VIVOS VOCO: Л. Евстигнеева, "Журнал «Сатирикон» и поэты-сатириконцы"

12 августа 1911 г. Л. Андреев писал Горькому: "Подлинная реакция, та, что живет в усталом сердце, уже кончилась; пред нами далеко уже маячит гребень той волны, на которую снова и снова предстоит нам взбираться. Вид России печален, дела ее ничтожны и скверны, а где-то уже родится веселый зов к новой, тяжелой революционной работе" *.

* "Литературное наследство", т. 72. М., "Наука", 1965, стр. 314.

Период столыпинской реакции дал беспримерные образцы ренегатства, вызвал разгул черносотенства, правительственные репрессии и т.п. Но в то же самое время, казавшееся глубоко спокойным и даже мертвым, шла идеологическая подготовка нового революционного взлета. "Мы живем в эпоху внутреннего переворота, в революционную эпоху, хотя у нас внешне царит покой кладбища, - писал В. Воровский в 1912 г. - Идет большая ломка, тем более болезненная и тем сильнее уродующая лики общества, чем упорнее темные силы противятся и препятствуют родам нового" *.

* В. Воровский. Литературно-критические статьи, стр. 359.

В 1912 г. застой сменился подъемом, обнаружился крах столыпинской политики. Усталость в массах стала проходить, с новой силой вспыхнуло стачечное движение. Подтверждалось предвидение большевиков о неизбежности нового подъема борьбы. Джон Рид, который впервые посетил Россию в это время, чутко подметил главную черту, определяющую лицо страны, - революционность народа. Повсюду он сталкивался с проявлением огромной скрытой энергии, которая вот-вот вырвется на поверхность. В очерке "Лицо России" он писал, что главный вопрос, волнующий теперь русское общество, это "горит ли в недрах России могущественное и разрушительное пламя или оно затушено" *.

* И. Крамов. Литературные портреты. М., 1962, стр. 113.

Как показывали события, революция, казавшаяся окончательно разбитой, вновь оживала. "В широких кругах демократии, - писал В.И. Ленин, - и в первую голову среди пролетариата замечается начало политического оживления" *. После Пражской конференции большевикам удалось, вопреки ликвидаторам, возродить партию и ее ЦК. Вышел первый номер большевистской "Правды", широкой волной прокатились по всей стране массовые стачки, вызванные Ленским расстрелом. В 1903 г., по официальным сведениям, бастовало уже 1272 тысячи рабочих. "Революция - это болезнь", - признался капиталист Лианозов. И эта "болезнь" удивительно быстро прогрессировала. "Мы идем прямой дорогой к революции", - заметил полковник М.Н. Суворов, офицер Генерального штаба **. А. Блок записал в дневнике: "Да, мы накануне "великого бунта". Мы - накануне событий, и то, что не удалось один, другой и третий раз, - удастся в четвертый" ***.

* В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 21, стр. 126.
** А.И. Верховский. На трудном перевале. М., 1959, стр. 98
*** А. Блок. Собр. соч., т. 5. М. - Л., 1962, стр. 25.

"Сатирикона", его направления и облика, новый общественный подъем по существу не затронул. Более того, как раз в это время обозначилось падение журнала. Здесь нет ничего удивительного. "Сатирикон" не только был далек от рабочего движения, но и в лучшие времена не шел дальше узкополитического радикализма. Его критика, какой бы острой и злой она ни была, никогда не касалась социально-экономических основ самодержавного строя, не шла дальше обличения деспотизма и отдельных его слуг.

История развития "Сатирикона" в 1912 - 1913 гг. наглядно свидетельствует об этом. Правда, в 1912 г. журнал еще пытался удержаться на прежнем уровне. Он затрагивает важные общественные темы, но звучат они значительно более приглушенно. Сатириконцы все старательнее маскируют злободневные намеки. Так, обзор русской жизни за 1911 год дан на рисунке В. Лебедева в виде полуночного неба, полного созвездий *. Во внутренней политике у нас по-прежнему июнь, - уверяет художник. Читатель должен был припомнить, что июньское созвездие - Рак, и, пользуясь сатириконской системой символов, догадаться, что в государстве по-прежнему бесчинствуют черносотенцы. Символ народного просвещения - созвездие Скорпион - намек на реакционную политику нового министра просвещения - Кассо.

* "Сатирикон", 1912, № 1, стр. 8-9.

"Сатирикон" по-прежнему бичует крайних правых, требующих от премьер-министра Коковцева установления "твердой власти". В "Волчьих ягодах" (№ 4) журнал рассказывает о тверском губернаторе Бюнтинге, который "разнес" редактора местной газеты. Губернатор был недоволен пренебрежением газеты к твердому знаку, уверяя, что этот знак символизирует твердую власть. "Привет вам от "Сатирикона", господин Бюнтингъъъъъъъъъ... Успокоились?" - ехидничает журнал.

В № 18 "Сатирикон" поместил серию карикатур А. Радакова "Как мы могли откликнуться на Ленские события". Совершенно невинные, не связанные друг с другом рисунки (ананас, курица, сосна, сифон с сельтерской водой) на последней странице журнала были тенденциозно скомбинированы; под ними появились следующие пояснения:

Сосна - "Одна из сосен, мимо которых проходили рабочие".
Щегольски одетый джентльмен - "Тип забойщика".
Сифон - "Сельтерская вода; она очень охотно пьется после тухлой конины".
Ананас и курица - "Фрукты, которые не растут в шахтах, когда в них на аршин воды".

Все это вместе взятое намекало на кровавую трагедию, разыгравшуюся в Сибири.

Аверченко откликнулся на Ленские события рассказом "Грозное местоимение". Ему предпослан эпиграф: "Экс-министр торговли и промышленности Тимирязев объяснил стрельбу в рабочих на Ленских приисках тем, что рабочие предъявили политические требования, - например, чтобы их называли на «вы»". В.И. Тимирязев был одним из заправил акционерного общества "Лена-Голдфилдз" и, несомненно, нес ответственность за те ужасающие условия, в которых жили рабочие на Ленских приисках.

Поводом для начала забастовки послужила, как известно выдача несъедобного конского мяса. Забастовка проходила под широкими лозунгами, где были требования об улучшении условий труда и в том числе пункт о "вежливом обращении с рабочими". Это требование особенно возмутило Тимирязева. Аверченко изобразил этого сановного душителя в своем рассказе. "Его превосходительство" требует, чтобы "грозное" местоимение «вы» изъяли из русского языка. Оно напоминает ему события на Лене. На гувернантку, оскорбленную его грубостью, министр возмущенно кричит:

"- Революционерка!.. Забастовка. Предъявила политическое требование и забастовала.
- Что за вздор? Какое требование?
- Говорит: называйте меня на вы!"

Его превосходительство торжествует, называя выдру - тыдрой, выезд - тыездом, выхухоль - тыхухолью. Ему кажется, что с крамолой навсегда покончено.

"Прогуливаясь по стрелке и греясь на солнышке, его превосходительство думало: «Скоро тыборы в Думу. Кого-то они тыберут? Во что тыльется народная воля?.. Уты, прежние времена прошли, - когда можно было тыдрать мужика и тыбить у него из головы эту самую "народную волю"» . Увлеченное этими невеселыми мыслями, его превосходительство не заметило, как толкнуло какого-то прохожего и наступило ему на ногу.
- Ой! Послушайте, нельзя ли поосторожнее...
- Извини, голубчик, сказало его превосходительство. - Я не заметил твоей ноги.
- Прошу вас, - раздражительно воскликнул незнакомец, - называть меня на "вы"!
- Шшто-с? Предъявление требований?! Политических?! Забастовка? Баррикады?
- Его превосходительство выхватило револьвер и скомандовало: Пли!" *.
* Фома Опискин. Сорные травы. СПб., 1914, стр. 43-44.

