№№ 7,8 (1997)
© Г.Х. Попов
I. О МОДЕЛИ БУДУЩЕГО РОССИИ
Г.Х. Попов
Проблема перспективы
Одна из фундаментальных черт русской нации - острый интерес к перспективе, способность думать о будущем и готовность действовать сегодня с учетом глобальных оценок. Видимо, тут сказались влияния разного рода. Прежде всего - пространственное. Если вся страна равна городу - как было в средневековой Европе, - то вопрос о посадке деревьев вдоль улицы может стать стержнем общественной жизни. Если страна живет возле реки, то уже неизбежен интерес к более широким проблемам. А если в сферу проживания нации попадает целая система рек и несколько морей, в которые они впадают, то концепция, например, пути "из варяг в греки" становится естественной для народа. Сами масштабы России веками учили думать глобально и перспективно.
Восточные славяне впитали в себя менталитет многих кочевых народов - скифов, печенегов, половцев, монголов. А кочевник привык думать не только о той долине, где он сейчас пасет скот, но и о том, что ждет его за горизонтом. И православие с его постоянными призывами готовиться к вечной жизни воспитывало у русских склонность думать о будущем. Практический опыт народа в ходе многовековой истории тоже "работал" на перспективное мышление. Столетия ушли на завоевание независимости от Орды. Столетия ушли на освоение Сибири. Не менее сотни лет длилась эпоха воссоединения с Украиной.
И далеко не случайно, что в 1917 году власть в конце концов досталась той партии, которая сама была убеждена и убедила страну в том, что у нее есть перспективный план преодоления всех бед России.
Ленин, как известно, был инициатором долгосрочного плана ГОЭЛРО. Сталину во всех внутрипартийных спорах двадцатых годов победа доставалась во многом благодаря его упорному стремлению поставить на первый план перспективу развития страны. Хорошо понимал особенности своей страны и Хрущев, выдвигая концепцию двадцатилетнего перехода к коммунизму.
Конечно, есть и печальный опыт. Неоправданные жертвы обосновывались интересами светлого будущего, а возникающие ошибки объяснялись благим желанием ускорить приход этого будущего. В последние десятилетия бюрократические разговоры о светлом будущем - по поводу и без повода - начали вызывать аллергию к разглагольствованиям о перспективе. Однако в душе у большинства русских и сегодня живет воспитанное веками желание, говоря словами популярной некогда песенки домработницы Анюты из фильма "Веселые ребята", - "знать, что ждет впереди".
Но именно эта фундаментальная черта русской нации не находит отклика в деятельности современного российского государства. Говорильня о "первых 100 днях власти", ажиотаж вокруг "500 дней" - все это очень и очень далеко от желания рядовых граждан "знать, что ждет впереди" и отдаляет от народа и власть, и политиков.
Неясность, несформулированность фундаментальных проблем концепции будущего России - это одна из главных причин многих трудностей, с которыми мы сталкиваемся в последнее десятилетие. Ведь еще Сенека когда-то говорил, что если не знаешь, куда плыть, то никакой ветер не будет попутным. В десятках наших действий я вижу именно такую ситуацию, когда какой бы ветер ни дул, всегда плохо.
Опыт десяти лет преобразований все-таки должен чему-то нас научить, и один из главных уроков - мы должны заняться проблемами глобального характера. Я думаю, эти проблемы можно было бы сконцентрировать вокруг двух центров. Первый - это модель будущего России. Второй - проблемы перехода к этому будущему.
Будущее - постиндустриальный строй
Получилось так, что мы начали преобразования в своей стране, не проведя широкой дискуссии о том, какой должна быть будущая Россия. Все наши силы были направлены на то, чтобы критиковать существовавший строй государственного социализма. Критика эта шла долгие годы и со всех позиций: и с позиций экономистов, и с позиций юристов, и с позиций писателей, и с позиций колхозников и рабочих. Критика шла и из страны, и из-за рубежа. А вопрос о том, как будет потом устроена страна, вроде бы автоматически считался ясным. Вроде бы само собой сразу придет процветание, стоит только устранить существующий в СССР строй.
В романе Чернышевского "Что делать?" Вера Павловна при всякой проблеме, которая возникала, напевала песенку времен французской революции: "Это все устроится, устроится, устроится - стоит лишь повесить аристократов". Теперь, условно говоря, аристократов в виде диктатуры КПСС устранили - в том варианте, какой приемлем в ХХ веке, то есть без виселиц. А вот насчет "устроится" вопрос остался открытым. Более того, он обострился и обостряется тем сильнее, чем больше уходит в прошлое момент "изгнания аристократов".
В общем плане задачу России можно сформулировать так: надо сохраниться в качестве великой державы и стать современной страной, способной жить в XXI веке. Это - двуединая задача: нельзя быть великой, не будучи современной. Но что такое "современная"?
Современная - это, прежде всего, страна постиндустриального строя. Это не капитализм - ни в классическом его варианте, ни в варианте империализма. Это и не государственный социализм - ни в его интернациональном советском варианте, ни в националистском варианте гитлеровской Германии. Постиндустриализм - это тот строй, в который вступило человечество в ХХ веке. Это - строй организованного общества, в котором господствуют организация и главные силы всякой социальной организации - аппарат и бюрократия. В гениальном озарении этот строй предсказал еще Фурье, назвав его строем "гарантизма". В постиндустриальном обществе господствуют не собственники, а бюрократия. Но это не тотальная власть бюрократии эпохи государственного социализма. Господство бюрократии в постиндустриальном строе серьезно ограничено.
Власть бюрократии в постиндустриальном обществе ограничена экономически. Ограничена тем, что государственный и муниципальный сектор, которым командует бюрократия, занимает в развитых странах примерно только треть экономики. Вторая треть - разные формы коллективной (прежде всего акционерной и кооперативной) собственности. И еще одна треть экономики находится в частных руках. Такое распределение собственности создает конкуренцию и рынок - важнейшие инструменты развития, средства предохранения от застоя. Такое распределение собственности лишает бюрократию монополии на деньги, но позволяет давить на нее деньгами извне - и по законным каналам, и подпольно, через взятки и т. д.
Следствием такого распределения собственности является демократическое устройство государства, потому что демократия - обязательная надстройка над плюрализмом форм собственности. Демократия ограничивает власть бюрократии политически. Во-первых, дележ власти между различными бюрократическими группировками осуществляется публично. Во-вторых, он осуществляется при участии населения в той или иной форме (прежде всего через выборы). В-третьих, бюрократия ограничена рамками законов и контролем средств информации. Раз есть демократия, выборы, голосование - неизбежно внимание к воле избирателя и неизбежна социальная ориентация рынка.
Социальная ориентация рынка - это не только производство нужных населению товаров и не только контроль за деньгами. Это - дотации на развитие бесплатной системы образования и здравоохранения. Регулируемое государственное пенсионное обеспечение. Заботы об экологии. О "слабых" группах населения - о слепых, хронически больных, многодетных и т. д. Как иногда иронизируют, это все то, что обещал государственный социализм, но давал на очень нищенском уровне или практически вообще не давал.
В постиндустриальном обществе господствующим классом становится бюрократия. Но принципиально новым типом господствующего класса. Феодализм и капитализм с их всевластием собственности создавали наследующий класс. А наследственные господа больны наследственными болезнями и главная из них - вырождение. Капитализм, придав собственности текучий характер, усилил динамизм господствующего класса. Но только в постиндустриальном обществе при полной открытости бюрократических структур возникает господствующий класс, в котором, с одной стороны, никому не забронировано на всю жизнь его место в аппарате и в который, с другой стороны, открыты двери для всех граждан. Бюрократия как господствующий класс постиндустриального общества переменна, текуча по составу.
Бюрократия постиндустриального общества массова: численность ее достигает в развитых странах одной пятой, а то и одной четверти всего населения (такой доли господствующий класс в прежних формациях никогда не достигал), и в этом одна из причин ее влиятельности. В то же время этот новый массовый господствующий класс крайне неоднороден. Он делится на высший слой (своего рода аристократию), средние слои и низшие, весьма близкие к небюрократической массе трудящихся. В бюрократии есть отряды бюрократии научной, вузовской, школьной, медицинской и, что очень важно, хозяйственной. Эти "сословные" бюрократии нередко конфликтуют с традиционными, исконными отрядами бюрократии - государственной, военной, финансово-экономической. Все это радикально осложняет для бюрократии перспективу захвата тотального господства.
