего связана с парадоксальностью, неожиданностью сочетания явлений и понятий. Остроумие всегда непредвзято. Нельзя себе представить догматическую остроту - эти два понятия несовместимы. Но парадоксальность, неожиданность, непредвзятость, антидогматизм присущи и научному творчеству. Поэтому вовремя сказанная шутка может не только освежить восприятие обсуждаемых научных проблем, но и повернуть его в нужную сторону.

Во-вторых, в эстетическом аспекте. Лженаука безобразна, антиэстетична и потому смешна. Она подлежит не только опровержению, но и осмеянию. С другой стороны, остроумное решение научной загадки эстетично и в то же время служит источником веселья, смеха.

И наконец - в этическом аспекте. Смех - мощное орудие борьбы с несправедливостью и безнравственностью, юмор - великолепный амортизатор в человеческих взаимоотношениях.

Трудно представить себе талантливого, эффективно работающего ученого, лишенного чувства юмора. Такие встречаются редко. Напротив, среди людей бездарных процент наделенных звериной серьезностью, не улыбающихся ч не понимающих шуток, весьма высок. "Комплекс неполноценности", ущемленное самолюбие также ведут к утрате юмора или к злобной и желчной его разновидности.

"Серьезный человек радуется, когда ему удается хоть раз посмеяться от чистого сердца", - говорил Эйнштейн. Ему это удавалось. Его шутки были полны остроумия и глубокого содержания. В статье "Физика и реальность" Эйнштейн писал: "Я не считаю законным скрывать логическую независимость понятия от чувственного восприятия. Отношение между ними аналогично не отношению бульона к говядине, а скорее гардеробного номера к пальто". А на вопрос маленького сына о причинах его славы, Эйнштейн ответил: "Когда слепой жук ползет по поверхности шара, он не замечает, что пройденный им путь изогнут. Мне же посчастливилось это заметить".

Наука не может развиваться без самокритики в лучшем смысле этого слова. Ей противопоказаны чинопочитание, "взирание на лица", бездумное следование авторитетам. В той же мере несовместимы с творческой научной деятельностью важничанье, командование, отсутствие человечности. Ученые посмеиваются и над собой, и над своими коллегами, зачастую пародируют и разыгрывают друг друга. В одном из институтов Академии наук существует милая традиция ставить оперетты на местные научные темы. В одной из таких оперетт в сцене, изображающей лабораторию некоего ученого, талантливого, но не раз получавшего ненадежные результаты, над занавесом красовался плакат: "Артефакты - упрямая вещь!" (Артефакты - ложные, искусственные факты, на которые то и дело приходится наталкиваться в научной работе.)

Конечно, шутки ученых иногда звучат тяжеловесно для людей, не связанных с наукой. Здесь своя поэтика, базирующаяся на специальных знаниях и терминологии.

Смех - естественная реакция на лженаучную чепуху.

Юмор другого рода сопровождает остроумное научное открытие. Генетический код был расшифрован путем "обмана" клетки. В клеточную систему вместо генетического вещества вводили искусственный, синтетический полимер - молекулярную цепочку, состоящую из звеньев, подобных фигурирующим в природном генетическом полимере. И клеточная химия срабатывала, принималась за синтез белка. Здесь есть элемент комизма - клетку надули и вынудили раскрыть свою тайну. У лектора, рассказывающего об этих прекрасных опытах Ниренберга, весело блестят глаза.

В этическом плане юмор, сатира выступают союзниками науки, ибо нравственность имеет научное обоснование. Преступление всегда антинаучно. И оно всегда лишено веселья и юмора. Моцарт весел, а Сальери не улыбается.
 

Моцарт ...Ах, правда ли, Сальери, Что Бомарше кого-то отравил? Сальери Не думаю: он слишком был смешон Для ремесла такого.

 

Преступник Сальери считает себя не смешным, но величественным. Он оправдывает высокими идеями об общественном благе - гнусное убийство, продиктованное завистью и страхом:
 

...я избран, чтоб его Остановить - не то мы все погибли.