Так "Сатирикон" разоблачал правительственный курс "твердой власти", доказывая, что перед лицом нарастающей народной бури, самые безобидные требования рабочих кажутся правительству ужасным политическим преступлением.

В этот период сатириконцы выпускают специальный "полицейский" номер. Даже далекий от политики П. Потемкин напечатал в нем стихотворение "Идиллия" об околоточном Иванове, который отправляется на "ловлю" крамолы со словарем запрещенных слов, составленным сынишкой-гимназистом.

Так и сделали. Сынишка написал
Сорок с лишним измов, уций, аций,
Бебель, Каутский и Бокль и "Капитал" -
Все сюда попали, даже сам Гораций.
Только Маркса околоточный изъял,
Вычеркнув из списка и испортив строчку:
Карла Маркса знал он *, ибо получал
"Ниву" с приложеньями, семь лет в рассрочку.

* Имеется в виду буржуазный книгоиздатель А.Ф. Маркс, выпускавший мещанскую "Ниву" и приложения к ней.

"Полицейский" номер не оправдал тех надежд, которые возлагали на него сатириконцы. Он оказался гораздо ограниченнее прежних специальных выпусков журнала. Особенно это заметно в том небольшом предисловии, которое редакция была вынуждена напечатать в начале номера. "Русская полиция, - говорилось там, - находится в уродливых, ненормальных условиях и отсюда проистекают все те дефекты и злоупотребления, которые возведены в пословицу, в анекдот".

Все яснее становится, что характер "Сатирикона" меняется: он явно мельчает. Центр внимания в журнале передвигается от значительного к занимательному, глубина охвата жизни подменяется сенсационностью. Критика октябристов, союзников и Думы стала звучать теперь как надоевшая пластинка.

На смену политическим "дежурным" темам пришли литературные. Центральное место в журнале заняли шаржи на модных литераторов и артистов. В "Сатириконе" появилась специальная рубрика "Русская грядка на Парнасе", а поэтическими лидерами в журнале стали авторы стилизованных пародий П. Потемкин и С. Горный.

Характерен № 3 "Сатирикона" за 1913 год, посвященный памяти "незабвенного Козьмы Пруткова". Отмечая 50-летний "юбилей" своего предшественника, сатириконцы изощряются в остроумных пародиях, но их общественное звучание невелико. Взвинченная парадоксальность и сентиментальная интимность все больше начинают подменять социально-значимую сатиру. На страницах журнала мелькают обнаженные женские тела, рассказы о "художнике-безбожнике" и модистке, которую он обольстил, пасхальные, масляничные, рождественские безделушки. Для "Сатирикона" этих лет характерны ноты пессимизма и разочарования. В "Письме к редактору" А. Бухов пишет:

Мучительно наше сегодня,
Где все - наболевший вопрос;
Редактор, не будьте же сводней
Сатиры и искренних слез.
Смеяться не трудно, но верьте,
Что жизнь - не пустой балаган,
И в жуткой процессии смерти
Противно пускаться в канкан...

Свирепеющая реакция постепенно вытравляла из "Сатирикона" мотивы того широко распространившегося радикализма, о котором говорилось выше. "Межпартийность", "многобожие" обернулись отчаянным аполитизмом, а порой и просто реакционностью. Неопределенный социальный скепсис породил вспышки отчаяния.

Сатириконцы пытались как-то выйти из положения, обращаясь к иностранному юмору. В журнале постоянно появлялись, перепечатки из "Симплициссимус", "Югенд" и других зарубежных изданий. Но тщетно. Смех "Сатирикона", как заметила большевистская "Правда", стал "сытым". "Вот уже два года, - писала газета, - потешают здесь русскую публику смехом самых различных сортов и фирм - смехом французским, смехом английским и смехом русским, только настоящего здорового смеха там нет" *. Действительно, острие сатиры в журнале притупилось.

* "Дооктябрьская "Правда" об искусстве и литературе". Гослитиздат, 1937, стр. 96.

Непреодолимой трудностью, которая стояла перед сатириконцами, была цензура. Войну с ней журнал вел давно, начиная со своих первых номеров. Вспоминая об условиях существования русской сатиры в 1906-1908 гг., В. Боцяновский писал: "Подготовляя номер, редактор всегда должен был иметь в запасе двойное количество рисунков и готовых клише, потому что никогда, ни в одном случае не было уверенности, что проницательная цензура не усмотрит чего-нибудь «ошибочного» или преступного в любом из рисунков" *.

* В. Боцяновский и Э. Голлербах. Русская сатира первой революции. Л., 1925, стр. 124.

В том, что сатира политическая превращалась в сатиру на нравы, в значительной мере был виноват цензурный террор. "Благородную сатиру ветер северный унес", - сокрушался Саша Черный. Действительно, положение сатирика в те годы было довольно печальным. Даже после указа о снятии предварительной цензуры, сатирические издания все равно должны были посылать материалы в цензуру: на них указ не распространялся.

Ах, и спел бы я, братцы, вам песенку
Обо всем, что на сердце скрывается, -
Спел бы я! Да не всякая песенка
До конца допевается!

- писал Демьян Бедный. В конце 1908 г. Совет министров установил уголовную ответственность за "восхваление преступных деяний в речи или печати" *. Штрафы, наложенные на различные издания в 1909 г., дошли до 102 тысяч рублей, между тем как в 1906 г. они не превышали 15 тысяч. По неполным официальным данным, за период с 1906 по 1910 г. было приостановлено свыше 2500 периодических изданий. Все это создавало паническое настроение у буржуазно-либеральных сатириков. В. Князев писал "в годы лихолетья":

Ведь наша рать и так уж поредела,
А впереди все тот же черный мрак.
Скрывай до времени, что в сердце наболело -
Всесилен враг!

"В годы лихолетья"

В 1907 г. были введены новые правила о повременной печати. "Министру внутренних дел, - гласили они, - предоставляется, в видах ограждения общественного порядка и спокойствия, в случае надобности, представлять Правительственному Сенату о прекращении повременного издания, подлежащего предварительной цензуре или изъятого от нее, хотя бы ему не было сделано ни одного предостережения, одновременно с предоставлением приостанавливать издание собственной властью впредь до воспоследования решения Сената" **. Насколько хрупким было существование газеты или журнала в те годы, видно хотя бы по тому, что даже суворинское "Новое время" было приостановлено после того, как в подвальном этаже дома, где помещалась редакция, "отыскали не то заговор, не то бомбы" ***. Министерство внутренних дел никак не хотело верить Суворину, что газета здесь ни при чем.

* ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 15, № 21.
** "Русский -календарь" на 1907 г. А. Суворина. СПб., 1907, стр. 337.
*** "Письма А. С. Суворина к В. В. Розанову". СПб., 1913, стр. 12.

К 1908 г. в местах гражданского заключения было немало редакторов и издателей, не сумевших внести непомерно большие штрафы или приговоренных к тюремному заключению. Издеваясь над политикой обуздания печати с помощью силы, Е. Венский писал в стихотворении "Кругом шестнадцать":

Так как пресса не прогресса,
А крамолы проводница,
А крамоле быть на воле
Тем уж боле не годится,
Значит нужно для прогресса,
Чтоб была под прессом пресса.

