Ч. Дарвин ВОСПОМИНАНИЯ О РАЗВИТИИ МОЕГО УМА И ХАРАКТЕРА Автобиография

 

Части седьмая-девятая
ЖИЗНЬ В ДАУНЕ

 

Жизнь в Дауне с 14 сентября 1842 г. до настоящего времени (1876 г.). - После того как в течение некоторого времени наши поиски в Суррее и других местах оказались безрезультатными, мы нашли и купили дом, в котором живем теперь. Мне понравилось разнообразие растительности, свойственное меловой местности и столь непохожее на то, к чему я привык в Центральных графствах; еще более понравились мне полное спокойствие и подлинно сельский характер этого места [164]. Однако это вовсе не такое глухое место, каким изображает его какой-то писатель в одном немецком журнале, заявляя, что добраться до моего дома можно только по тропинке, доступной одним мулам! Наше решение поселиться здесь оказалось удивительно удачным в одном отношении, которого мы не могли бы и предвидеть: место это очень удобно для того, чтобы нас могли часто навещать наши дети, которые никогда не упускают возможности сделать это, если позволяют обстоятельства.

Вероятно, мало кто вел такую уединенную жизнь, как мы. Если не считать непродолжительных поездок в гости к родственникам, редких выездов на взморье или еще куда-нибудь, мы почти никуда не выезжали. В первый период нашего пребывания [в Дауне] мы изредка бывали в обществе и принимали немногих друзей у себя; однако мое здоровье всегда страдало от любого возбуждения - у меня начинались припадки сильной дрожи и рвоты. Поэтому в течение многих лет я вынужден был отказываться решительно от всех званых обедов, и это было для меня известным лишением, потому что такого рода встречи всегда приводили меня в прекрасное настроение. По этой же причине я мог и сюда, в Даун, приглашать только очень немногих ученых, с которыми я был знаком. Пока я был молод и здоров, я был способен устанавливать с людьми очень теплые отношения, но в позднейшие годы, хотя я все еще питаю очень дружеские чувства по отношению ко многим лицам, я потерял способность глубоко привязываться к кому бы то ни было, и даже к моим добрым и дорогим друзьям Гукеру и Гёксли я привязан уже не так глубоко, как в былые годы. Насколько я могу судить, эта прискорбная утрата чувства [привязанности] развивалась во мне постепенно - вследствие того, что я опасался утомления, а затем и вследствие [действительно наступавшего] изнеможения, которое подконец сочеталось в моем представлении со встречей и разговором в течение какого-нибудь часа с кем бы то ни было, за исключением моей жены и детей.

Главным моим наслаждением и единственным занятием в течение всей жизни была научная работа, и возбуждение, вызываемое ею, позволяет мне на время забывать или и совсем устраняет мое постоянное плохое самочувствие. Мне нечего поэтому рассказывать о всех дальнейших годах моей жизни, кроме сведений о публикации нескольких моих книг. Может быть, некоторые подробности, касающиеся истории их возникновения, заслуживают того, чтобы остановиться на них.
 

Слева - дом Дарвина в Дауне. Вверху - кабинет Дарвина, где было написано "Происхождение видов"

 

Мои печатные труды. - В начале 1844 г. были опубликованы мои наблюдения над вулканическими островами, посещенными во время путешествия на “Бигле”. В 1845 г. я затратил много труда на подготовку нового издания моего “Дневника изысканий”, который первоначально был опубликован в 1839 г. в виде одной из частей труда Фиц-Роя. Успех этого первого моего литературного детища все еще доставляет моему тщеславию большее удовольствие, чем успех какой-либо другой из моих книг. Даже по сей день в Англии и Соединенных Штатах существует постоянный спрос на эту книгу; она была вторично переведена на немецкий язык, ее перевели также на французский и другие языки. Такой успех книги о путешествии, и притом - научном путешествии, спустя столько лет после первого ее издания, вызывает удивление. В Англии разошлось десять тысяч экземпляров второго издания [165]. В 1846 г. была опубликована моя работа “Геологические наблюдения над [берегами] Южной Америки”. В небольшом дневнике, который я постоянно вел [166], я записал, что три мои книги по геологии (включая “Коралловые рифы”) потребовали четырех с половиною лет непрерывного труда, “а ныне прошло десять лет со времени моего возвращения в Англию. Как много времени потерял я из-за болезни!” Об этих трех книгах мне нечего сказать, кроме того, что, к моему удивлению, недавно потребовалось новое издание их [167].