Но и здесь существуют свои главные противоречия. Бюрократия стемится к сращиванию с собственниками. И это ведет к вырождению постиндустриального строя в капиталистический. Господствующие слои бюрократии хотят лишить основную массу бюрократии сколько-нибудь значительной собственности. Делается это под флагом борьбы с коррупцией, но главная задача - сделать основную массу бюрократии послушной и зависимой от своих верхов. Однако полная изоляция бюрократии от собственности ведет к вырождению постиндустриального общества в строй тоталитарного государственного социализма.
Иначе говоря, постиндустриальное общество преодолевает, во-первых, присущее капитализму господство частного интереса, первенство критерия прибыли, ориентацию на эксплуатацию работников, тяготение к монополизму и диктатуре и т. д., а во-вторых, противостоит принципу государственного монополизма на собственность и всевластию бюрократии, распоряжающейся этой госсобственностью, что неизбежно ведет к логическому следствию - тоталитаризму и подавлению прав и свобод личности.
Возможно, в будущем, по мере развития производительных сил и самого человека, создадутся на нашей планете условия для другого строя (в том числе - если возникнут указанные Марксом условия - и для коммунизма). Но сейчас человечество дозрело именно до постиндустриального строя.
Для исследования интересующей нас проблемы будущего России общий анализ недостаточен. Нам важно определить, какой именно вариант постиндустриального строя подойдет России.
Модель постиндустриализма
Недавно я смотрел телевизионную передачу, в которой показывали кадры гарвардского семинара. В нем участвовали и А. Чубайс, и Б. Березовский, и другие наши деятели. После десяти минут мне стало ясно, что этот семинар ничего дать не может по одной-единственной причине. Хотя семинар посвящен проблемам перехода России к рыночной экономике, ни один из выступающих не задал вопроса: к какой именно рыночной экономике собирается перейти Россия?
В мире не существует единого варианта постиндустриального строя. В мире существуют как минимум три модели.
Первая - для группы стран, которые можно назвать метрополиями. Это семь стран, которые практически держат в руках весь остальной мир и которые составляют на данном этапе достаточно замкнутый круг договорившихся между собой партнеров. Может быть, потом что-то изменится, так как нынешняя их договоренность - в основном следствие существования Советского Союза и задачи борьбы с ним. Но и сегодня семерка все еще выступает солидарно, хотя цементирующий ее фактор уже исчез.
Вторая модель - для стран-сателлитов. Это страны типа Швеции, Австрии и т. д. Процветающие страны, которые нашли удачное место в общей системе мира и потому довольны жизнью.
Наконец, существует третья модель. Для стран третьего мира, которые являются придатками метрополий и сателлитов. Эти страны тоже улучшают свое положение. Все страны третьего мира получили возможность внедрять здравоохранение и системы образования, увеличивать материальный уровень жизни народа и т. д. Но страны третьего мира живут тем, что им дозволено и позволено странами-метрополиями. Они развивают те отрасли, который по каким-то причинам страны-метрополии у себя развивать не хотят (или по экономическим соображениям, или по экологическим соображениям, или по каким-то другим). Страны третьего мира выполняют те функции, которые на заводе выполняют цеха вспомогательных производств, призванные обслуживать работу завода и жизнь которых целиком определяется жизнью завода.
Какая из трех моделей постиндустриализма подходит России?
Конечно, мы хотели бы быть одной из стран-метрополий. Но никто из стран-метрополий не собирается поднимать Россию до своего уровня и пускать Россию в свой клуб, уступая ей свои привилегии и доходы. А в самой России никто не хочет видеть ее в третьей группе стран. Наши либералы, теоретики и практики открытого рынка, шоковой терапии, практически исходят из идеи, что Россию устроила бы вторая модель. Достойная жизнь без претензий...
Но вторая модель, которая в принципе могла бы устроить любую страну Прибалтики, любую страну Закавказья, любую страну из наших среднеазиатских республик и даже Украину, для России не подходит. Ведь вся перестройка в СССР началась вовсе не в результате происков Запада или как итог усилий наших диссидентов. Перестройку начали "верхи" бюрократии и та часть интеллигенции, которых пугали растущее отставание страны, усиливающаяся угроза утратить роль великой державы. Таким образом, основной причиной отказа от государственного социализма была угроза потерять лидерство.
Эту угрозу многократно усилил кризис великорусской нации. Если этот кризис не видеть, то вообще невозможно объяснить процессы последнего десятилетия.
Россия формировалась как страна, в которой хребтом, основой, базой были великороссы. Именно они присоединяли, объединяли, защищали. Выгодно было быть с ними в одной стране. Если взглянете на титул русского царя, то первая строчка в нем начинается с "Великой России", а потом перечисляются все остальные части страны. Если взять гимн Советского Союза, там опять: "сплотила Великая Русь". В общем-то подспудно прекрасно сознавалось, что есть государство великороссов - когда-то государство российское, а затем советское. И ничье другое. Все остальные - соучаствуют.
Начиная с конца 1960-х годов самые базисные основы великорусского государства стали подрываться. Великороссы потеряли большинство в численности Советского Союза. Я студентом участвовал в переписи 1959 года. Мой профессор А. Я. Боярский был одним из руководителей переписи. Она показала, что русских в СССР меньше 50 процентов. Политбюро же требовало, чтобы русских было большинство. И Боярский придумал систему: по анкетным данным о родителях записывать человека русским принудительно, если отец или мать у него русские (как бы он сам себя ни записал в анкете). И вот после такого пересчета получилось больше 50 процентов русских, а Боярский получил орден Ленина.
Еще более критическое соотношение сложилось среди интеллигенции. В свое время циркулировали цифры: 60, а то и 70 процентов интеллигенции, особенно ее высших слоев, составляют нерусские.
Но в этот же период произошли и другие важные перемены. Когда-то Украина кормила Россию хлебом, была ее житницей. Последние же 30 лет Россия жила своим хлебом. Потому что продавала нефть и покупала хлеб. Украина (особенно в свете проблем закрытия Донбасса) превращалась из подпитывающего Россию региона в подпитываемый или, в лучшем случае, в нейтральный.
От мусульманских республик, как показал Афганистан, большой пользы Россия тоже не получила, хотя немало ресурсов вкладывалось в их развитие.
Я бы еще сказал о знаменитых криминальных процессах. Какую идею воспитывали у русских тогдашние процессы? Что все взяточники сосредоточены в национальных республиках, что все украденное у России находится там.
Великорусская нация, оставаясь в Советском Союзе, чувствовала себя все более неуютно. Она оказалась под угрозой распада. Ее могла ждать судьба римлян в Римской империи, которые исчезли в конечном счете. Стали усиливаться настроения: уйти из СССР. Формировалась идея того, что России лучше и легче провести реформы, если она останется сама, без союзных республик. Это стало главной идеей бюрократов-великороссов - прежде всего из Москвы, из областей Владимиро-Суздальской Руси, с Поволжья и Урала. За суверенитет России российский парламент проголосовал не в 1991 году, а в 1990, еще при власти Горбачева. И проголосовали прежде всего депутаты-аппаратчики из самой КПСС.
Россия начала выходить из СССР опять-таки до 1991 года. Выделили руководство России в государственном плане: был избран свой съезд. Затем выделили российскую компартию, отделили ее от КПСС. Путч только завершил этот процесс.
Поэтому нетрудно понять: сохранить великую страну в процессе перестройки и реформ, а для этого сначала спасти Россию и русскую нацию - задача главная.
Как показали прошедшие десять лет, основная масса русских прекрасно понимает, что сохраниться как единая нация русские смогут только тогда, когда будет сохранена Россия как великая держава. И готовы идти на значительные жертвы для этого - естественный исторический результат развития народа, который только благодаря своей "великости" и выживал.
Таким образом, все, что знает мир в данный момент относительно вариантов постиндустриального общества, к России оказалось неприложимо. Вторая и третья модели не устраивают нас, к первой же нас не допускают. А каких-то других вариантов, помимо этих трех, российская интеллигенция своему народу не подготовила. Это, я считаю, самая серьезная, самая сложная проблема, поскольку никто, кроме интеллигенции - этого мозга нации, предложить стране модель ее будущего не может. Если интеллигенция этого не делает, тогда в принципе этим некому заняться. С неба модель будущего не упадет. В российской истории были очень трудные времена, но интеллигенция тогда говорила своему народу, за что следует бороться, чего следует держаться. Это спасало страну. Сейчас этого нет.