Так как нужно казначейство
Для российского прогресса,
Деньги ж вносит за "злодейства"
Оштрафованная пресса -
Значит нужно для прогресса,
Чтоб была крамольной пресса...

Но... раз "пресса не прогресса,
А крамолы проводница,
А крамоле быть на воле...".

"Новый Сатирикон", 1913, № 9, стр. 5.

Продолжалась сказочка про белого бычка: "Значит нужно для прогресса, чтоб была под прессом пресса". Столыпин предложил штрафовать газеты через градоначальников, что повлекло за собой незиданный произвол таких царских самодуров, как Думбадзе, Рейнбот и им подобные. Не случайно Саша Черный писал:

Благодарю тебя, создатель,
Что я в житейской кутерьме
Не депутат и не издатель
И не сижу еще в тюрьме.

"Молитва"

В "Цензурной сатире", написанной в эти годы, Саша Черный издевался над жестокими постановлениями о печати:

Я видел в карете монаха,
Сверкнула на рясе звезда...
Но что я при этом подумал -
Я вам не скажу никогда.

С ним перекликался Красный в стихотворении "Песенка некоей птички":

А попробуй, звуки вверь я
Зову сердца своего -
Обкарнают живо перья,
Да и голову... того.

Оттого-то мощным клювом
Осторожно я стучу:
Про пустяк всегда спою вам,
А о важном - промолчу.

В. Дорошевич в сатире-фантазии "Премьер" приводил слова Столыпина, лицемерно уверявшего русское общество, что введенные им законы о печати - "самые либеральные во всей Европе". Дорошевич иронически комментировал слова Столыпина: "Да газеты-то, как мухи... выздоравливают" *.В архивах Санкт-Петербургского цензурного комитета и Главного управления по делам печати хранится много дел. свидетельствующих о преследованиях русских сатириков той поры. Был арестован сборник ранних стихов Гликберга (Саши Черного) "Разные мотивы", в котором усмотрели "все признаки преступления" **. Автор избежал ареста только потому, что вовремя уехал за границу - в Германию.

В 1907 г. было начато дело против виновных в напечатании сказки Басова-Верхоянцева "Конек-скакунок". Цензор Петербургского комитета по делам печати Федоров, излагая содержание сказки, доносил, что автор имел намерение "представить в извращенном и искаженном виде политические события, имевшие место в России в 1905-1906 гг. Вместе с тем в изображении царя Берендея, его жены и матери с очевидностью выразилось оскорбительное отношение автора к государю императору, государыне императрице и вдовствующей императрице... Принимая затем во внимание, что, по мысли автора, единственным выходом для крестьян и рабочих из их тяжелого современного положения является вооруженное восстание и низвержение царской власти, следует прийти к выводу, что в рассматриваемой брошюре заключаются также признаки преступления, предусмотренного п. 1, ст. 129 Уголовного уложения" ***. "Конек-скакунок" был уничтожен вместе со стереотипами и прочими принадлежностями для печатания.

* В.М. Дорошевич. Премьер. Завтрашняя быль (фантазия). М., 1907, стр. 23.
** ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 11, № 141.
*** ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 10, № 57.

В 1909 г. судебному преследованию подвергся сатириконец Д. Цензор за книгу стихов "Крылья Икара". Сборник Цензора был посвящен революционным борцам 1905-1906 гг. Поясняя заглавие, он писал в предисловии: "Эта книга посвящается тому времени, когда мы, окрыленные, устремились к солнцу. Теперь мы разбиты. Сломаны крылья. Вот мои песни, вот мои крылья" *.

* ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 15, № 21.

Цензурный террор явился одной из сторон общего наступления царизма на передовую Россию. Он создавал крайне неблагоприятные условия для существования и развития сатиры. "Свободой от печати" - назвал такую политику О.Л. д'Ор, "свободой пищати" - Т. Ардов. Начиная с 1908 г. "Сатирикон" постоянно подвергался цензурным гонениям. Редакция то и дело сообщала, что самые лучшие произведения не допущены к печати или безжалостно изуродованы. Вот перечень тех номеров журнала, которые вызвали нарекания цензуры в одном только 1911 году:

№ 2 - "Слепцы" А. Аверченко;
№ 4 - "Когда студенту не спится" Саши Черного;
№ - "В карцере" Саши Черного;
№ 7 - "Дисциплина" А. Дмитриева; "Как я помог в запутанном деле с Иллиодором" А. Аверченко:
№ 14 - раздел "Волчьи ягоды";
№ 16 - "Репка" А. Измайлова;
№ 17 - "Оттенки" (Как П. А. Столыпин говорил по телефону) А. Аверченко;
№ 18 - "Весна на заводе" Красного;
№ 24 - "Волчьи ягоды" (раздел) и "Язык" А. Аверченко;
№ 26 - "Депутат и мирная идиллия" Красного;
№ 28 - "Колыбельная (юго-западная)" автор не установлен;
№ 34 - "Заказ профессоров" Красного;
№ 38 - "По шерсти кличка" А. Аверченко;
№ 45 - "Веселая жизнь" Князева, "О двух провокаторских письмах" А. Аверченко, "На перекрестках" Князева, "Охраняют" Высоцкого;
№ 50 - раздел "Волчьи ягоды" *.
* ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 27, № 506.

Даже дешевая библиотечка, издававшаяся "Сатириконом", тщательно просматривалась в цензуре. В частности, был запрещен № 21 этой серии с юмористическими рассказами Куприна. Подверглась аресту и знаменитая "Русская история, обработанная "Сатириконом".

Часто журнал выходил с белыми пятнами на месте "зарезанных" цензурой произведений или рисунков. Сатириконцы умело пользовались этим, чтобы создать оригинальную систему недомолвок, своего рода перестрелку с чиновниками цензурного ведомства. Так, в № 18 "Сатирикона" за 1913 г. были помещены два рисунка под общей шапкой "Идиотизмы русского языка". Точнее, рисунок был помещен один, на месте другого красовалось белое пятно и пояснение: "снят по независящим от редакции обстоятельствам". Однако смысл рисунков оставался для читателя совершенно ясен. Дело в гом, что под первым, изображавшим жалкую нищенку, была подпись: "Милостивая государыня". Следовательно, другим "идиотизмом русского языка" должен был быть "милостивый государь" - кровавый душитель Николай II.

По свидетельству В. Боцяновского, "было бы совершенно немыслимо работать, если бы не установившееся между читателем и сатириком то особое понимание, та особенная способность чтения между строк, понимание с полуслова, которое в эти годы развилось с особой силой. С этим не могла ничего поделать самая строгая цензура" *.

Революционно настроенный читатель порой оказывался дальновиднее не только цензуры, но и самой редакции. Этим отчасти объясняется огромный успех "Сатирикона" - читатель домысливал и делал выводы сам - редакции оставалось лишь умело направлять его. Порой происходили курьезы, как например, история с рисунком "Женщины с моря". Однажды для журнала, сильно пострадавшего в цензуре, срочно понадобилась карикатура. У редактора про запас был безобидный рисунок из французского еженедельника, изображающий двух дам на берегу моря. Времени придумать какую-то оригинальную подпись уже не было: номер шел в набор, и редактор скрепя сердце написал: "Женщины с моря". Каково же было изумление редакции, когда читатели увидели в журнале скрытый намек на двух "заморских" императриц И немедленно раскупили весь тираж "Сатирикона" **

* В. Боцяновский и Э. Голлербах. Русская сатира первой революции, стр. 125.
** Там же, стр. 126.