В октябре 1846 г. я начал работать над “Усоногими [раками]”. Во время пребывания на побережье Чили я нашел чрезвычайно любопытную форму, которая вбуравливается в раковины Concholepas [168]; она настолько сильно отличается от всех других усоногих, что мне пришлось для этой единственной формы создать новый подотряд [169]. Недавно родственный род сверлящих [усоногих] был найден у берегов Португалии. Чтобы разобраться в строении моей новой формы усоногих, я занялся изучением и анатомированием ряда обычных форм, и это постепенно привело меня к исследованию всей группы. В течение восьми ближайших лет я непрерывно работал над этим предметом и в конце концов издал два толстых тома, содержащих описание всех известных современных видов, и два тонких in quarto о вымерших видах. Не сомневаюсь, что сэр Э. Литтон-Булвер [170], выведя в одном из своих романов некоего профессора Лонга, который написал два увесистых тома о ракушках, имел в виду меня.

Хотя я занимался этим трудом в продолжение восьми лет, но, как я отмечаю в своем “Дневнике”, около двух лет из этого времени были потеряны мною из-за болезни. Именно по этой причине я поехал в 1848 г. на несколько месяцев в Молверн [171], чтобы провести там курс гидропатического лечения; оно подействовало на меня очень хорошо, так что, вернувшись домой, я оказался в состоянии вновь приступить к работе. Однако здоровье мое было настолько плохо, что когда 13 ноября 1847 г. [172] умер мой дорогой отец, я не мог ни присутствовать на его похоронах, ни выполнить,обязанности одного из его душеприказчиков.

Думаю, что мой труд об усоногих раках имеет немалую ценность, так как помимо того, что я описал несколько новых и замечательных форм, я выяснил гомологию различных частей [их тела], открыл цементный аппарат, хотя ужасно напутал с цементными железами [173], и, наконец, доказал существование у определенных родов мельчайших дополнительных самцов, паразитирующих на гермафродитных особях [174]. Это последнее открытие в конце концов полностью подтвердилось, хотя однажды какому-то немецкому автору вздумалось нацело приписать его моему плодовитому воображению [175]. Усоногие представляют собой сильно варьирующую и трудно поддающуюся классификации группу видов, и мой труд оказал мне весьма большую пользу при обсуждении в “Происхождении видов” принципов естественной классификации. И тем не менее я сомневаюсь в том, стоило ли затрачивать на этот труд так много времени.

Начиная с сентября 1854 г. я посвящал все свое время приведению в порядок гигантской массы заметок, а также наблюдениям и экспериментам по вопросу о трансмутации видов. Во время путешествия на “Бигле” на меня произвели глубокое впечатление,[во-первых], открытие в пампасской формации [Патагонии] гигантских ископаемых животных, которые были покрыты панцирем, сходным с панцирем современных броненосцев, во-вторых, то обстоятельство, что по мере продвижения по материку [Южной Америки] в южном направлении близко родственные [виды] животных определенным образом замещают одни других, и, в-третьих, южноамериканский характер большинства обитателей Галапагосского архипелага, в особенности же тот факт, что [близко родственные] виды различных островов архипелага известным образом незначительно отличаются друг от друга; [при этом] ни один из островов [архипелага] не является, по-видимому, очень древним в геологическом смысле [176].