Парадокс состоит в том, что Сальери выступает от имени науки. Сальери, а не Моцарт "поверил алгеброй гармонию". Но Моцарт гораздо ближе к науке. Он - творец, он внутренне свободен. И он - полон юмора. Недаром Эйнштейн так любил музыку Моцарта.

НАУКА И ОБЩЕСТВО

Громадное значение науки как производительной силы в техническом прогрессе общества очевидно. Однако, говоря о "науке людей", нельзя не коснуться важной темы, связанной с влиянием науки на общественное сознание. Велика материальная роль науки, но ее духовное значение не менее существенно.

Эта проблема, конечно, должна быть предметом глубоких социально-философских исследований. Мысли и соображения, изложенные здесь, на такую глубину не претендуют и далеко не исчерпывают проблему.

Общественное значение науки определяется прежде всего ее революционным содержанием. Развитие науки происходит в непрерывном борении с принятыми на веру догмами, со "здравым смыслом", с легендами и мифами. Наука диалектически преодолевает самое себя, пересматривая и переоценивая ранее сложившиеся концепции и создавая новые, имеющие более глубокий и широкий, порою революционный смысл. Пятая глава "Материализма и эмпириокритицизма" В.И. Ленина называется: "Новейшая революция в естествознании и философский идеализм". Ленин с предельной ясностью показывает, что открытия, воспринимавшиеся идеалистами как "кризис в физике", в действительности означали революционное движение вперед в диалектико-материалистическом познании природы. Отвергается "здравый смысл" как историческая категория и торжествует подлинное естествознание.

Наука революционна и прогрессивна по самой своей сути. Поэтому она выступает и в человеческом плане как участник и соратник социальных революций. В истории человечества научная интеллигенция зачастую оказывалась на передовых позициях во всех прогрессивных движениях. Напротив, реакционные события, периоды реакции, периоды подавления свободы личности, материального и духовного порабощения человека всегда были отмечены борьбой с развитием науки, угнетением ученых вплоть до их физического истребления.

Крупный физик Бенджамэн Франклин был одним из виднейших деятелей буржуазной революции в Америке. В буржуазной французской революции участвовал целый ряд первоклассных ученых - Бертолле, Монж, Л. Карно и другие. Непоследовательность и внутренние противоречия буржуазной революции привели к террору, жертвами которого пали такие ученые, как Лавуазье и Кондорсэ, а затем и сами вожди революции - Дантон, Робеспьер, Сен-Жюст. Но при всей сложности событий этой эпохи несомненно, что французская наука была союзником революции, по крайней мере ряда ее этапов. Буржуазная революция во Франции привела, в частности, к бурному развитию науки в последующие десятилетия.

Великая Октябрьская революция исходила из науки, из научной теории марксизма-ленинизма. Впервые в истории научное познание стало руководством к революционному действию. Среди большевиков были многие выдающиеся представители науч ной интеллигенции Немало крупных ученых, да и Российская Академия наук в целом откликнулись на призыв В.И. Ленина принять активное участие в экономическом восстановлении и развитии страны. Это послужило залогом мощного расцвета отечественной науки в последующие годы.

Реакционные идеи всегда противостояли научному познанию. Прежде всего это относится к религии. "Блаженны нищие духом", - говорит Евангелие и ополчается на "книжников". Религия требует беспрекословной веры, но никак не аналитического размышления. "Верую, ибо нелепо", - утверждает наиболее последовательное - католическое - вероучение. Когда церковники убивали Ипатию или терроризировали Галилея, они имели полную возможность опереться на свои канонические тексты. Религия декларирует борьбу с наукой, с познанием, с независимостью интеллекта ученого. Сейчас она вынуждена приспособляться и искать путей сближения с наукой, но суть дела от этого не меняется.