Другой пример оригинальной "перестрелки" с чиновниками из цензуры - репродукция с картины Семирадского "Ваза или женщина". В 80-х годах XIX в. она была запрещена в журнале "Звезда". Узнав об этом, "Сатирикон" торжественно перепечатал репродукцию, да еще снабдил ее карикатурой А. Радакова, поясняющей, "Кто что видит в картине". Карикатура, как и все в "Сатириконе", имела двойной смысл: помимо прямого обличения "критиков" Семирадского, она метила в цензуру 10-х годов XX в., уверяя ее, что она ничем не отличается от реакционной цензуры прошлого века.

Так, собственно говоря, и было. В 1913 г. "Сатирикон" (№ 48) привлекли к ответственности за стихотворение Петра Клейнера, повествующее о том, как поэт ждет свидания с милой.

Вместо образа повешу
Твой, любимая, портрет.
Пусть горит пред ним лампада,

- говорится в стихотворении. Цензор возмутился:

"Ввиду изложенного и принимая во внимание:
1) что образа и лампады (!) суть предметы религиозного почитания верующих и
2) возжигание лампад перед каким-либо изображением, кроме святой иконы, согласно заключению представителя духовного ведомства, является деянием кощунственным,
номер «Сатирикона» арестовать и привлечь к уголовной ответственности поэта и редактора по 74 статье Уголовного Уложения" *.

Комментируя это постановление, Вл. Боцяновский воскликнул: "Разве от этого запрещения не пахнет временами цензора Красовского, когда возлюбленный не смел назвать глаза возлюбленной «небесными»"? Царствовал Николай II, но по духу это было царствование Николая I" *. Не случайно на одной из обложек "Сатирикона" художник П.Н. Трояновский изобразил Новый Год солдатом в форме времен Николая I, а уходящий - в виде николаевского солдата своего времени.

* Там же, стр. 134.

В 1913 г. первый номер "Сатирикона" был конфискован, та же участь постигла номер тринадцатый.

Постоянным героем журнала становится цензор. Его маленькая тщедушная фигурка, вооруженная огромным красным карандашом, кочует из одного номера "Сатирикона" в другой. Цензуре и русской прессе посвящен "специальный" (11) номер журнала за 1913 год. На его обложке - торжествующий Цензор, мастерски нарисованный Ре-Ми.

"Цензор: Если наш плюгашка чуть ли не 500 тысяч штрафов заплатил - зоображаю, сколько с этих заграничных гигантов можно было бы получить".

Речь идет о зарубежных сатирических изданиях, в первую очередь о "Симплициссимус", у которого "Сатирикон" многому учился.

Нет ничего удивительного, что стиснутый цензурными рогатками "Сатирикон" мельчал день ото дня. В 1913 г. Аверченко писал: "Не надо забывать, что мы не купаемся в теплой ласкающей тело водице, а варимся в крутом кипятке". И пояснял:

"Перечислю только то, чего нам категорически запрещено касаться.

Военных (даже бытовые рисунки);

Голодающих крестьян;

Монахов (даже самых скверных);

Министров (даже самых бездарных).

А в последнем номере не пропущена даже карикатура, осмеивающая «Новое время». Читатель! Обнажи благоговейно голову перед этим фактом" *.

* "Новый Сатирикон", 1913, № 28, стр. 7.

Была изобретена такая сложная система "принудительного молчания", что А. Бенуа только удивлялся, глядя, как сатириконцы изворачиваются, чтобы "дать волю своему смеху и своей злобе". "Если бы знать еще точно, что можно и что нельзя, - писал он, - тогда было бы полбеды. Но ведь именно этого-то у нас никто и не знает. С одной стороны, как будто и все дозволено, а с другой, как будто все и запрещено" *.

В ответ на систему "принудительного молчания" сатириконцы изобретали сложную систему недомолвок и оговорок, зашифровывая свои выступления. "На нашей прессе - семьдесят семь одежек и все без застежек, как на капусте, - писал Н. Шебуев. - Семьдесят семь шкурок-цензурок! Кочерыжка - истина запрятана основательно" **. Однако не всегда та истина, которую тщательно прятали в шкурки-цензурки либеральные сатирики, заслуживала того, чтобы ее скрывать.

* "Речь", 1909, 19 декабря, № 348.
** "Журнал журналов", 1915, №19, стр. 20.

Цензурные гонения на "Сатирикон", а впоследствии и "Новый Сатирикон" покажутся не столь уж значительными, если вспомнить, что в то же самое время основные силы цензуры были брошены на борьбу с рабочими органами печати - "Звездой", "Правдой", подпольными социал-демократическими изданиями. Это сознавали и сами сотрудники либеральных изданий. Когда в 1915 г. в Думе был поднят вопрос об упразднении цензуры, "Журнал журналов" писал:

"Скатертью, конечно, дорога... Да будет ей земля пухом... Но, право, если у Пешехонова или у Накатова цензор выбросит десяток-другой строк или даже целых статей, то - зачем обманываться? - Ни современность, ни тем паче грядущие поколения не испытают великих потрясений и не понесут незаменимых утрат... Мы выросли из цензуры - это правда. Но в этом именно - наша печаль. Потому что - страшно подумать - свобода слова нам ни к чему. Мы выросли... карликами" *.
* "Журнал журналов", 1915, № 20, стр. 4.

Сатириконцы тоже понимали ущербность своей "правды". К 1912 г. внутри редакции начались разногласия, приведшие вскоре к расколу. О спорах и идейных расхождениях сатириконцев можно догадываться, начиная с 1909 года. В новогоднем номере журнала, рисуя торжественный парад сотрудни ков, А. Радаков в сторонке изобразил Сашу Черного, "бросающегося иногда даже на своих". В 1911 г. Саша Черный порвал с журналом, публично заявив, что не разделяет его направления.

С уходом Саши Черного противоречия еще больше обострились. Придавленный тяжестью цензурных репрессии, обессилевший и порядком изверившийся, "Сатирикон" в 1913 г. потускнел и отцвел, как и русские "свободы". Характерно, что его увядание совпало с ярким расцветом знаменитого "литературного" ресторана "Вена", где каждый вечер собирались сатириконцы *. В сборнике "Десятилетие ресторана "Вена" (СПб. 1913) изображение "шумной ватаги" сатириконцев, возглавляемой "батькой" Аверченко, занимает одно из центральных мест **.

* Один из ведущих сатирических поэтов, Е.Ф. Пяткин, даже взял себе себе псевдоним Венский - по имени ресторана.
** "Тут поэт людского безобразия, человеческой пошлости и пакости -высокий, тонкий, сдержанный Ре-Ми; шумный, гремящий "коновод" "Галчонка" Радаков; вечно веселый, всегда остроумный, всегда жизнерадостный, скромный, молчаливый Юнгер; экспансивный Яковлев; встрепанный, словно только что сброшенный с постели, с ядовитым лицом В.В. Воинов; худой, тонкий, язвительный П.П. Потемкин; В.В. Князев; изящный, умный, шаловливый К.М. Ант<ипов> (Красный), флегматичный Г.А. Ландау; Е. Венский>; Е. Хохлов>.
Сатирическая компания сразу занимает три-четыре столика и немедленно начинается несмолкаемый "дебош". Остроты, эпиграммы, каламбуры сыпятся как из громадного мешка. Одно пустячное замечание, движение рукой, поза, - все дает тему для остроумия - легкого, свободного, не натянутого.
Стихами сатириконцы говорят, как прозой. Кто-то уронил часы под стол, поднял их и стал рассматривать. Красный серьезно дает рифмованный совет:

Теперь излишни "ох" и "ах".
Но и дурак ведь каждый ведает:
Стоять возможно на часах,
Но наступать на них не следует.