Было очевидно, что такого рода факты, так же как и многие другие, можно было объяснить [только] на основании предположения, что виды постепенно изменялись, и проблема эта стала преследовать меня. Однако в равной мере было очевидно и то, что ни действие окружающих условий, ни воля организмов (особенно, когда идет речь о растениях) не в состоянии объяснить бесчисленные случаи превосходной приспособленности организмов всякого рода к их образу жизни, например. приспособленности дятла или древесной лягушки к лазанию по деревьям или приспособленности семян к распространению при помощи крючков или летучек. Меня всегда крайне поражали такого рода приспособления, и мне казалось, что до тех пор, пока они не получат объяснения, почти бесполезно делать попытки обосновать при помощи косвенных доказательств тот факт, что виды [действительно] изменялись.

После того как я вернулся в Англию, у меня явилась мысль, что, следуя примеру Ляйелля в геологии и собирая все факты, которые имеют хотя бы малейшее отношение к изменению животных и растений в условиях одомашнения и в природе, удастся, быть может, пролить некоторый свет на всю проблему в целом. Моя первая записная книжка была начата в июле 1837 г. [177] Я работал подлинно бэконовским методом [178] и без какой бы то ни было [заранее созданной] теории собирал в весьма обширном масштабе факты, особенно - относящиеся к одомашненным организмам, путем печатных запросов, бесед с искусными животноводами и садоводами и чтения обширной литературы. Когда я просматриваю список всякого рода книг, включая сюда целые серии журналов и трудов [ученых обществ], которые я прочитал и из которых сделал извлечения, я сам поражаюсь своему трудолюбию. Вскоре я понял, что краеугольным камнем успехов человека в создании полезных рас животных и растений был отбор. Однако в течение некоторого времени для меня оставалось тайной, каким образом отбор мог быть применен к организмам, живущим в естественных условиях.

В октябре 1838 г., т.е. спустя пятнадцать месяцев после того, как я приступил к своему систематическому исследованию, я случайно, ради развлечения прочитал книгу Мальтуса “О народонаселении” и так как благодаря продолжительным наблюдениям над образом жизни животных и растений я был хорошо подготовлен к тому, чтобы оценить [значение] повсеместно происходящей борьбы за существование, меня сразу поразила мысль, что при таких условиях благоприятные изменения должны иметь тенденцию сохраняться, а неблагоприятные - уничтожаться. Результатом этого и должно быть образование новых видов. Теперь, наконец, я обладал теорией, при помощи которой можно было работать [179], но я так сильно стремился избежать какой бы то ни было предвзятой точки зрения, что решил в течение некоторого времени не составлять в письменной форме даже самого краткого очерка теории. В июне 1842 г. я впервые решился доставить себе удовлетворение и набросал карандашом на 35-ти страницах очень краткое резюме моей теории; в течение лета 1844 г. я расширил это резюме до очерка на 230-ти страницах, который я тщательно переписал и храню у себя до настоящего времени [180].

Но в то время я упустил из виду одну проблему, имеющую огромное значение, и меня изумляет, - если только не вспомнить анекдота о колумбовом яйце, - каким образом я мог не обратить внимания как на самую проблему, так и на путь к ее разрешению. Проблема эта - тенденция органических существ, происходящих от одного и того же корня, расходиться, по мере того как они изменяются, в своих признаках. Тот факт, что они значительно разошлись, с очевидностью следует из принципа, на основании которого мы в состоянии всевозможные виды классифицировать в роды, роды - в семейства, семейства - в подотряды и так далее; я точно помню то место дороги, по которой я проезжал в карете, где, к моей радости, мне пришло в голову решение этой проблемы; это было много времени спустя после моего переезда в Даун [181]. Решение это, как я полагаю, состоит в том, что измененное потомство всех господствующих и количественно возрастающих форм имеет тенденцию приспособиться к многочисленным и весьма разнообразным [по своим условиям] местам в экономии природы [182].