В России XIX века в годы реакции наука, ученые были далеко не в почете. Салтыков-Щедрин едко высмеял это отношение к науке в "Дневнике провинциала в Петербурге". Отставной подполковник Дементий Сдаточный в своем проекте "О переформировании де сиянс академии" считает первейшей обязанностью академии требовать от обывателей представления сочинений на тему: "О средствах к совершенному наук упразднению, с таким притом расчетом, чтобы от сего государству ущерба не произошло и чтобы оное и по упразднении наук соседей своих в страхе содержало, а от оных почитаемо было, яко всех просвещением превзошедшее". По мнению Сдаточного, только те науки распространяют свет, "кои способствуют выполнению начальственных предписаний".

Реакции опасна и наука-познание, и в еще большей мере "наука людей". Ненависть к творческой интеллигенции характерна для самых черных периодов в истории человечества. "Когда я слышу слово культура, я спускаю предохранитель своего револьвера", - откровенно заявлял Геббельс.

Научное мировоззрение не мирится с мифом о фюрере. Оно подрывает самые основы реакционного режима, противопоставляя насаждаемым силою догмам ясность революционной мысли. Научное обоснование этики и права отвергает произвол и насилие. Научное мышление гуманистично именно потому, что оно научное. Оно требует строгих доказательств, оно не допускает несправедливости, ибо несправедливость алогична.

Поэтому широкое распространение научных знаний имеет глубокий гуманистический смысл, освобождая человечество от слепой веры и предрассудков, побуждая его сознательно восставать против произвола и насилия. Поэтому Маркс, Энгельс, Ленин придавали громадное значение широчайшему развитию народного образования, пропаганде науки. Этот идеал в большой мере достигнут в нашей стране и в странах народной демократии. Социалистические государства, строящие коммунизм, не жалеют средств и усилий на подъем культуры во всенародном масштабе. Плоды этой великой работы видны всему миру.

Все сказанное не означает, конечно, что каждый деятель науки обязательно прогрессивен и активно борется за лучшее будущее человечества. Оппортунизм весьма распространен и в научных кругах. Однако именно ученые оказываются в передовых рядах борцов за мир, борцов с империализмом и колониализмом. Это определяется, по-видимому, двумя причинами. Во-первых, прогрессивным характером научного мышления н, во-вторых, тем, что ученым особенно легко разговаривать друг с другом - в том числе и ученым социалистических и капиталистических стран - вследствие общности научных интересов, взаимного уважения, связанного с интернациональной природой науки.

Настоящая этика сегодня может развиваться лишь на основе науки. Великая Октябрьская революция отвергла религию, отделила церковь от государства. Этика социализма - научная этика, и ее нормы существенно отличны от норм общественных формаций прошлого. Построение коммунизма - в громадной степени этическая проблема, решение которой требует максимального развития науки и образования.

БОЯЗНЬ НАУКИ

Науки боится не только реакция. Да и реакция готова воспользоваться ее достижениями в своих целях.

Антинаучное мировоззрение может быть и не антигуманистическим. Жан Жак Руссо и Лев Толстой выступали против науки во имя высокого гуманизма. И сегодня наука кажется многим бесчеловечным, иссушающим душу занятием,

Действительно, атомная бомба - прямое следствие всего предшествовавшего развития физики. Кибернетика создает роботов, правда, еще весьма несовершенных, но умеющих многое. Всерьез идет разговор о сооружении машины, умеющей писать поэмы или сонаты. Благородная игра - шахматы - находится под угрозой. Экс-чемпион мира доктор технических наук М.М. Ботвинник сам занимается теорией автомата, играющего в шахматы. И все это - наука. Множество романов и кинофильмов рассказывает о самоистреблении человечества в будущей термоядерной войне или о порабощении людей всесильными кибернетическими устройствами, о мрачном "научном" будущем,

До создания "мыслящей машины" еще далеко. Однако поскольку человеческий мозг, индивидуальное и общественное сознание возникли и существуют закономерно, в соответствии с законами физики, химии и биологии, то нельзя отрицать принципиальную возможность их моделирования и воспроизведения. Разумеется, если только не стать агностиком и не счесть эти явления непознаваемыми.