Князев сообщает, что на-днях у него выходит книга о народной поэзии - частушке. Батька благодушно поощряет:

Твое творенье, милый друг,
Достойно всяких восхищений,
Недаром все кричат вокруг,
Что это целый воз хищений.

Шум вокруг столика стоит невообразимый. Голос Радакова слышен чуть не до выхода. Художники между тем в балагурстве и празднословии обсуждают темы и рисунки для следующего номера, поэты и прозаики выслушивают "проказы" батьки... Совершенно незаметно, шутя составляется помер. Каждый знает, что ему нужно приготовить к четвергу" ("Десятилетие ресторана "Вена". Литературно-художественный сборник.). СПб., 1913, стр. 41).

Писательница Тэффи тоже вспоминает о свите, которой постоянно был окружен А. Аверченко. Она пишет:

"В свите Аверченко были друзья, резавшие правду-матку и бравшие взаймы деньги, были шуты, как при средневековом дворе, были и просто идиоты. И вся эта компания, как стая обезьян, говорила его тоном, с его жестами и не переставая острила... Свита сыграла дурную роль в жизни Аверченко. Она льстила, восхищаясь тем, чем восхищаться не следовало, портила его вкус, направляя в сторону дешевой рекламы, успеха дурного вкуса" *.
* Цит. по кн.: А. Аверченко. Юмористические рассказы. М., 1964, стр. 11.

Богемная атмосфера творчества, погоня за дешевым успехом сыграли роковую роль не только для Аверченко, но и для всего "Сатирикона". На его страницы прокрадывается, должно быть, незаметно для редакции, та самая Мать-Пошлость, которой он раньше старательно избегал. Сатириконский юмор вырождается в безобидное и порой беспричинное зубоскальство.

Между тем либеральные критики восторженно приветствовали поворот "Сатирикона" к юмору. По их мнению, главная заслуга журнала заключалась в том, что он смог развлечь русское общество, приунывшее после 1905 г., бездумным легкомысленным смехом. Так, П. Рысс писал:

"В революционные годы смеялись кровавыми слезами. Была сатира, но не было смеха. Появление «Сатирикона» означало рождение смеха. Наряду с сатирой политической, там были прелестные произведения, созданные гением безобидного смеха. Блеск, талант, остроумие, подлинное воображение, неожиданность выводов рассеяны были по номерам журнала" *.
* П. Рысс. О смехе. - "День", 22 февраля 1914 г., № 51.

Для такой характеристики, несомненно, были основания. Идейный вдохновитель журнала А. Аверченко в шутку и всерьез проповедовал мысль о "лечебных" свойствах жизнерадостного юмора. Один из сборников своих рассказов он так и назвал: "Рассказы для выздоравливающих".

В предисловии Аверченко писал, что хорошо понимает желание выздоравливающего"много есть, много пить, слушать много музыки и много смеяться. Рожденный снова на свет со свежими обостренными чувствами, он жадно и весело впитывает в себя, как губка, все, что окружает его". И если он захочет читать, то в книге он тоже ищет "много шуму, веселья, беззаботности, бодрости и молодой дерзновенной силы" *.

* А. Аверченко. Рассказы для выздоравливающих. СПб., 1907, стр. 3-4.

По мнению Аверченко, "Сатирикон" должен был угодить той части русского общества, которая почувствовала необходимость стряхнуть с души давящий кошмар столыпинщины, свободно вздохнуть, весело засмеяться. Журнал предлагал смех как спасительное средство от тоски и уныния.

"Круги по воде" - так называется другой сборник рассказов Аверченко. Автор уверяет, что юмористические рассказы должны быть для всякого тем спасательным кругом, за который он обязательно должен ухватиться. Новую функцию сатиры тех лет он видит в том, чтобы спасти интеллигента, утопающего в пессимизме, и помочь "выздоравливающей" части России как следует повеселиться. Установка на "безобидность", которая вольно или невольно навязывалась "Сатирикону", вызывала недовольство наиболее глубоких и чутких его сотрудников.

В 1913 г. в редакции журнала произошел раскол, в результате которого образовался "Новый Сатирикон". Непосредственной причиной раскола были денежные недоразумения и ссора между главными пайщиками журнала: издателем М.Г. Корнфельдом, с одной стороны, и Аверченко, Радаковым и Ремизовым, - с другой. По заключенному между издателем и сотрудниками договору, Аверченко, Радаков и Ремизов имели право контролировать хозяйственную часть журнала, а Корнфельд обязался не повышать подписной и розничной платы за журнал.

Однако с 1 января 1912 г. Корнфельд самовольно повысил розничную плату, что вызвало в дальнейшем падение тиража. Аверченко, Радаков и Ремизов обвинили Корнфельда в том, что он перестал допускать их к контролю хозяйственных книг, самовольно расходовал принадлежащие журналу суммы, начал задерживать уплату гонорара сотрудникам. Корнфельд в свою очередь, жаловался на отчаянное финансовое положение журнала, вынуждающее его вести дела по-новому.

В результате ссоры группа сотрудников решила уйти из журнала и основала новый - на кооперативных началах. 19 мая 1913 г. "Русская молва" напечатала заявление Аверченко с отказом от редактирования "Сатирикона". Аверченко объяснил свой уход так:

"Ввиду слухов, распространяемых в литературных кругах г. М.Г. Корнфельдом, что причиной моего ухода из "Сатирикона" являются материальные несогласия и расчеты с издательством - настоящим категорически заявляю, что уход мой из журнала вызван, главным образом, теми невозможными условиями работы, в которые я и мои товарищи были поставлены г. Корнфельдом, а также - целым рядом нарушений элементарной литературно-издательской этики" *.
* "Русская молва", 19 мая 1913 г., №155.

В ответ М.Г. Корнфельд напечатал "воззвание", уговаривая сотрудников остаться:

"Так труден и чреват материальными, не говоря уже об иных, бедами путь прогрессивного художественного журнала в России, и так трудно, почти безнадежно создание нового литературно-художественного органа, что ломать умышленно и безжалостно это служившее долго и успешно оружие против тьмы, застоя и насилия - прямое преступление против литературы, против общества", - писал он *.
* "Новый Сатирикон", 1913, №1, стр. 13.

Но игнорируя это "воззвание", группа сатириконцев объединилась в литературное товарищество и выпустила первый номер "Нового Сатирикона". На его обложке значилось, что журнал выходит под редакцией А. Аверченко, при ближайшем участии А. Радакова, Ре-Ми, А. Яковлева и А. Юнгера, а также "всего состава прежних сотрудников".

Действительно, вместе с Аверченко, Радаковым и Ремизовым из редакции ушло большинство ведущих сотрудников: Потемкин, Тэффи, Азов, О.Л. д'Ор, Г. Ландау, А. Бенуа, М. Добужинский, К. Антипов, А. Яковлев, В. Воинов и др. Впоследствии к ним присоединился Бухов. В старом "Сатириконе" остались: В. Князев, Б. Гейер, В. Тихонов, а также молодые поэты В. Горянский, С.Я. Маршак (д-р Фрикен), В. Винкерт, Н. Агнивцев, Д. Актиль и другие. Художественное оформление взял на себя художник Дени (В. Денисов). а после его болезни - М. Кузмин и Б. Григорьев.