Поэтому я считаю, что основная задача современного этапа развития России - развертывание общенациональной дискуссии о том, какой должна быть модель будущего страны: и в экономическом, и в политическом отношениях.
То, что существующие ныне в мире модели не устраивают нас, это понятно. Но должен сказать, что эти модели не устраивают и значительную группу стран, без которых современный мир мыслить нельзя. Все три модели не устраивают Китай. Все три модели не устраивают и Индию. Эти модели не устраивают и формирующийся исламский блок. Таким образом, получается, что по крайней мере три крупнейшие зоны планеты (помимо нас) не могут вписаться в тот мир, который им предлагают. Они тоже будут искать какие-то другие варианты решений.
Попробую изложить мои размышления о том, каким мог бы быть постиндустриализм в России. Речь идет о новой, русской модели постиндустриализма. Она должна сохранить все базисные идеи прогрессивного для нынешнего этапа развития строя и учесть всю специфику России. Это должен быть европейский костюм, но сшитый по русским плечам.
Экономическую модель для будущей России я бы назвал экономикой ограниченной (регулируемой) открытости. А политическую модель российского постиндустриализма я бы назвал, используя идею Александра Исаевича Солженицына, соборной, земской демократией.
Основные идеи экономической модели будущего
Не вызывает сомнения, что экономика России - как и любая постиндустриальная экономика - будет экономикой многосекторной с плюрализмом форм собственности и социально ориентированным рынком. О чертах такой экономики написано много. О чем же спор? Спор о другом - о степени рыночной открытости страны.
Классическая трактовка "рыночности" исходит из идеи, что в постиндустриальном обществе нужно реализовать полную рыночную открытость страны. Если рынок открыт, то есть база для свободной конкуренции. Выживают в стране только отрасли, которые конкурентноспособны по мировым стандартам. Погибают и идут в распродажу отрасли, которые неконкурентноспособны по мировым меркам. Есть лекарство от застоя и есть стимул к росту.
Эта модель полной рыночной открытости оказалась малопригодна для условий нашей страны. Впрочем, это можно было бы предсказать и теоретически. Основная часть предприятий отраслей тяжелой промышленности, малоэффективных из-за их ориентации по преимуществу на военную продукцию и развивавшихся в условиях полной закрытости страны, не могли не быть обречены при первых же достаточно сильных порывах рыночных ветров. Для этих предприятий - а это основная часть нашей промышленности - открытый рынок означает в основном разорение и распродажу.
Отрасли легкой промышленности, десятилетиями лишенные нормальных инвестиций, были на уровне, не позволяющем участвовать в конкурентной борьбе. И, наконец, сельское хозяйство, скованное колхозно-совхозными формами, тоже ничего перспективного в условиях открытого рынка не ждало. Только часть сырьевых отраслей, в основном нефть и газ, могли побеждать на октрытом мировом рынке.
Поэтому только люди или не знавшие системы советской экономики, или сознательно желавшие ее разорения (то ли ради благородных интересов ускорения процесса рождения новой, конкурентоспособной экономики, то ли ради желания "нахватать" на экспорте сырья или на распродаже иностранным денежным мешкам разоренных заводов) могли отстаивать идею полностью открытого рынка. Запад и его сторонники внутри России тоже вполне логично были за такой открытый рынок.
Полная открытость означала для России или сдачу "без боя" за бесценок всего, что было создано в советские годы, или грандиозный социальный взрыв. Скорее - и то, и другое. В любом случае Россия как огромная страна сохраниться не могла. Поэтому неудивительна реакция страны на Гайдара и его партию. Обо всем этом я не раз уже писал - и в книге "Снова в оппозиции", и в книге "От" и "до" (путь России к социал-демократии).
Приемлемой для нас моделью могла бы быть не полная окрытость, а модель ограниченной открытости, точнее - модель регулируемой рыночной открытости.
Мы могли бы иметь в этом случае, условно говоря, три сектора экономики. Первый сектор - который конкурентноспособен на внутреннем рынке по меркам мировых цен. Второй сектор экономики - поддерживаемый, дотируемый государством, так как он производит по ценам выше мировых. Третий сектор - это сектор экспортной активности, который в состоянии осуществлять агрессивную конкуренцию на мировых рынках. Он вывозит конкурентноспособную продукцию из страны, получая за нее валюту.
Первая группа отраслей конкурентноспособна на внутреннем рынке по критериям мировых цен. Я думаю, что таких отраслей могло бы быть достаточно. Например, наша авиационная промышленность помимо самолетов могла бы создать производство индивидуальных ветряных двигателей. В США это достаточно распространенная продукция. Учитывая климатические условия всей степной или лесостепной зоны России, а там живет у нас примерно 20 миллионов человек, - Астраханская область, Ставропольский, Краснодарский края, где ветры дуют и зимой, и летом, создание отрасли по получению электричества от ветра могло бы дать огромную экономию, избавило бы нас от необходимости строить сельские линии электропередач, налаживать обслуживание этих сетей. Ветряк мог бы позволить даже зимой отапливать дома электричеством. Случаи с отключаемыми от электричества селами и потухшими телеэкранами стали бы историческим воспоминанием.
В СССР существуют разработки видов ветряных двигателей, работающих в период ветров и накапливающих энергию на периоды затишья. Еще в начале 30-х годов была предложена очень интересная идея. Иметь скважину в каждом хозяйстве глубиной в десятки метров с резервуарами для воды вверху и внизу. Когда есть ветер и есть лишнее электричество, воду поднимают наверх. А когда ветра нет, то спускают воду вниз, и она крутит турбину, дающую ток. Существуют и другие способы накопления энергии в периоды ветра, например батареи.
Такую отрасль мы вполне бы могли создать. Может быть, не для продажи в других странах, но на нашем внутреннем рынке на эту продукцию существовал бы спрос.
По поводу второго сектора - поддерживаемого. Для меня типичный пример в этом отношении - наше нынешнее сельское хозяйство. Возьмем мировые цены на картофель и предположим, что килограмм стоит на мировом рынке 22 цента. Наша продукция стоит 25 центов. С точки зрения классической экономической теории открытой конкуренции надо пустить на внутренний рынок внешний картофель, который дешевле на 3 цента. Это удешевит все показатели экономики, прежде всего стоимость рабочей силы, а низкая зарплата - база низких цен во всех отраслях.
Но это ученическое, поверхностное суждение. Во-первых, сами цены на картофель колеблются, они не бывают устойчивыми. И если наше "отставание" от мировых цен укладывается в 10-20%, а цены колеблются по годам тоже в этом же диапазоне и к тому же заметна тенденция роста цен, то надо быть очень осторожными в выводах. Что значит, например, упразднить в наших условиях всю отрасль производства картофеля? Это значит затронуть жизнь сотен, если не тысяч сел. Жителей надо либо переориентировать на другую культуру и переучивать, либо вообще переводить в другие отрасли, перевозить и т. д. Вся сумма расходов, сопряженных с этой операцией, может в десятки раз превысить выигрыш в 3 цента, который собирались получить при реализации идеи открытого рынка.
Конечно, если бы с картофелем была такая ситуация, как с нашими автомобилями, цена на которые в два раза выше мировых цен, то рассуждать пришлось бы иначе: автомобили с такой ценой не спасет никакая "подкормка". Но если речь идет об отраслях, где разница в цене составляет 10, 15, 20%, то напрашивается вывод: необходимо эти отрасли модернизировать, сделать эффективнее. Иначе говоря, исходить из того, что их надо сохранить и поддерживать.
По моим представлениям, основными продуктами питания Россия может в основном обеспечивать себя сама. Это хлеб, картофель, овощи, мясо, молоко, яйца, масло. Надо составить график: через два года мы заканчиваем с импортом картофеля, через пять лет мы уходим от импорта хлеба и т.д.
Наконец, третья группа отраслей - отрасли экспортной экономики. Эта группа отраслей должна дать нам валюту для закупки всего того, чего в стране нет.