В начале 1856 г. Ляйелл посоветовал мне изложить мои взгляды с достаточной подробностью, и я сразу же приступил к этому в масштабе, в три или четыре раза превышавшем объем, в который впоследствии вылилось мое “Происхождение видов”, - и все же это было только извлечение из собранных мною материалов. Придерживаясь этого масштаба, я проделал около половины работы, но план мой был полностью расстроен, когда в начале лета 1858 г. м-р Уоллес [183], который находился тогда [на островах] Малайского архипелага, прислал мне свой очерк “О тенденции разновидностей к неограниченному отклонению от первоначального типа”; этот очерк содержал в точности ту же теорию, что и моя. М-р Уоллес выразил желание, чтобы я - в случае, если я отнесусь одобрительно к его очерку - переслал его для ознакомления Ляйеллю.
 

А. Р. Уоллес (A. Wallace)

Обстоятельства, при которых я согласился по просьбе Ляйелля и Гукера на опубликование извлечения из моей рукописи [1844 г.] и моего письма к Аза Грею [184] от 5 сентября 1857 г. одновременно с очерком Уоллеса, изложены в “Journal of the Proceedings of the Linnean Society” за 1858 год, стр. 45 [185]. Сначала мне очень не хотелось идти на это: я полагал, что м-р Уоллес может счесть мой поступок совершенно непозволительным, - я не знал тогда, сколько великодушия и благородства в характере этого человека. Ни извлечение из моей рукописи, ни письмо к Аза Грею не предназначались для печати и были плохо написаны. Напротив, очерк м-ра Уоллеса отличался прекрасным изложением и полной ясностью. Тем не менее, наши изданные совместно работы привлекли очень мало внимания, и единственная заметка о них в печати, которую я могу припомнить, принадлежала профессору Хоутону из Дублина, приговор которого сводился к тому, что все новое в них неверно, а все верное - не ново [186]. Это показывает, насколько необходимо любую новую точку зрения разъяснить с надлежащей подробностью, чтобы привлечь к ней всеобщее внимание.

Первоначальный проект титульного листа “Происхождения видов”, составленный собственноручно Дарвином:
“Извлечение из труда о происхождении видов и разновидностей путем естественного отбора.
Чарлза Дарвина, М.П., члена Королевского, Геологического и Линнеевского обществ. Лондон, и пр. и пр., 1859”.

В сентябре 1858 г. я принялся, по настоятельному совету Ляйелля и Гукера, за работу по подготовке тома о трансмутации видов, но работа часто прерывалась болезнью и непродолжительными поездками в прелестную гидропатическую лечебницу доктора Лэйна в Мур-Парке [187]. Я сократил рукопись, начатую в значительно большем масштабе в 1856 г., и завершил книгу, придерживаясь этого сокращенного масштаба. Это стоило мне тринадцати месяцев и десяти дней напряженного труда. Книга под титулом “Происхождение видов” была опубликована в ноябре 1859 г. Хотя последующие издания были значительно дополнены и исправлены, в существе своем книга осталась без изменений [188].

Совершенно несомненно, что эта книга - главный труд моей жизни. С первого момента [своего появления] она пользовалась чрезвычайно большим успехом. Первое небольшое издание в 1250 экземпляров разошлось в день выхода в свет, а вскоре после того [было распродано] и второе издание в 3000 экземпляров. До настоящего времени (1876 г.) в Англии разошлось шестнадцать тысяч экземпляров, и если учесть, насколько трудна эта книга для чтения, нужно признать, что это - большое количество. Она была переведена почти на все европейские языки, даже на испанский, чешский, польский и русский [189]. По словам мисс Бэрд, она была переведена также на японский язык и широко изучается в Японии [190]. Даже на древнееврейском языке появился очерк о ней, доказывающий, что моя теория содержится в Ветхом завете! [191]. Число рецензий было очень большим; в течение некоторого времени я собирал все, что появлялось [в печати] о “Происхождении” я других моих книгах, [тематически] связанных с ним, и число рецензий (не считая появлявшихся в газетах) достигло 265, - тогда я в отчаянии бросил это дело. Появилось и много самостоятельных этюдов и книг по вопросу [поднятому мною], а в Германии стали ежегодно или раз в два года издавать каталоги или библиографические справочники по “Дарвинизму” [192].