Корнфельд предпринимал лихорадочные попытки спасти "Сатирикон". Он выходил до конца 1913 г., была объявлена подписка на 1914 год. Облик журнала в этот период был очень пестрым. Поэтическим лидером стал В. Князев, поместивший в № 41 резкую политическую сатиру о деле Бейлиса ("Бейлисиада"), а также стихотворения, посвященные разоблачению русского либерального интеллигента ("Нищий", "Мы и они", "Со сторожевой вышки", "Родные мотивы", "Итоги"). Пытаясь возродить традиции добролюбовского "Свистка", он бичевал "природных лакеев" - почтенных октябристов, высмеивал ослепшего, нищего духом интеллигента. В "Сатириконе" 1913 г. появились "Волчьи песни" Князева и нашумевшее стихотворение "Аркадий Лейкин", в котором он изобразил Аркадия Аверченко.

Обвиняя Аверченко в безыдейности и пошлости, Князев вынес приговор всему "Сатирикону". Он описывает блестящее появление "короля смеха" в мрачную годину реакции:

Явился он, с могучим словом "Ave"
И развенчал всех наших королей.

Но...

Шли дни. Король шалил. Талантливо, блестяще,
Лишь над поверхностью сырых болот скользя,
Он их не осушал. И в гиблой дикой чаще
Не вешал вывески: "Друзья, так больше жить нельзя".

Упрекая Аверченко в легкомыслии и поверхностности, Князев сравнивал его с Лейкиным и утверждал, что смех Ave стал полностью напоминать юмористическую болтовню конца прошлого века.

Однако "Сатирикон" Корнфельда грешил теми же недостатками. Из-за нехватки материала беспринципный редактор давал место в журнале различным литературным поденщикам и бульварным писателям, начавшим травлю рабочих газет "Правда" и "Луч". К ним присоединился И.И. Ясинский, поместив в № 28 "Сатирикона" стихотворение "На полемику «Правды» с «Лучом»". Отвечая ему, "Рабочая правда" напечатала 16 июля 1913 г. статью "О плясунах", где говорилось:

"Корнфельдовские молодцы и старики, оставшиеся у него на службе после темной пятаковой истории с Аверченко, должны были бы сообразить, что для их аудитории ругань по адресу рабочей газеты совсем уж не так щекотна...
Идеологам купального костюма, жидких поцелуев улицы и свободолюбивого будуара кокотки следовало бы знать хотя бы одну границу, через которую нельзя перешагнуть:
Границу недоступной им рабочей газеты" *.
* "Дооктябрьская «Правда» об искусстве и литературе", стр. 99.

Банкротство старого "Сатирикона" стало особенно ощутимым в конце 1913 года. Лучшим его номером был 34-й, посвященный осмеянию российского обывателя Ивана Ивановича Иванова, но и он - несравненно мельче памятного всем специального номера "О пошлости", выпущенного в 1910 году, "Сатирикон" прекратил свое существование на 16 номере в 1914 году. Популярность у него перехватил "Новый Сатирикон", уверивший читателя, что журнал, "который неустанно старался очищать и развивать вкус среднего русского читателя, привыкшего к полуграмотным распивочным листкам, - этот «Сатирикон» не может и не должен погибнуть" *.

* "Новый Сатирикон", 1913, № 1, стр. 2.

"Новый Сатирикон" был продолжением старого. "Итак, - сообщила редакция 6 июня 1913 г., - «Новый Сатирикон» - это старый «Сатирикон», а старый «Сатирикон» - это фактически новый «Сатирикон», начавший свою жизнь всего две-три недели тому назад и пока заявивший себя только почтительным подражанием прежнему «Сатирикону»" *.

* Там же.

Переезжая на "новую квартиру", сатириконцы забрали с собой лучшие силы и сохранили те отделы журнала, которыми они особенно дорожили: "Волчьи ягоды" (сатира на злобу дня), "Перья из хвоста" (еженедельная полемика с публицистами иного направления) и свой почтовый ящик. Состав сотрудников почти не изменился. Правда, место секретаря редакции Потемкина занял Ефим Зозуля, начавший сотрудничать еще в журнале Корнфельда. На страницах журнала появились новые имена (О. Мандельштам, В. Липецкий и др.), но его облик остался прежним. Об этом свидетельствует хотя бы письмо Е. Зозули к И. Ясинскому: "Ваши стихотворения (присланные) слишком лиричны, нежны и в лучшем смысле слова безоблачно поэтичны, - пишет Зозуля, возвращая рукопись Ясинскому. - Между тем сатириконские традиции требуют от стихотворений, как и от прозы, сатиризма или юмора, или же по крайней мере резкости, во всяком случае какой-нибудь кривизны" *.

* Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Архив И. Ясинского.

Редакция "Нового Сатирикона" считала своим долгом сохранить традиции старого. Но уже в третьем номере журнала А. Радаков пожаловался, что сатириконцам приходится мучительно "ломать голову", чтобы придумать интересную и политически цензурную карикатуру. В № 11 не был пропущен рисунок, и редакция напечатала на последней странице разговор сотрудников с "Сатириконом" - "самым большим, самым толстым и самым неисправимым оптимистом".

"Когда мы приходим к нему, повесив голову, он уже знает, в чем дело, и ласково ободряет нас:
- Опять, дети, неприятность?
- Опять, отец.
- Цензура?
- А то кто же...
- А много рисунков погибло?
- Три.
- Конечно, лучшие?
- Можете ли вы думать иначе!
- Хе-хе. Ничего. Видите ли, все у вас шиворот навыворот... У обыкновенных родителей не живут хилые, плохие дети, а у вас - самые сильные, здоровые...
- И самое ужасное, что читатель не знает об этом, - вздыхает редактор.
- А ты, сынок, напиши. Не в тексте, а так где-нибудь, в объявлениях о подписке напиши. Как будто, мол, вскользь... Тяжко, мол.
Редактору что... Он и написал" *.
* "Новый Сатирикон", 1913, № 11, стр. 12.

Пытаясь хоть как-то высказаться, сатириконцы пускаются в 1913 г. на всякие хитрости. Они прячут в разделе "Иностранный юмор" следующую реплику редакции:

"Часто по независящим от редакции обстоятельствам многие вопросы общественной жизни остаются для нас закрытыми. Время от времени "Новый Сатирикон" будет помещать страницу иностранного юмора, посвященную какому-либо одному вопросу - рабочему, военному, судебному... На этой странице мы помещаем рисунки о рабочих французского рисовальщика Вильета и немецкого - Арнольдо".

Под одним рисунком - разговор рабочих, озаглавленный очень выразительно: "Два фронта":

" - Что же хозяин не доканчивает новое помещение около фабрики?
- Ждет... Он не знает, забастуем ли мы, так как нам прибавили очень мало, или останемся довольны. Не знает - вешать ли вывески и надписи: «дешевая продажа пива» и позвать толстую кельнершу, или вставить в окна решетки и позвать шуцмана" *.
* "Новый Сатирикон ?>, 1913, № 20, стр. 11

Так журнал смог откликнуться на многочисленные забастовки рабочих, прокатившиеся по всей России после ленского расстрела. Обычно подписи под такими "иностранными" рисунками делались самими сатириконцами. Пример другого завуалированного отклика на события дня - "Иностранный юмор" в № 21 за тот же год. Здесь изображен террорист, у ног которого лежит распиленная царская корона. Рисунок назван "Жертва времени", а подпись под ним подробно повествует, как совершенствуют террористы свою "технику" (сначала орудовали ломом, теперь овладели химией и теорией взрывчатых веществ). "Сатирикон" иронически комментирует: "Правительство хитро проводит свой план обязательного обучения народа" *. Эта "иностранная" страничка звучит очень уж по-русски.