Сейчас эту роль выполняют добывающие отрасли: газ, нефть и т. д. Конечно, можно и нужно усовершенствовать экспорт энергетического сырья. Можно найти новые виды сырья для экспорта. Например, у нас гигантские запасы пресной воды в Байкале. Пресная вода быстро становится самым дефицитным ресурсом в мире. Вода тоже могла бы быть одной из экспортных отраслей. Но все это исчерпываемые источники. Действительный крупный успех сулят отрасли таких новых технологий, в которых мы должны быть конкурентноспособны или даже вне конкуренции на мировом рынке. Эти технологии надо найти и развить, не жалея никаких денег на группу отраслей, способных лидировать на мировом рынке техники и технологии.
Если анализировать технический и вообще экономический подъем Японии, то одна из его причин, как мне представляется, в том, что Япония нашла отрасль современной экспортной технологии, своего рода технологическую нишу, как бы золотой ключик. Это были полупроводники. И на этой отрасли Япония сделала экономическую карьеру, если так можно сказать. Как Англия в свое время сделала экономическую карьеру на текстиле и на паровых машинах, как США - на моторах и электричестве.
Мне трудно ответить на вопрос о том, какие это должны быть отрасли у нас. Это должны сказать ученые, специалисты, сделав прогнозы и оценки. Но ряд идей напрашивается сам собой. Зачем, например, при масштабах нашей страны строить тысячи километров телефонных линий связи, если можно вложить ресурсы в спутниковые системы? Запуск спутников у нас достаточно развит, и это позволит создать глобальную систему связи над всей страной, которая в конце концов даже внутригородские кабельные сети сделает ненужными.
В нашей стране есть гигантские массивы лесов, и прирост лесного материала ежегодно составляет сотни миллионов тонн. Это естественный прирост, который при правильной эксплуатации можно изымать и пускать в дело без ущерба для самого леса. На базе такого количества биомассы можно создать отрасли биотехнологии, которые бы перерабатывали эту массу или в горючее, или в химические заготовки, или во что-то еще.
Волею судеб наше сельское хозяйство в данный момент на 100% экологически чистое, поскольку вот уже 5-8 лет земля не видела удобрений. А на мировых рынках экологически чистая продукция на 30-40%, а то и на 100% стоит дороже, чем обычная. В данном случае у нас есть полная возможность превратить нужду в добродетель. С самого начала принять, что российское сельское хозяйствоо развивается по экологически чистому варианту. И тогда эти продукты мы сможем вывозить, конкурируя в рамках мировых цен. В странах Западной Европы какие-либо экологически чистые производства на селе практически уже невозможны в принципе. И рынок для "чистых", пусть более дорогих продуктов там есть.
Поэтому для меня экологически чистое сельское хозяйство России как раз пример той группы отраслей, которые могли бы давать конкурентноспособную продукцию.
Создав конкуретоспособные, по мировым меркам, отрасли техники и технологии, мы получили бы свой участок на мировом рынке, который давал бы нам устойчивый доход, достаточный для закупок того, что лучше делают другие страны.
Я не ставлю задачу рассмотреть все блоки экономической системы постиндустриализма России. Но из сказанного ясно, что речь идет о новом, в целом виде еще не существующем в мире варианте экономики постиндустриализма - российской модели.
Модель государственного устройства
Постиндустриальный строй неразрывно связан с демократическим устройством государства. Наиболее массовой, наиболее типичной формой постиндустриальной демократии стала популистская демократия. Суть ее в том, что каждый гражданин имеет право избирать и быть избранным. Нет ограничений по возрасту до конца жизни, а право голосовать предоставляется все более молодым гражданам (теперь, как правило, это право дается в 18 лет). Нет ограничений по полу, вероисповеданию и т. д.
Популистская демократия утвердилась не сразу. Например, во многих странах женщины долгое время не имели права голоса. Граница возрастного ценза тяготела к 21-22 годам. Широко был распространен имущественный ценз (право голоса появлялось при наличии определенной суммы на счете в банке или недвижимости не ниже определенной суммы). Так называемый ценз налогоплательщика предполагал, что голосует только тот, кто платит налоги (логика тут такая: государство живет на налоги с граждан, и право формировать государство имеют только те, кто платит налоги). Был ценз, определяемый временем проживания в данной местности. До сих пор в США есть ценз, разрешающий баллотироваться на пост президента США только тем, кто родился на территории этой страны.
Такие цензы постепенно отпадали, и утверждался популизм - право всех граждан участвовать в выборах. С другой стороны, повышался средний уровень благосостояния в постиндустриальных странах, а гарантии прав и свобод, которые получал человек, обеспечивали лояльность поведения подавляющего числа граждан. Этому же служило заметное преодоление расовых и национальных барьеров. Однако важную роль здесь сыграла революция в средствах массовой информации, появление телевидения, сделавшего доступными для пропаганды не только любой город и любое село, но буквально каждый дом и каждую комнату.
Не менее важным было и то, что подавляющее большинство постиндустриальных стран мононационально. Это государства, в которых 90 и более процентов составляют граждане одной национальности: французы, немцы, японцы и т. д. Значительную роль сыграл и период конфронтации с лагерем государственного социализма, когда постиндустриальным странам требовалась активная гражданская позиция и поддержка буквально каждого гражданина.
Анализ опыта движения к популистской демократии разных стран дает немало примеров, требует осмысления. Например, запреты, принятые в ФРГ в отношении нацистов и коммунистов. Но мы в России решили взять за исходную точку нашего государственного устройства именно то, к чему другие страны пришли в итоге десятилетий сложного развития. В результате, как показала практика, популистская демократия в России не облегчила, а осложнила процесс переходного периода к постиндустриализму. Более того, нам становится все более ясно, что популистская демократия для России - не только сейчас, но и в будущем - возможный, но отнюдь не лучший вариант. Дальновидные аналитики (достаточно назвать Александра Исаевича Солженицына) не раз говорили о том, что России нужна своя, отвечающая ее особенностям модель демократического устройства государства. Эту модель я бы назвал (опираясь на доводы Александра Исаевича) земской, соборной демократией.
Что нас не устраивает в популистском механизме?
Прежде всего он не решает проблему национальностей в составе России. США, как известно, в основном игнорировали этот аспект, "выварив" в общем котле множество разных национальностей до тех кондиций, которых требует популистская демократия, и оставив от национальности то, что этой демократии не мешает. Но США имели дело с людьми, которые покинули свою родину и уже этим шагом порвали пуповину своей связи с нацией-матерью.
А у нас живут люди, веками обустраивавшие территорию своего проживания. Более того, за границей, на всей планете вообще больше нет места для многих наций, живущих в России. Поэтому уничтожение у нас такого национального спектра - было бы как минимум обеднением генофонда человечества на планете.
Нетрудно сделать вывод, что демократия по схеме "один человек - голос" и "большинство голосов - это уже решение" для многонациональной России не подходит. Ну что дает для решения проблем Чечни голосование по всей России? Большинство будет подавляющее, на на практике реализация воли такого большинства означала бы уничтожение целого народа.
Но если голосованием большинства национальные вопросы не решаются, остается искать другие пути, другие формы демократии. Где целью становится не получение большинства голосов, а консенсус, согласие всех. Этот принцип важен для России не только для того, чтобы обеспечить мирное сожительство наций и народов, но и для того, чтобы очень и очень разные российские регионы не чувствовали бы себя обиженными, не тяготели бы к обособлению.
И еще об одной черте, нужной для будущей модели государственного устройства постиндустриальной России. Это - необходимость представительства не только по схеме "гражданин - голос", но и с учетом того, чтобы были представлены в выборных органах все сословия, все социальные блоки российского общества. Например, сегодня интеллигенция как слой не чувствует себя обозначенной в государстве, и налицо два следствия, совершенно очевидные. Одно - забастовки учителей, врачей, студентов. Другое - утечка мозгов из России, а точнее - всякого рода талантов.
Один знакомый говорил мне: "Хорошо, сейчас демократия. Но при КПСС, когда Горбачев созвал первый (и последний) съезд, я видел среди депутатов "своих" - ученых, инженеров, писателей и т. д. И я знал: раз они там, мои проблемы будут хотя бы изложены. А сейчас, глядя на заседания Федерального собрания, я не вижу никого, кто донесет до верха мои проблемы. Я оказался как-то на обочине - и это при переходе к более развитой демократии..."