Однако протесты против научных поисков в этой области бьют мимо цели так же, как удары луддитов, разрушителей машин, видевших в них орудие угнетения. В действительности угнетателем был и остается капитализм, а не машина.

Страшна не атомная энергия, но авантюристическая игра в атомную бомбу, которой занимаются империалисты. Страшны не "бесчеловечные машины", а их употребление врагами человечества. Страшны не ракеты сами по себе, а ракеты, несущие термоядерные заряды, чтобы сбросить их на беззащитных людей. Та же ракета уносит в космос смелых первооткрывателей. Страшна не наука, а использование ее открытий и завоеваний подлецами.

Надо думать, что стремление к познанию, к работе творческой мысли генетически запрограммировано в сорока шести хромосомах вида Ноmo sapiens. Так же как стремление к художественному творчеству.

Бороться с наукой и с ее созданиями бессмысленно. Это значит бороться с самой человеческой природой. Напротив, нормальный прогресс творческой работы человека идет по пути сближения науки и искусства, сближения рациональной и эмоциональной деятельности. Этот путь лежит через "науку людей". Вероятно, в будущем наука будет становиться все более человечной Творческие пламя не погаснет, но ярко разгорится и в науке и в искусстве.

Что касается мыслящих машин, то, если они когда-нибудь будут созданы, их придется рассматривать как новый этап эволюционного развития человека. Веря в добрую силу науки, будем ждать помощи от этих машин. Человек не подчинится машине, но воспользуется ее возможностями для своего блага.

И, может быть, не об этих опасностях сейчас надо думать, а совсем о другом. Да, наука резко усилилась в нашем веке, чрезвычайно возросло число людей, участвующих в ее развитии. Но это число по-прежнему ничтожно по сравнению с численностью населения Земли. Наука процветает лишь в немногих развитых странах. Сотни миллионов людей, живущих в зависимых, полуколониальных, культурно неразвитых государствах, лишены не только научного образования, но и прожиточного минимума. Там ежедневно погибают люди от голода, хотя достижения биологии, агрохимии, почвоведения таковы, что могли бы обеспечить человечество пропитанием надолго, невзирая на рост народонаселения. Мальтус ошибался, когда писал, что производство пищевых продуктов возрастет в арифметической прогрессии, а население - в геометрической. В действительности количество пищи на Земле могло бы увеличиваться со скоростью, превосходящей скорость роста населения, если следовать науке, мощь которой Мальтус недооценивал. Научному ведению хозяйства препятствует капиталистическая система эксплуатации неразвитых стран, антинаучное уничтожение природных ресурсов - сведение лесов, отравление рек и озер отходами производства, варварская охота. Наука, научная этика запрещают не только бессмысленное истребление тетеревов или зайцев, но и стрельбу по "хищникам" - убийство ястреба или рыси, ибо разрушение биоценоза чревато тяжелыми последствиями.

ОСНОВНАЯ ТЕНДЕНЦИЯ

Не сочиняя утопий, попытаемся определить, в чем же состоит основная тенденция развития современной науки - науки-познания и науки-творчества.

Весьма распространено убеждение в том, что наука развивается по пути все большей специализации. Объем знаний возрос настолько, что сейчас невозможно быть не то что Леонардо да Винчи или Ломоносовым, но просто физиком вроде физика XIX века. Ибо нет уже физики как таковой, а есть атомная физика, радиофизика, физика полупроводников, молекулярная физика и т.д. и т.п. Специалисты в этих областях уже не понимают друг друга, они говорят на разных языках.