* "Новый Сатирикон", 1913, № 21, стр. 15.

Подобные странички и раньше печатались в "Сатириконе", но теперь иностранные темы становятся преимущественно средством маскировки "крамольных" мыслей. Журнал печатает "персидскую" сказку Полярного "О насмешнике", в которой автор "сочувствует" бедному приставу: "Пристав, ты мой бедный персидский пристав! Приставили тебя, горький ты мой, к участку глотку драть! И вот хочешь - не хочешь - кричи... И голосовые связки давно уже ты надорвал... Жалко мне тебя, пристав, ах как жалко!" *

* "Новый Сатирикон", 1913, № 8, стр. 6.

Эта сказочка помещена неподалеку от ядовитой карикатуры Ре-Ми, изображающей эволюцию русской "свободы" за 1907-1913 гг. Как уверяет художник, в 1913 г. от гения Свободы, которого "персидские приставы" усердно поливали из "огнетушителя", остался только скелет на костылях.

Специальный номер "Нового Сатирикона" в 1913 г. посвящен делу Бейлиса *. Как известно, дело было сфабриковано правительством, чтобы предотвратить нарастание оппозиционных настроений в стране. Приказчика киевского кирпичного завода еврея Бейлиса обвинили в ритуальном убийстве христианского мальчика Андрея Ющинского. В действительности, Ющинского убила воровская шайка Веры Чеберяк из боязни доноса. Суд, происходивший в сентябре - октябре 1913 г., был инсценирован киевскими черносотенцами при содействии министра внутренних дел Маклакова и министра юстиции Щегловитова. Неприглядную роль в подготовке процесса играл департамент полиции. Впоследствии стало известно, что в составе суда присяжных было пятеро членов черносотенных союзов.

* Номер был арестован цензурой.

Правительство всеми силами стремилось обвинить Бейлиса: с помощью этого процесса можно было вновь вызвать волну еврейских погромов и тем самым отвлечь массы от революции. Главными свидетелями обвинения были киевские взломщики и воры из притона Веры Чеберяк - истинные уоийцы Ющинского.

Присяжные заседатели (в основном крестьяне) вынесли Бейлису оправдательный приговор, возмущенно принятый правыми кругами общества. Особенно неистовствовали черносотенные издания - "Земщина" и др., а также официозное "Новое время". Эту компанию изобразил Ре-Ми на обложке № 23 "Нового Сатирикона". "Земщина", "Новое время" и К° упрекают присяжного заседателя, символизирующего весь русский народ: "Ах, мужичок, мужичок! Что ты сделал! Неужели же ты не хотел, чтобы наша дорогая родина помолодела на пять столетий".

С убийственным сарказмом здесь высмеивается лживая фразеология реакционных изданий, щеголявших своей любовью к родине и одновременно оправдывающих изуверства, достойные средневековья. "Средневековье" - так и назван рассказ Аверченко о "ритуальных" убийствах, которые всюду мерещатся черносотенцам. Другой отклик "Нового Сатирикона" на дело Бейлиса - "Полный словарь слов" Фомы Опискина. Вот несколько выдержек из него:

"А - Абвинительный приговор - слово, которое с особенным смаком писалось не совсем грамотными правыми газетами. Как известно, ажидания их не аправдались".
"У. - Убийцы - люди, присутствовавшие на свидетельской скамье. О них на суде не говорили как об убийцах, потому что о присутствующих вообще не принято говорить".
"Ф - Фемида - Женщина, все время придерживающая рукой повязку на глазах, чтобы компания Веры Чеберяк не украла ее" *.
* "Новый Сатирикон", 1913, № 23, стр. 2-3

Конец дела Бейлиса и заметное оживление общественной борьбы на время порождают у некоторых сатириконцев светлые надежды. В. Воинов пишет стихотворение "У разбитого корыта":

И только тот - боец, кто гордый ясным духом,
Свой вызов понесет и в мертвую лазурь,
Кто и в немой тиши заслышит жадным ухом
И голос вещих труб, и радость новых бурь.

С ним перекликается А. Будищев:

И опять я спросил: "Если ж снова
Всем наденут повязки на рот,
Кто добудет свободное слово?
И услышал я гордо: "Народ!".

Но такое настроение характерно только для Воинова, Будищева, да еще, пожалуй, Антипова. Остальные сатириконцы по-прежнему не видят пути вперед. Как лирическая исповедь, звучит стихотворение Бухова "Теперь":

Каждый день, как ошалевший пьяный,
Бредит сном ужасной пустоты.
Все безмолвно, даже балаганы,
Где когда-то прыгали шуты.
Позабыться? Многие б хотели,
Да куда, куда же им идти?
Так в глуши упрямые метели
Заметают наглухо пути...

Основанием для подобных настроений отчасти послужил новый законопроект о печати, принятый з 1913 г. Ре-Ми выразительно охарактеризовал его сущность в карикатуре "Печальная нота": Редактор уныло стоит над черным гробом.

"Редактор: Я конечно, знал, что законопроект о печати будет отложен в долгий ящик... но я не думал, что этот ящик будет такой формы"*.
* "Новый Сатирикон", 1913, № 26, обложка.

В том же номере "Новый Сатирикон" с грустью сообщил о смерти Фомы Опискина. Этим псевдонимом Аверченко подписывал в журнале наиболее злые отклики на события российской жизни. "Смерть" Фомы означала отказ главного редактора (а фактически и всего "Нового Сатирикона") от политической сатиры, ставшей немыслимой в свете новых правил о печати.

Последней политической "шпилькой" в "Новом Сатириконе" 1913 г. является выпад против министра торговли и промышленности С.И.Тимашева, отмечавшего 35-летний юбилей своей деятельности. Журнал "поздравил" сановного министра, изобразив его в семейном кругу, примеряющим новый парадный мундир (рис. Ре-Ми).

"Жена: Ах, дружок, какая прекрасная форма!
Муж: Э, что там форма! А ты подумай, - какое содержание!" *.
* "Новый Сатирикон", 1913, № 27, обложка.

Художник иронизировал: "Содержание важнее формы", намекая на министерский оклад и доходы Тимашева от Государственного банка. Но такие выпады встречаются в "Сатириконе" все реже. Аверченко с мрачной иронией пророчил себе судьбу редактора газеты города Свинопрогалинска: замученный цензурой и административными репрессиями, он отравился на глазах городского головы. Финал рассказа таков:

"Свинопрогалинцы читают теперь только то, что написано на заборах. Есть там часть официальная, есть и неофициальная, - которую исправничий рассыльный Харитошка усердно затирает тряпкой" *.
* "Новый Сатирикон", 1913, № 25, стр. 3.

С чувством грусти и тревоги за судьбу журнала сатириконцы праздновали свой пятилетний юбилей. В статье "Юбиляр" редакция попыталась подвести итоги своей деятельности, выяснить направление и облик журнала.