А. И. Солженицын считает, что земства, и тем более верхний уровень власти, надо формировать не по схеме большинства голосов, а по схеме отбора достойных представителей из каждого сословия. Это очень ценная мысль, хотя скорее надо иметь две палаты: и представляющую волю большинства, и представляющую интересы сословий, групп, социальных сообществ и т. д.
Еще одна проблема государственного устройства будущего России - вопрос о четвертой власти, о средствах массовой информации, прежде всего электронных.
Теоретически повсеместно принято, что к классической схеме трех властей (законодательная, исполнительная, судебная) постиндустриальный строй добавил четвертую власть - власть средств информации. Это - в теории. А на практике идет борьба за захват средств информации то законодательной, то исполнительной властью. Я помню, с каким трудом удалось добиться, чтобы учреждаемые Моссоветом новые московские органы - газеты, радио, журналы - были независимы. И от меня, тогдашнего мэра, и от Моссовета.
Если посмотреть на опыт других стран, например, на финское телевидение или на Би-би-си, то мы обнаружим весьма своеобразные механизмы, призванные усилить независимость СМИ. И все же, должен сказать, нигде в мире проблема четвертой власти по-настоящему до сих пор не решена.
Недавно был съезд журналистов, я там высказал ряд идей, но мое выступление сочувствия не вызвало. Я предложил разделить средства информации на государственные и частные. Последние обязаны жить только на свои доходы и не иметь никакого доступа к государственной казне. А первые не должны иметь никакого доступа к коммерческим деньгам. Надо платить их работникам по стандартам коммерческого телевидения, но сами они никаких денег ни от кого, кроме государства, получать не должны. Иное противоречит смыслу демократии. Любая власть (в том числе и четвертая) должна иметь один источник - народ. Почему вызывают протест любые попытки давать деньги депутату, но допускаются выплаты газете или радио? Одна из властей - четвертая - начинает зависеть от владельцев денег.
Пусть в России останется только один государственный телеканал, пусть будет одна правительственная газета, но они должны быть полностью на содержании у государства, и никто не должен влиять на них своими деньгами.
Иначе получается очень необычная ситуация. В чисто коммерческой системе, чтобы купить у телевидения одну минуту времени, надо платить 5 млрд. рублей. А в государственной системе, где государство уже внесло 4,5 млрд. руб. за минуту, можно захватить эту минуту доплатой всего 0,5 млрд. рублей. При каких-то условиях можно вполне законно заплатить режиссеру и получить контроль за временем, 90% которого уже оплачего государством.
Здесь нужны радикальные перемены. Четвертая власть должна стать именно властью. А вот как это сделать, надо думать.
Итак, модель постиндустриального государства для России должна не только учитывать схему популистской демократии, но и обеспечивать представительство нации и регионов, представительство сословий, классов и т. д. Эта схема неизбежно на первое место обязана выдвинуть задачу общего согласия, договоренности, а не победы большинства над меньшинством. России предстоит дать миру образец новой, более развитой демократии.
* * *
Таким образом, и необходимость российской модели постиндустриального общества, и некоторые ее базисные черты уже выявляются. Каким в этом случае должен быть переходный период? Об этом - в материале "Российская модель переходного периода".
II. РОССИЙСКАЯ МОДЕЛЬ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА
ХХ век дал достаточно примеров переходного периода к постиндустриальному обществу. "Новый курс" Рузвельта в США. Послевоенный план Маршалла для Западной Европы. Переход к постиндустриальному обществу потерпевших поражение великих держав - ФРГ и Японии. Переход Испании и Греции. Переход слаборазвитых азиатских стран - Южной Кореи и Тайваня. Переход Чили... Словом, здесь накоплен огромный опыт - как в экономике, так и в политике.
Но чего не было? Не было и нет никакого опыта перехода к постиндустриализму стран государственного социализма. Польше, раньше других вступившей на этот путь, Запад предложил "шоковую терапию", разработанную для слаборазвитых стран.
А в России, после августа 1991 года все приходилось решать аварийным методом, в течение нескольких недель. Под прессом надвигающейся экономической катастрофы. В условиях распадающегося на суверенные государства Союза ССР. В условиях выбора этими государствами самых разнообразных форм - от сохранения тоталитаризма до возврата к капитализму.
Неудивительно, что российский президент, будучи реалистом и прагматиком, предпочел не экспериментировать с гипотетическими схемами, а взять нечто реальное - схему, разработанную Международным валютным фондом (МВФ) для перехода слаборазвитых стран в постиндустриальное общество, тем более, что в этом случае была надежда получить от МВФ не только советы, но и солидные деньги в виде кредитов и помощи. Следствие этого решения: бразды правления в России президент вручил тем, кто знал разработки МВФ и кого знал сам МВФ - условно говоря, команде Гайдара. И хотя я был против этого пути и ушел в отставку с поста мэра Москвы, я и тогда считал и теперь считаю решение президента вполне допустимым. Все иное в то время (в том числе и мой подход) было бы сложнее и, что важнее, более проблематично.
Но то, что можно было считать допустимым в условиях конца 1991 года, к середине 1992 года уже изжило себя. Корректировки премьера В. С. Черномырдина немного ослабили ситуацию, но возникло нечто подобное "козлотуру" Фазиля Искандера - сочетание несовместимых начал. Попытки достичь совместимости идут до сих пор, последний вариант представлен в составе недавно сформированного правительства.
Суть же дела в ином: надо не совмещать отдельные конструкции, позаимствованные из разных моделей, а создать новую, цельную, отвечающую российской модели будущего постиндустриального общества и российскую же модель переходного периода к этому будущему.
Вот некоторые соображе*ния по данной проблеме.
Экономика переходного периода
Государственный сектор в большинстве стран постиндустриального мира - результат трудностей, с которыми сталкивался частный сектор. Когда возникали сложности в угольной промышленности, ее национализировали и создавали государственный сектор. Когда возникали трудности с частным транспортом в городах, возникали городские муниципальные системы: трамвай, метро и т. д.
А нам предложили такую схему: сначала разрушить до основания государственный сектор, все приватизировать и все это частное бросить в огонь конкуренции. Сгорит все неконкурентоспособное. Выживет только эффективное. И уже затем, заполняя то, что это новое частное не делает, начать формировать новый государственный сектор.
Каким бы логичным ни выглядел этот путь теоретически, каким бы более "скорым" он ни казался, он - из области умозрений. Что-то подобное уже было применено после 1917 года, когда действовали по рецептам легендарного пролетарского гимна: "Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем...". Но даже опыт государственного социализма показал, что разрушение в СССР обошлось слишком дорого. Страны, хоть в какой-то мере реализовавшие поэтапные преобразования, в конце концов получили лучшие результаты, например, ГДР.
Схема "сначала разрушить конкуренцией" опробована на слаборазвитых странах, где, собственно, и разрушать было нечего, так как 90-95% их населения было занято в аграрном секторе полунатурального хозяйства. В России такой путь не сулил ничего, кроме развала единственно ценного в экономике - военно-промышленного потенциала, кстати, совершенно непригодного для конкурентной жизни.
Логичнее, на мой взгляд, идти по другой схеме. Заранее выделить в ВПК то, что понадобится России как великой державе, имеющей современную армию. Заранее выделить и то, что надо сохранить как государственное или как муниципальное. Реформировать его, приспосабливая к рыночным условиям. Остальную же часть экономики - приватизировать и бросить в море рынка и конкуренции. С этой точки зрения, вся схема нашей приватизации, ориентированной на отдельные заводы, не выдерживает критики, хотя ориентировка на заводы - традиция давняя.
Вспомним, как считали в советское время валовую продукцию. Суммировали все, что делалось по предприятиям, и получали общий результат по промышленности. Разумеется, во многом фиктивный, так как оборот между предприятиями из итога не исключался. И реформа Косыгина в 1965 году предполагала автономную деятельность предприятий и преобразование их "вроссыпь" - сначала 40, потом 100 предприятий и т. д. Это было одной из причин неуспеха этой реформы: не могут два завода-партнера работать по разным схемам.
Но и сейчас, когда возник вопрос о приватизации, опять решили оперировать с предприятиями, не учитывая того, что современная экономика - это большие комплексы, группы предприятий - отраслевые и территориальные. И невозможно, как правило, одно предприятие из такого комплекса выделить и приватизировать.
Надо в конце концов определить, что сохраняется в государственном секторе, что - в муниципальном, а что становится частным (и в каких размерах). Первые две части - реорганизовывать, третью - приватизировать. Словом, не разрушать и потом строить, а перестраивать. Это и будет российский подход к переходному периоду.