Успех “Происхождения” можно, я думаю, в большой мере приписать тому, что задолго до этой книги я написал два сжатых очерка и что в конечном счете она явилась результатом сокращения гораздо более обширной рукописи, которая, однако, и сама была извлечением [из обширных материалов]. Благодаря этому я имел возможность отобрать наиболее разительные факты и выводы. Кроме того, в течение многих лет я придерживался следующего золотого правила: каждый раз, как мне приходилось сталкиваться с каким-либо опубликованным фактом, новым наблюдением или мыслью, которые противоречили .моим общим выводам, я обязательно и не откладывая делал краткую запись о них, ибо, как я убедился на опыте, такого рода факты и мысли обычно ускользают из памяти гораздо скорее, чем благоприятные [для тебя]. Благодаря этой привычке, против моих воззрений было выдвинуто очень мало таких возражений, на которые я [уже заранее] Во крайней мере не обратил бы внимания или не пытался найти ответ на них.

Иногда высказывалось мнение, что успех “Происхождения” доказал, что “идея носилась в воздухе” или что “умы людей были к ней подготовлены”. Я не думаю, чтобы это было вполне верно, ибо я не раз осторожно нащупывал мнение немалого числа натуралистов, и мне никогда не пришлось встретить ни одного, который казался бы сомневающимся в постоянстве видов. Даже Ляйелл и Гукер, хотя и с интересом выслушивали меня, никогда, по-видимому, не соглашались со мною. Один или два раза я пытался объяснить способным людям, что я понимаю под естественным отбором, но попытки мои были удивительно безуспешны. Я думаю, несомненная истина заключается в том, что в умах натуралистов накопилось бесчисленное количество хорошо установленных фактов, и эти факты готовы были стать на свои места, как только была бы достаточно обоснована какая-либо теория, которая могла бы их охватить. Другим моментом, определившим успех книги, был ее умеренный размер; этим я обязан появлению очерка м-ра Уоллеса; если бы я опубликовал книгу в том объеме, в котором я начал писать ее в 1856 г., она была бы в четыре или в пять раз больше “Происхождения”, и у очень немногих хватило бы терпения прочитать ее.

Я много выиграл, промедлив с публикацией книги примерно с 1839 г., когда теория ясно сложилась у меня, до 1859 г., и я ничего не потерял при этом, ибо весьма мало заботился о том, кому припишут больше оригинальности - мне или Уоллесу, а его очерк, без сомнения, помог восприятию теории. Только в одном важном вопросе меня опередили, и мое тщеславие всегда заставляло меня жалеть об этом; вопрос этот - объяснение при помощи ледникового периода наличия одних и тех же видов растений и некоторых немногочисленных видов животных на отдаленных друг от друга горных вершинах и в полярных областях. Это воззрение так сильно нравилось мне, что я письменно изложил его в развернутом виде, и мне кажется, что Гукер прочитал написанное мною за несколько лет до того, как Э.Форбс опубликовал свой знаменитый мемуар по этому вопросу [193]. Продолжаю думать, что в тех, очень немногих, пунктах, по которым мы с ним разошлись, прав был я. Разумеется, я ни разу не намекнул в печати, что разработал это представление совершенно независимо [от Форбса].