Этот тезис кажется убедительным. В самом деле - развитие науки приобрело гигантские размеры. И, конечно, гораздо легче быть узким специалистом, чем ученым, мыслящим широкими категориями. Ссылаясь на специализацию, можно обосновать леность ума, не желающего знакомиться с другими областями знания.

Но в действительности ситуация совершенно иная. Основная тенденция современной науки состоит в диалектическом единстве специализации и объединения. Именно объединение разных дисциплин, построение единого естествознания - важнейшая черта науки во второй и третьей четверти XX века. Вот несколько показательных фактов.

Математика, физика, химия, биология - основные области естествознания. Сегодня они объединяются. Ранее только физика широко применяла математические идеи, математический аппарат. Сейчас этот процесс углубился, и физические исследования стимулируют создание новых глав математики. Еще в начале века теория относительности навсегда связала геометрию с физикой, раскрыла реальное значение "воображаемой геометрии" Лобачевского.

Математика вторглась в химию. Такие абстрактные, казалось бы, разделы, как топологическая теория графов, оказываются основой не только рассмотрения теоретических проблем химии, но и решения технологических вопросов.

После создания квантовой механики в 1927 году была построена физическая теория химической связи. Таинственные до того явления валентности - насыщаемости и кратности химических связей - получили научное объяснение. Сейчас мы понимаем, что в основе любого химического явления находятся физические процессы. Сегодня широко развилась промежуточная наука, условно разделяемая на физическую химию и химическую физику.

Во второй половине века произошло включение биологии в систему точных наук, характеризуемых строгим математическим подходом, точными формулировками законов и выводов. В результате объединения биологии с физикой и химией возникла молекулярная биология - одна из наиболее перспективных и многообещающих областей современного естествознания. Химия обратилась к биологически-функциональным веществам - развилась биоорганическая и биофизическая химия. Идеи и методы одних наук во все большей мере вторгаются в другие науки. Сама классификация наук оказывается исторически изменяющейся.

Именно в результате объединения математики, физики, электро- и радиотехники, биологии и физиологии возникла кибернетика, играющая важнейшую роль в современном научном мировоззрении.

Давно уже было ясно, что выход на перекрестки науки, установление новых связей между далекими, казалось бы, явлениями природы означает прорыв на новый этап познания. Это и есть путь науки. Туг можно привести бесконечное число примеров.

Многое мешает этому естественному процессу объединения. Тезис о необходимости узкой специализации. Медленность разрушения рутины школьного и университетского образования, в результате которого химик боится интеграла, а физик -химической формулы. Догматизм некоторых философов, пугающих ученых жупелом несводимости: упаси вас боже сводить химию к физике или биологию к химии - станете еретиком! Психологически понятна эта боязнь объединения наук - всякая ломка традиций воспринимается болезненно. Есть здесь и элементарное заблуждение: создание физической теории химических явлений, создание так называемой квантовой химии представляется уничтожением химии как самостоятельной науки. В действительности все значение и красота идей и методов химии не только сохраняются, но получают новое, более глубокое обоснование и химия как наука подымается на более высокую ступень.

Напротив, естественному и неизбежному объединению наук способствует рост общей культуры, особенно мощный в Советском государстве, рациональное планирование развития науки, которое в нашей стране проводится учеными, прежде всего Академией наук СССР. Разумно и перспективно объединение в Академии естественников и гуманитариев. Потому что соединяются пути не только различных областей естествознания. Кибернетика, математика приобретают все большее значение в социологии, в экономике, в лингвистике. И наконец, искусствоведение и само искусство начинают тесно взаимодействовать с точными науками.

Мастером культуры близкого будущего, вероятно, окажется не узкий специалист, но многосторонний деятель, которому близки и наука и искусство - творческая жизнь в целом. Будет углубляться понимание ученым его ответственности перед обществом, его пристальное внимание к этике и эстетике.

Путь культуры - путь к построению коммунистического общества, цель которого - всестороннее развитие дарований человека, его подлинная и полная духовная свобода, высший гуманизм.
 

---

---

Май 2001