Обратимся теперь к социальным отраслям.
В современных странах в таких социальных сферах, как образование, культура и т. д., сначала развивался частный сектор, а потом на каком-то этапе государство, накопив деньги и под воздействием общества, начинало создавать бесплатные, общедоступные школы и университеты. То же самое было и в здравоохранении: бесплатный сектор создавался как дополнение к частному и только через много лет в некоторых странах стал преобладающим.
Возникает вопрос: по какому пути идти нам? Сначала полностью приватизировать все здравоохранение, полностью приватизировать все образование, "выварить" его в котле конкуренции, а потом начать формировать государственные бесплатные системы как дополнение и надстройку над приватизированными? Или поступить по-другому: в основном сохранить существующее государственное, постепенно его реорганизуя по критериям конкуренции. А параллельно дополнять его частным.
Но и в этом случае неизбежен совершенно иной подход к приватизации в социальной сфере. Если хотите иметь частную больницу, то не надо приватизировать существующую больницу. Создавайте новую - частную. Конечно, государство при этом должно отказаться от многих предрассудков. И первого среди них, - что на этой частной больнице оно должно заработать, облагая ее налогами, поскольку она рассчитана на привилегированный слой населения и имеет прибыль. Но ведь именно эта частная больница уменьшает число претендентов на бесплатную государственную и позволяет эту последнюю обеспечивать лучше!
Частный сектор надо развивать в социальных отраслях как дополнительный. Но именно развивать, а не эксплуатировать. Вот пример Международного университета. Он был создан как первый частный университет России по подготовке кадров для всех сфер бизнеса. От чего мы больше всего страдаем? Не от того, что государство нам ни рубля не дает. (Могло бы, кстати, и давать, так как, на мой взгляд, каждому студенту, поскольку он гражданин России, а его родители платят все налоги, положена та же стипендия, что и студентам в государственном вузе.) Но об этом я сейчас даже не говорю. Речь о той гигантской сумме поборов, которая ложится на наш университет как частный. Из тех сумм, которые платят нам студенты, примерно 15-20% уходит на эти выплаты. А государство, по идее, должно было бы заботиться о том, чтобы частные университеты укреплялись. Частное и государственное в сфере здравоохранения, образования, культуры должно стать одинаково дорого сердцу государства.
Сейчас идут забастовки учителей. Если бы за последние пять лет общеобразовательные школы пополнились именно частными школами (по моим прикидкам, примерно на треть) и эти частные школы оттянули бы до 30% учащихся и 30% учителей, то денег, которые власти сейчас выделяют на государственные школы, хватало бы на оставшиеся 70%. Но государство не помогло развитию частных школ, более того, за последние три года их просто душили, даже в Москве. А те, что остались, ведут отчаянную борьбу за существование, вздувая оплату за учебу до непомерных по мировым стандартам размеров. Разве можно в России за год обучения ребенка брать 1-2 тысячи долларов, - а это становится нормой для московских школ?
То же самое с вузами. Зачем нужно в нашей стране иметь экономическое образование в виде государственного, если более чем достаточно желающих платить за то, чтобы получить экономические специальности? Юридическое образование - та же история. Если есть спрос, но в качестве предложения есть только государственный вуз, тогда неизбежны взятки, репетиторы и т. д. По неофициальным данным, попадающий на государственный юрфак студент тратит на репетиторов почти столько же, сколько стоила бы ему учеба в частном университете.
О чем это говорит? О непонимании того, как вести реформы в социальных отраслях. А сделать надо одно: отказаться от предрассудков. Если создаются больницы или учебные заведения, оплачиваемые состоятельными семьями, то эти частные учреждения не враги народа и не та дойная корова, которую надо доить с утра до вечера. Это те компоненты, которые позволят государственным бесплатным учреждениям сохраниться и удержаться без забастовок.
Итак, социальная сфера подтверждает уже выявленную фундаментальную черту российской модели перехода к будущему: не разрушать и строить из осколков, а преобразовывать, перестраивать.
Или возьмем аграрную сферу. Ясно, что традиционная модель фермеризации: разрушить колхозы и совхозы и создать что-то новое - не лучшая. Ясно и другое: сами по себе колхозы и совхозы страну, как правило, не кормили и не накормят. А вот в Орловской области найден, на мой взгляд, один из очень перспективных вариантов, в котором удается сочетать преимущества большого хозяйства с той инициативностью и активностью, которые свойственны фермерству. И этот новый подход, новая схема проведения реформ дает эффект.
Упорные споры о частной собственности на землю - удел теоретиков. А на деле частная собственность с правом продавать землю, но только лишь для сельскохозяйственного ее использования, и долгосрочная аренда земли без частной собственности, но с правом перепродажи этой аренды - не слишком друг от друга отличаются.
Я не пытаюсь здесь дать сколько-нибудь полное изложение проблем экономики переходного периода. В этом случае надо было бы затронуть вопросы налогообложения, социальной защиты и т. д. У меня сейчас иная задача. Первое: показать, что модель переходного периода определяется моделью будущего устройства российской экономики. И второе: речь должна идти именно об особой модели переходного периода, российской, так как Россия осуществляет переход к постиндустриальному обществу не от стадии империалистического капитализма, и не от стадии слаборазвитого капитализма, и не от капиталистической колониальной страны, а от стадии государственного социализма военно-промышленного типа. Следовательно, для переходного периода нашей страны необходима и особого типа модель экономики.
Все прошлые крупные российские преобразования были успешными в том числе и потому, что становились объектом долгосрочных целенаправленных усилий. На 20 лет была рассчитана крестьянская реформа 1861 года - с разбивкой на первое и второе десятилетия. Столыпин тоже с самого начала заявлял: я могу решить российские проблемы, но дайте мне 20 лет мирной жизни, быстрее не получится. На две пятилетки была рассчитана и советская индустриализация.
Поэтому одна из центральных проблем переходного периода - выработка долгосрочного плана преобразования страны.
Но проблема плана и вообще реализации российской модели переходного периода - это уже область государственного механизма, государственного устройства России переходного периода.
Развитие российской демократии
Россия приняла следующую идею: переход к постиндустриальному строю в части устройства государства потребует демократии. И хотя опыт всех стран выявляет массу особенностей в устройстве государства (в ФРГ и Японии стояла американская армия, в Корее или в Чили были режимы военной диктатуры), теоретически вывод о демократии вполне возможен и, более того, желателен. Плюрализм экономики хорошо сочетается с демократическим устройством государства, так как демократия - эффективная форма взаимодействия независимых членов и структур общества.
Но у нас в России пока еще нет действительно независимых блоков экономики. Поэтому нет и экономической независимости граждан от государства: даже шахтеры с шахт негосударственного сектора претензии по зарплате предъявляют государству, а не администрации шахт.
У нас возник своеобразный государственный механизм. Примерно треть государственной машины функционирует в соответствии с демократическими нормами. Еще одна треть вопросов решается в традиционных старых советских формах закулисных, подковерных взаимоотношений. (Сам по себе элемент "подковерности" есть в любой бюрократической машине. Но он у нас занимает слишком большой удельный вес в соответствии с наследием и традициями нашего прошлого строя.) И, наконец, еще одна часть, которая противоречит и нормальному функционированию, и подковерному. Эта третья часть является кринимальной, антизаконной. Опять-таки криминальный блок есть при любой бюрократической машине, но у нас он сейчас - один из базисных элементов государственного механизма, одна из несущих конструкций.
Первоочередная задача - сделать первую треть преобладающей, господствующей, вторую оттеснить на второстепенную роль, а третью сделать антизаконной. Но этого можно достичь, только изменив экономику. А чтобы она изменилась, государственный механизм должен жить не в себе и не для себя, а помогая решать задачи переходного периода.
Посмотрим, каким было государственное устройство Японии при переходе к постиндустриализму. Примерно 20 лет Японией правила одна и та же партия - либерально-демократическая. Регулярно проходили выборы, многое менялось, но устойчивость руководства и проводимой линии сохранялась. А в ФРГ более 10 лет страной правили Аденауэр и его партия. Здесь тоже была возможность реализовать единую линию, обеспечить преемственность. В Индии партия Индийский национальный конгресс безраздельно правила страной примерно 15 лет, несмотря на регулярно проводившиеся выборы.