Вряд ли что-либо другое доставило мне в процессе работы над “Происхождением” столь большое удовлетворение, как объяснение огромного различия, которое существует во многих классах между зародышем и взрослым животным, и близкого сходства между зародышами [различных видов животных] одного и того же класса. Насколько я в состоянии вспомнить, в ранних рецензиях на “Происхождение” не было сделано ни одного замечания относительно этого момента, и я выразил, помнится, свое удивление по этому поводу в одном из писем к Аза Грею. За последние годы некоторые рецензенты стали приписывать эту идею целиком Фрицу Мюллеру и Геккелю [194], которые, несомненно, разработали ее гораздо более полно и в некоторых отношениях более правильно, что это сделал я. Моих материалов по этому вопросу хватило бы на целую главу, и я должен был развернуть обсуждение его с большей подробностью, ибо очевидно, что мне не удалось произвести впечатление на моих читателей; однако именно тому, кто сумел добиться этого, и должна быть отдана, по моему мнению, вся честь [открытия].

В связи с этим должен заметить, что мои критики почти всегда обращались со мной честно, если оставить в стороне тех из них, которые не обладали научными знаниями, ибо о них и не стоит говорить. Мои взгляды нередко грубо искажались, ожесточенно оспаривались и высмеивались, но я убежден, что по большей части все это делалось без вероломства. Должен, однако, сделать исключение в отношении м-ра Майварта [195], который, как выразился о нем в письме один американец, обращался со мною, “как pettifoger” или, как сказал Гёксли, “подобно адвокату из Олд-Бейли” [196]. В общем же у меня нет никаких сомнений в том, что слишком часто мои труды расхваливались сверх всякой меры. Я рад, что избегал полемики, и этим я обязан Ляйеллю, который много лет назад по поводу моих геологических работ настоятельно рекомендовал мне никогда не ввязываться в полемику, так как она редко приносит пользу и не стоит той потери времени и того плохого настроения, которые она вызывает [197].

Каждый раз, когда я обнаруживал, что мною была допущена грубая ошибка или что моя работа в том или ином отношении несовершенна, или когда меня презрительно критиковали, или даже тогда, когда меня чрезмерно хвалили, и в результате всего этого я чувствовал себя огорченным, - величайшим утешением для меня были слова, которые я сотни раз повторял самому себе: “Я трудился изо всех сил и старался, как мог, а ни один человек не в состоянии сделать больше этого”. Вспоминаю, как, находясь в Бухте Доброго Успеха на Огненной Земле, я подумал (и кажется, написал об этом домой), что не смогу использовать свою жизнь лучше, чем пытаясь внести кое-какой вклад в естествознание. Это я и делал по мере своих способностей, и пусть критики говорят, что им угодно, в этом они не смогут разубедить меня [198].

В течение двух последних месяцев 1859 г. я был всецело занят подготовкой второго издания “Происхождения” и огромной перепиской. 7 января 1860 г. я начал приводить в порядок свои заметки для работы об “Изменениях животных и растений в условиях одомашнения”, но она была опубликована только в начале 1868 г.; задержка эта отчасти объясняется то и дело повторявшимися приступами болезни, которая один раз затянулась на семь месяцев, отчасти же - соблазном выступать в печати с работами по другим вопросам, которые в тот или иной момент больше интересовали меня.

15 мая 1862 г. вышла в свет моя небольшая книга “Опыление орхидей”; я потратил на нее десять месяцев труда, но большинство приводимых в ней фактов медленно накапливалось в продолжение нескольких предшествовавших лет. В течение лета 1839 г., а быть может, еще и летом предыдущего года, я пришел к необходимости заняться изучением перекрестного опыления цветков при посредстве насекомых - меня побудил к этому вывод, сделанный мною в ходе рассуждений о происхождении видов, а именно, что скрещивание играло важную роль в поддержании постоянства видовых форм. Я продолжал заниматься этим вопросом то больше, то меньше и в течение летних месяцев ряда следующих лет, но мой интерес к нему особенно возрос после того, как в ноябре 1841 г. я достал и прочитал по совету Роберта Броуна экземпляр замечательной книги X.К.Шпренгеля “Das entdeckte Geheimnis der Natur” [199]. До 1862 г. я специально изучал на протяжении нескольких лет процесс опыления у наших британских орхидей, и мне казалось, что целесообразнее будет подготовить исчерпывающий (насколько я в состоянии это сделать) трактат об этой группе растений, нежели использовать огромное множество данных, которые я постепенно собрал [по вопросу об опылении] в отношении других растений.