"Ему, этому «Сатирикону», пять лет, - писала она. - Пять лет мы воспитывали его, как нам подсказывал наш ум и совесть. Иногда мальчик оступался, иногда плакал, иногда бывал груб, - пусть простит нам это друг читатель! Воспитание ребенка в стране, где так много людей, воспитанных по «Домострою», очень трудно.
Иногда бич сатиры и юмора в его руках по многим причинам, от нас зависящим и от нас не зависящим, наказывал провинившихся недостаточно сильно, иногда юбиляр по молодости лет и по резвости характера забывал, что в его руках бич Сатиры и гонял им кубарики... да, это было, но никогда не было, чтобы бич Сатиры в его руках превращался в изящный хлыст, угодливо погоняющий лошадей его сиятельства к «парадному подъезду».
Были за эти годы дни больших радостей, разочарований, печали и даже отчаяния одинокого человека, не верящего в нужность того, что он делает, и почти всегда в эти трудные минуты ты приходил к нам на помощь, друг-читатель, за что мы тебе приносим нашу великую благодарность" *.
* "Новый Сатирикон", 1913, № 28, стр. 9.

Многое в этой исповеди сатириконцев искренне и справедливо. "Сатирикон", действительно, часто грешил легкомыслием, порой - грубостью, но никогда не заискивал перед царской властью. Он самоотверженно старался развить вкус среднего читателя, привыкшего к полуграмотным юмористическим изданиям. Именно "Сатирикон" познакомил его с произведениями многих зарубежных юмористов. Сатириконские художники осваивали творческую манеру Домье, Каран д'Аша (Э. Пуаре) и Т. Гейне, подражали Р. Вильке, О. Гульбрансону и др. Литераторы тяготели к Р. Демелю, Ф. Ведекинду, К. Лилиенкрону, Р. Рильке. Даже с Марком Твеном Россия по-настоящему познакомилась благодаря усилиям "Сатирикона", широко пропагандировавшего его творчество.

Парадоксально сочетая романтическую чувствительность и скептическую усмешку, опереточную легкость и гротескное обличение, сатириконцы отразили карикатурные стороны тогдашней действительности.

Без преувеличения можно сказать, что в свои лучшие годы "Сатирикон" был самым популярным сатирическим журналом в России. Его цитировали депутаты с трибуны Государственной Думы, министры и сенаторы - с трибуны Государственного Совета. Это свидетельствовало о том, что журнал "сыграл в русском обществе неожиданную для сатирического издания роль" *. В залах Дворянского собрания устраивались балы "Сатирикона", а в помещении "Аполлона" - художественные выставки **.

* "Новый Сатирикон", 1913, № 1, стр. 2.
** Вот что вспоминает художник С. Маковский о выставке 1910 г.: "...Одним из видных экспонатов на ней оказался злостный шарж Ремизова на меня самого - устроителя выставки. Шарж безжалостный, язвительней не придумать, да еще чуть ли не трех аршин в высоту!" ("Возрождение", 1931, № 2133).

Разумеется, творчество сатириконцев было ограниченным. Можно спорить о значении их критики, но нельзя отрицать тот факт, что журнал наглядно продемонстрировал потрясающую духовную нищету русского либерализма и высмеял многих "столпов" царского самодержавия, доживающего свои последние дни.

Творческая манера сатириконцев сильно отличалась от смеха Салтыкова-Щедрина или Некрасова. Обращаясь к "рыцарю скорби и гнева", В. Воинов пытался доказать, что смех сатириконцев был единственно возможной формой сатиры в те суровые годы:

Мы - дети шутки, дети смеха,
Наивны наши голоса,
Как перепев лесного эха,
Легко плывущий в небеса...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы вам споем и про наяду,
И про кипучие ключи,
Но в наших песнях много яду,
Но в наших красках есть бичи!

Упрекнув "рыцаря скорби и гнева" в непонимании существа сатириконской поэзии, В. Воинов закончил так:

Не нападай на нас, дружище!
Раскинь, миляга головой:
Что хуже: "смех ли на кладбище"
Иль над "живым" надгробный вой?

"Рыцарю скорби и гнева"

Грустная ирония и ядовитый сарказм "Сатирикона" были порождены тем бесчеловечным режимом, в котором задыхалась Россия после разгрома первой революции. И, конечно, немалой заслугой журнала было то, что он смог коснуться хотя бы некоторых больных мест российского бытия.

Критическое отношение к самодержавному строю после 1905 г. у большинства сатириконских писателей быстро переросло в чувство скептицизма. Такое мироощущение предельно обострило у них восприимчивость к малейшей дисгармонии, ко всякого рода искажениям и уродствам в человеческих отношениях, в поведении и психологии людей. Вот почему бичи "Сатирикона" очень часто поражали действительно болезненные явления русской жизни, служившие опорой реакции и тормозом общественного прогресса.

Вспоминая в день юбилея "жертвы" "Сатирикона", его сотрудники называли имена реакционных церковников и царских министров, кровавых "усмирителей", черносотенцев и лидеров правых партий, консервативных журналистов. Но теперь, в 1913 г., сатириконцы все время чувствуют непрочность своего положения. "Кто знает, будет ли у нас 10-летний юбилей?" - сокрушается Аверченко *.

* Новый Сатирикон", 1913, № 28, стр. 7.

Неуверенность в завтрашнем дне сатириконцы непременно связывали со своей зависимостью от цензуры. Но причины ее гораздо глубже. Оказавшись в идейном тупике, "Новый Сатирикон" стал суетливо метаться, чтобы угодить на все вкусы. Об этом откровенно рассказал А. Радаков в юбилейном обращении к Другу-Читателю *. Маленький Сатир пришел в суровую северную страну, чтобы узнать,

"неужели же люди этой страны разучились улыбаться?
- Я хочу видеть их улыбку, больше мне ничего не надо.
- Смеяться надо умеючи - сказал прохожий, - пойдем, я тебя познакомлю со знающим человеком".

"Знающий человек" заявил, что России нужен "смех ради смеха", т.к. она давно ждет "немножко Линдера" *. "Сатирикон" послушался его совета, но обыватель не смеялся.

* Макс Линдер - комический киноактер.

Другой "знающий человек" рекомендовал сделать журнал веселым и фривольным, чтобы он прививал толпе тонкие эстетические вкусы. "Сатирикон" исполнил и это, но обыватель не смеялся.

Третий заявил, что России, как и прежде, нужна муза мести и печали. "Сатирикон" пригласил ее на свои страницы, но обыватель все-таки не смеялся. Тогда "Сатирикон" разделся и с горя пошел топиться. Вот тут-то обыватель засмеялся. Так иронизировал Радаков над эволюцией собственного журнала.

Однако узнав вкусы обывателя, "Новый Сатирикон" так и не пожелал одеться. Раньше он "раздевал" ренегатствующего интеллигента, обнажая перед читателем его мерзкую душу, теперь оказался "голым" сам. Успех его испортил: он начал щеголять своим цинизмом. В момент нового общественного подъема у "Нового Сатирикона" не оказалось достойной идейной одежды, чтобы выразить веяние времени. Былой радикализм сатириконцев сменился бесформенным и хаотичным мироощущением без какого-либо политического стержня.

Одна из сильных сторон сатириконцев состояла в отрицании обывательщины, понимаемой очень широко. Но лукавый бес мещанства постепенно затягивал их в свои силки и в конце концов победил. "Сатирикон" начал сдаваться, от обличения мещанства временами переходя к его апологии. Восставая против мещанской морали, журнал ориентировался на мелкобуржуазную, мещанскую же среду. Поэтому его выступления были обречены на неудачу.

Дух социального протеста и просто резкая критика постепенно исчезли в "Новом Сатириконе". На смену пришли утонченное версификаторство, взвинченная парадоксальность и эротизм. Эволюционизируя, "Новый Сатирикон" все больше становился похожим на рядовое буржуазное издание, что особенно заметно сказалось в годы первой мировой войны.