В иных странах был другой вариант. В Чили, Греции, Южной Корее, на Тайване функционировали военные режимы. Они и создавали устойчивость на 10-15 лет, что позволяло последовательно осуществлять комплекс преобразований. И в демократическом и в диктаторском варианте сухой остаток был один и тот же: устойчивая власть, способная реализовать долгосрочные планы реформ.
Именно такой устойчивости у нас нет и в помине. И в этом основная проблема государственного устройства России переходного периода. У нас возобладала идея создать для России конституцию по типу США - "на века". А нам сейчас нужна конституция переходного периода.
В 1995 и 1996 годах прошла серия выборов. Они означали для России гигантский шаг вперед в развитии демократии. Впервые в своей истории Россия выбирала не только депутатов парламента, но и исполнительную власть - президента, губернаторов. Что дали эти выборы? Прежде всего они решили очень важную проблему, которая в советской системе была трудно решаема, - смену кадров руководителей: было заменено не менее 50% губернаторов, то же - с составом депутатов. Такого рода темп замены кадров организовал в тридцатые годы Сталин, но то был первобытный метод физического уничтожения одной части бюрократии другой. А нормального, цивилизованного обновления аппарата мы не имели никогда. В этом, кстати, - одна из причин тупиковости строя государственного социализма. Смена кадров - прогрессивный фактор, даже если в результате ее приходят иногда более слабые люди. Перспектива потери руководителем своего поста заставляет работать эффективнее - само по себе это уже очень важно. Второе обстоятельство. Произошли изменения в соотношении сил партий. В-третьих, даже в тех случаях, когда прежний руководитель снова побеждал на выборах, его окружение менялось радикально, и менялась команда руководителя. Президент после выборов сменил команду практически на две трети, а если брать его ближайшее окружение - то почти на 100%.
И, наконец, еще одно следствие выборов. Это изменение политических ориентиров. В ходе выборов и руководители, и партии вынуждены были вспоминать о невыплаченных зарплатах, о пенсиях, о десятках других проблем, близких и важных для избирателей. Об этих проблемах, скорее всего, не вспоминали бы, если бы не выборы. И вообще выборы стимулировали перемены, которые в других условиях возможно затянулись бы на долгие годы, а может быть, вообще бы не произошли.
Поэтому, я полагаю, что в России сделан шаг, и шаг очень большой, в развитии демократии. Хотя бесспорно не все проблемы ее решены, более того, некоторые из них даже обострились.
Государство переходного периода
В советской системе правящей партией была КПСС, составлявшая по численности примерно 10% населения (плюс комсомол, плюс профсоюзы). Такой была формальная база руководившего страной бюрократического аппарата, притом четко организованная.
А что сейчас? Возмем для примера последние выборы - выборы депутата Думы в округе. Явка избирателей - достаточно 25%. А чтобы быть избранным, достаточно получить 50% голосов явившихся, то есть 12,5% избирателей своего округа. Но это в лучшем случае. Известно, что часть депутатов нашей Думы представляют куда меньший процент избирателей своих округов - 7% и даже 5% (особенно, если избрание состоялось после второго тура). Схожая картина и в Совете Федерации.
Подсчитав число голосовавших за победителей во всех ветвях власти, следует сделать такой вывод: как представительная, так и исполнительная власти в лучшем случае опираются на поддержку не более, чем четверти населения. Парламент страны в целом получил меньше половины голосов населения. Имеем лы мы право утверждать, что он представляет всю страну?
В такой ситуации говорить о представительной демократии в России очень трудно. Факт есть факт: как и после октября 1917 года страной руководят люди, представляющие меньшинство населения. Конфликт власти с большинством населения в данной ситуации заранее запрограммирован.
Вопрос об усилении представительности, на мой взгляд, можно бы решить достаточно просто. Существует немало стран, где явка на выборы попросту обязательна, где уклонение от выборов означает денежный штраф для того, кто не голосовал. Абсолютно необходимо и у нас ввести обязательную явку на голосование. А пока мы живем в системе, где и баллотирующиеся депутаты, и губернаторы объективно заинтересованы в том, чтобы на выборы пришло меньше избирателей: меньший массив избирателей легче обработать. При обязательной стопроцентной явке ситуация коренным образом изменится. Критерием для определения победителя на выборах может стать величина в 50% от голосовавших.
Исключительно важна и уже упоминавшаяся проблема устойчивости власти. После демократических выборов власть, по идее, должна стать более устойчивой. Потому что выборы дают населению возможность выбирать, отстранять и т. д. Власть как бы корректируется в соответствии с настроениями общества. В России же ситуация после выборов напротив обострилась. И вот почему. Руководители наших регионов - губернаторы - после избрания получили большую независимость от федерального центра России. Теперь их не назначали сверху, их выбрали сами регионы. Если к этой выборности добавить депутатскую неприкосновенность губернаторов как членов Совета Федерации, то местный руководитель во многом практически вышел из-под контроля центрального руководства страны. Для какой-нибудь небольшой страны типа Швейцарии это не бог весть какая проблема. Но для такой страны, как Россия, где Приморский край ближе к Китаю и Японии и куда те или иные комиссии из центра наведываются не чаще раза-двух в год, ослабление зависимости местной власти от центра может стать исключительно серьезной проблемой.
Вот почему проблема вертикали власти для устойчивости России сейчас становится первоочередной. Устойчивость ослабла и с точки зрения временного фактора. Срок пребывания губернаторов на местах ограничен четырьмя годами, и такой короткий срок тоже действует как фактор дестабилизации. Еще не было каких-то серьезных столкновений центра и мест, но их не трудно прогнозировать. Тем более уже есть в Приморье случай с Наздратенко и Черепковым, есть история с Республикой Коми. Нельзя исключить, что Совет Федерации может превратиться в силу, которая существенно затруднит работу федерального центра.
Проблемы устойчивости вертикали власти мировой практики известны давно. В какой-то мере здесь интересен даже опыт старой России. В Москве и других губернских городах до революции было две власти. Одна власть местная - выборная: городской голова. А вторая власть - назначенная сверху: генерал-губернатор города. Они друг с другом и уживались, и работали. Местная выборная власть занималась, прежде всего, теми деньгами, которые она же собирала в виде городских налогов.
Я думаю, что создание двух систем, двух каналов управления на всей территории России - выборный глава администрации и назначенный сверху губернатор - вещь неизбежная. В каждом субъекте федерации будет генерал-губернатор (как его назвать - неважно), который будет не "информатором", как сейчас (условно говоря, доносчиком по поводу того, что там на месте происходит), а авторитетным представителем президента, имеющим в своем подчинении важные блоки: части армии, которые расположены на этой территории, части внутренних войск, федеральную полицию, налоговую инспекцию и десятки других федеральных инстанций на местах. Важная опора его власти - федеральная собственность в данном регионе. Сегодня возникает много противоречий и когда федеральным имуществом начинают распоряжаться местные власти. Действительно, зачем сохранять федеральную собственность, если реально мы ее потом передаем в управление представителям местной администрации?
Не менее существенна проблема создания демократического механизма третьей власти, судебной. Пока еще третья власть отнюдь не самостоятельна. Как и в советское время, эта власть зависит от двух других властей - чаще всего от исполнительной. И борьба между двумя властями за захват этой третьей власти идет постоянно. Например, вопрос о том, кто станет членом конституционного суда, решает не сама третья власть. Вряд ли это можно признать нормальным.
Когда-то я смотрел проект правовой реформы Временного правительства. Там было предусмотрено два начала, и эти начала мне очень нравятся. На нижних уровнях судей выбирает население. И уже сами судьи избирают судей следующих уровней - города, губернии и т. д. И вот эти два начала - право населения первично избирать третью власть и самостоятельность третьей власти на других уровнях, на мой взгляд, должны стать отправной точкой в этом вопросе и сейчас. Иначе мы никогда не создадим никаких систем настоящего контроля, и вместо подлинной борьбы с преступностью и коррупцией будет политиканство.
Проблема популизма
Если говорить о самой главной, самой существенной проблеме государства переходного периода, то она состоит в том, что действующая у нас форма демократии является вариантом, который называют популистской демократией - всеобщее равенство в праве голосовать. Это тот вариант демократии, который развился в мире только после 40-х годов. И развился под мощнейшим воздействием социалистического вызова, который давил на капитализм, заставляя его применять ряд форм, присущих государственному социализму. В том числе и принцип участия всех избирателей в выборах. Этот вид демократии (все голосуют) утвердился только после второй мировой войны, когда для основной массы населения был достигнут достаточно высокий уровень жизни.