Решение мое оказалось благоразумным, ибо после выхода в свет моей книги появилось изумительное количество статей и монографических работ об опылении цветков самых различных растений, и работы эти были выполнены гораздо лучше, чем мог бы, вероятно, осуществить это я. Заслуги бедного старого Шпренгеля, так долго остававшиеся незамеченными, теперь, через много лет после его смерти, полностью признаны.

В том же году я напечатал в “Journal of the Linnean Society” статью “О двух формах, или диморфном состоянии, примулы”, а на протяжении следующих пяти лет - еще пять статей о диморфных и триморфных растениях [200]. Не думаю, чтобы что-либо еще в моей научной деятельности доставило мне столь большое удовлетворение, как то, что мне удалось выяснить значение строения [цветков] этих растений. В 1838 или 1839 г. я обратил внимание на диморфизм Linum flavum, но решил сначала, что это всего лишь случай безразличной изменчивости. Однако, исследуя обычный вид примулы, я обнаружил, что две формы встречаются у нее слишком регулярно и постоянно, чтобы можно было удовлетвориться таким взглядом на них. Вследствие этого у меня явилось почти твердое убеждение в том, что обыкновенные баранчики [Primula veris] и первоцвет [Pr. vulgaris] находятся на прямой дороге к превращению в двудомные формы и что короткие пестики у одной формы и короткие тычинки у другой имеют тенденцию к тому, чтобы оставаться недоразвитыми. С такой точки зрения и были произведены опыты над этими растениями, но как только было обнаружено, что цветки с короткими пестиками при опылении их пыльцой коротких тычинок дают больше семян, чем любой другой из четырех возможных союзов, теории недоразвития был нанесен смертельный удар. После некоторых дополнительных опытов стало очевидным, что обе формы, хотя и являются вполне выраженными гермафродитами, относятся друг к другу почти в точности так же, как два пола у любого обычного животного. У Lythrum мы встречаем еще более замечательный случай, когда в подобном же отношении одна к другой находятся три формы. Впоследствии я установил, что потомство, полученное от союза двух растений, принадлежащих к одной и той же форме, обнаруживает близкую и любопытную аналогию с гибридами, полученными от союза двух различных видов.

Осенью 1864 г. я закончил большую статью о “Лазящих растениях” и послал ее в Линнеевское общество. Работа над этой статьей отняла у меня четыре месяца, а когда я получил ее в корректуре, я до такой степени плохо чувствовал себя, что вынужден был оставить корректурные листы нетронутыми, хотя статья была написана очень плохо, а местами и весьма неясно. Статья мало обратила на себя внимания, но когда в 1875 г. она была исправлена и вышла отдельной книгой, спрос на нее был хороший. Заняться этим вопросом побудила меня небольшая статья Аза Грея о движениях усиков одного тыквенного растения, опубликованная в 1858 г. Он прислал мне семена, и, вырастив из них несколько растений, я был так очарован и вместе с тем охвачен недоумением при виде вращательных движений усиков и стеблей, - движений в сущности очень простых, но на первый взгляд кажущихся очень сложными, - что я добыл различные другие виды лазящих растений и принялся за изучение всего вопроса в целом. Он тем более привлекал меня, что я отнюдь не был удовлетворен объяснением, которое давал нам на своих лекциях Генсло, заявлявший, что вьющимся растениям свойственно естественное стремление расти вверх по спирали. Это объяснение оказалось совершенно ошибочным. Некоторые приспособления, обнаруживаемые лазящими растениями, столь же прекрасны, как приспособления орхидей, обеспечивающие перекрестное опыление.