Когда-то даже в такой демократической стране, как США, была масса разного рода ограничений на участие в выборах (я не напоминаю о том, что почти сто лет американская демократия вообще устраняла негров от выборов). Еще в начале нашего века в США были лишены голоса женщины. В других странах голосовать имели право только налогоплательщики. Был и имущественный ценз. Был и ценз проживания. Смысл ценза, например, "налогоплательщик" понятен: если власть живет на налоги, то ее и формируют только те, кто эти налоги платит.
И вот этот вид демократии, который на Западе стал итогом развития общества - к высокому уровню жизни, к гарантиям прав человека, у нас взят как исходная точка. Хотя главного его условия - гарантированного удовлетворительного уровня жизни избирателя - еще нет. Нет и другого условия - независимости основной части избирателей от государства.
Так почему же мы взяли за основу демократии популизм? Ситуация была следующая. Никакого иного способа отстранения коммунистической партии от власти, кроме как путем вывода на улицы сотен тысяч людей, не было. Поэтому апелляция к массам и популизм были единственным способом начать преобразования. Но за этот результат, за эту "эксплуатацию" популизма сейчас мы уже платим. Платим прежде всего тем, что в ряды избирателей вошли слои общества, которые все еще экономически зависимы. Голосуют и те, кто по разным другим причинам мало подготовлен к самостоятельным решениям.
Эпоха реформ неизбежно предполагает, что в начале пути новое всегда в меньшинстве. Кто же будет за него голосовать? Как ему побеждать в условиях системы: один человек - один голос? История конфликта нынешних фермеров и большинства жителей села - более чем поучительна. Демократия тут становится удобным инструментом подавления фермеров. Словом, известная шутка о том, что в России на выборах побеждает тот, кто, после Вероники Кастро, больше всего нравится бабушкам, сидящим у телевизора, - далеко не шутка.
Если мы проблему популизма не решим, мы столкнемся с очень серьезными трудностями в реализации программы российских реформ, после того как мы ее составим. И фактически мы с ними уже столкнулись на предыдущих выборах, когда более реальными кандидатами в президенты оказывались не авторы действительно альтернативных программ, а политики, основными аргументами за избрание которых были именно популистские доводы.
Но даже при благоприятных выборах мы все равно не получим устойчивости власти, нужной для эпохи реформ. Мы все равно получим лидера, который правит четыре года и все время думает о следующем сроке выборов. Но и за два срока лидер в принципе не в состоянии действовать по меркам десятилетней - и тем более двадцатилетней - программы реформ. Без нужной для перспективной программы реформ долгосрочной устойчивости невозможно работать не только президенту, но и парламенту. Без обеспечения устойчивости невозможно и твердое, последовательное руководство исполнительной власти на местах в рамках принятых законов.
На данном этапе развития страны популистскую демократию надо сохранить в полном объеме только в нижнем звене управления: на выборах местных глав администраций и местных советов (муниципалитетов). Уже на среднем - региональном - уровне должна сложиться какая-то система выборов на базе выборщиков. Тем более такая система должна существовать при выборах высших органов власти, особенно президента.
Вариант: президента избирает парламент - мне кажется опасным. Прежде всего потому, что сам парламент недостаточно представителен. Но в то же время и прямые выборы президента населением - не лучший вариант. Следовательно, нужно искать какое-то среднее решение, сходное с тем, которое было опробовано в России еще в XVII веке. В кризисной ситуации начала XVII века Россия выбрала царскую форму управления. Именно выбрала. И первого царя, Романова, избрал Собор.
Мне кажется, что применительно и к нашим условиям нужно думать о чем-то похожем. Избирать президента должен своего рода Собор, частью которого будут, конечно, и депутаты обеих палат Федерального Собрания.
При этом надо изменить и полномочия избираемого таким образом президента. Он должен быть не главой администрации страны, а главой именно государства. И избираться не меньше, чем на семь лет. И обязательны серьезные ограничения по числу претендентов.
Надо отменить и популистский закон о департизации, потому что он сейчас просто мешает работе. Он противоречит одной из важнейших задач - формированию коалиционного правительства России. Как можно сформировать коалиционное правительство, если представитель каждой партии, входя в него, должен отказаться от своей же партии и провозгласить свою независимость от нее? Так было и с Тулеевым, и с Ковалевым. Сразу же их партии перестали считать их своими, а себя исключила из участников правительства. Министр же заявляет, что кроме себя никого в правительстве не представляет. А в коалиционном правительстве его члены должны на самом деле представлять линию своей партии.
Формы демократии не падают с неба. И не существуют вне времени. Главная проблема России в предстоящие годы и в начале следующего века - сохраниться в ряду великих держав, перейти к строю постиндустриального общества. Чтобы решить эту главную проблему, надо отбирать соответствующие формы демократии. Мало кого в России устроит вариант, при котором у нас будет демократическая по мировым стандартам государственная система, но Россия будет третьеразрядной страной.
За пять лет мы накопили значительный опыт в области демократии, и этот опыт позволяет сделать вывод: в России назрел второй этап мероприятий, касающихся совершенствования ее Конституции. Необходимо найти формы для этого процесса. Или снова созвать Конституционное совещание. Или что-то другое. Но этот процесс уже пора начать. Все факты говорят о том, что пора делать выводы из накопленного опыта. Нельзя брать за образец США, где на двести лет создали из конституции идеал. Нам ближе модель Франции. Там уже пятая республика с пятой конституцией. А страна нормально живет и процветает.
Надо ясно представлять, что переходный период будет длительным и с достаточно тяжелой жизнью. И во время этого длительного периода, особенно на первых этапах, регулярные голосования ничего не могут дать кроме сведения счетов теми, у кого пока ничего нового не появилось в жизни, поэтому она все еще нелегкая, с теми, кто начал что-то делать, изменять и потому живет лучше.
Все мы знаем, что если ремонтируют квартиру, то неизбежен период, когда все грязно и жить в ней трудно. Но иначе квартиру никогда не отремонтировать. Точно так же и в России. Если мы решили ее отремонтировать, то надо быть готовым к определенным лишениям. А политическая система наша к ним не готова, она, наоборот, поощряет остановки процесса в самом начале, при первых же трудностях.
* * *
И еще несколько слов, подводя итоги. У нас нет серьезной опасности того, что к власти в стране придет самовластный президент. Российская бюрократия перемелет любого президента, она имеет огромный опыт в этой области. Поэтому больших опасений на этот счет у меня нет. Но есть другая, действительно серьезная опасность. Значительная часть российской бюрократии основные свои доходы все еще связывает не с предпринимательством, не с ростом экономики, а со своим местом в иерархии. Между тем, пусть извращенно, даже в советское время лидеры бюрократии отвечали за проценты роста производства, выполнение планов и т. д.
Когда-то, будучи мэром, я провел опрос среди высших московских чиновников: кто собирается переходить в бизнес из аппарата? Сразу готово было перейти процентов 10, процентов 70 собиралось переходить постепенно, и только процентов 20 сказали, что они не собираются ни при каких условиях переходить, бизнес их не интересует. Но если бы сейчас провести такой опрос, я уверен, что 90% московских чиновников ответили бы так: хотим остаться чиновниками. Это означает самую главную, самую серьезную опасность для страны. Самой престижной, самой главной областью является не та область, где строят и создают, а та, где "стригут купоны" и делят.
Главный вывод: нужна российская модель будущего; нужна долгосрочная программа переходного российского периода к нему; нужен механизм демократии, способный реализовать не абстрактные идеи демократии или зарубежные модели демократии, а именно свою, российскую программу.
Я очень надеюсь, что четыре года нового президентства позволят все эти задачи спокойно решить: и планы разработать, и Конституцию изменить. К сожалению, первый год перевалил за свою половину, а мы все еще живем не под флагом стратегии перспектив развития страны, а по стратегии текущего выживания.
Будущее у России есть, возможности для нормального перехода к нему тоже есть. Сегодня все зависит от нас самих, от нашей готовности еще раз оторваться от частных дел и подумать об общих проблемах страны.
 Август 1997 |