Мой труд “Изменения животных и растений в условиях одомашнения” был начат, как уже указывалось выше, в начале 1860 г., но оставался неопубликованным вплоть до начала 1868 г. Это огромная книга, и стоила она мне четырех лет и двух месяцев напряженного труда. В ней приведены все мои наблюдения и гигантское количество собранных из различных источников фактов относительно наших домашних организмов. Во втором томе были подвергнуты обсуждению - в той мере, в какой это позволяет современное состояние наших знаний - причины и законы изменчивости, наследственности и т.д. В конце этого труда я привожу свою гипотезу Пангенезиса, которую так основательно разругали. Непроверенная гипотеза представляет небольшую ценность или и совсем не имеет ее; но если со временем кому-нибудь придется заняться наблюдениями, которые могли бы подтвердить какую-нибудь из подобных гипотез, то я окажу ему добрую услугу, так как при помощи моей гипотезы можно связать воедино и сделать понятными поразительное количество изолированных фактов. В 1875 г. вышло второе, значительно исправленное издание, стоившее мне большого труда.

Мой труд “Происхождение человека” был опубликован в феврале 1871 г. Как только я пришел к убеждению, в 1837 или 1838 г., что виды представляют собой продукт изменения, я не мог уклониться от мысли, что и человек должен был произойти в силу того же закона [201]. В соответствии с этим я начал собирать заметки по этому вопросу для своего собственного удовлетворения, так как в течение долгого времени не имел никакого намерения выступить в печати. Хотя в “Происхождении видов” совершенно но обсуждается происхождение какого-либо отдельного вида, я счел все же за лучшее - дабы ни один добросовестный человек не мог обвинить меня в том, что я скрываю свои взгляды - добавить [слова о том], что благодаря моей работе “будет пролит свет на происхождение человека и его историю” [202]. Однако, выставлять напоказ свои убеждения в вопросе о происхождении человека, не приведя никаких доказательств, было бы бесполезно, а для успеха книги [о происхождении видов] даже и вредно.

Но когда я увидел, что многие натуралисты полностью приняли учение об эволюции видов, мне показалось целесообразным обработать имевшиеся у меня заметки и опубликовать специальный трактат о происхождении человека. Замысел этот был тем более по душе мне, что он давал мне удобный случай полностью обсудить проблему полового отбора, - проблему, которая всегда очень интересовала меня. Этот вопрос и вопрос об изменениях наших домашних организмов, а также вопросы о причинах и законах изменчивости, наследственности и пр. и о перекрестном опылении растений - единственные вопросы, которые мне удалось изложить с достаточной полнотой, использовав все собранные мною материалы. “Происхождение человека” я писал три года, во и на этот раз, как обычно, часть времени была потеряна из-за болезни, а часть ушла на подготовку новых изданий [моих книг] и на другие работы меньшего объема. Второе, значительно исправленное издание “Происхождения [человека]” появилось в 1874 г.

Моя книга о “Выражении эмоций у людей [человека?] и животных” вышла в свет осенью 1872 г. Сначала я имел намерение посвятить этому вопросу только одну главу в “Происхождении человека”, но как только я начал приводить в порядок свои заметки, я увидел, что вопрос этот потребует особого трактата.

Мой первый ребенок родился 27 декабря 1839 г., и я сразу же начал делать заметки о первых проблесках различного рода выражения [эмоций], которые он проявлял, так как уже в тот ранний период я испытывал убеждение, что все самые сложные и тонкие оттенки выражения [эмоций] должны были иметь постепенное и естественное происхождение. В течение лета следующего, 1840-го, года я прочитал превосходный труд сэра Ч.Белла о выражении [эмоций] [203], и это значительно повысило интерес, который я испытывал к данному вопросу, хотя я никак не мог согласиться с мнением сэра Ч.Белла, будто различные мышцы были специально созданы для выражения [эмоций]. С тех пор я время от времени занимался этим вопросом применительно как к человеку, так и к домашним животным. Моя книга широко разошлась: 5267 экземпляров были проданы в день ее выхода в свет.

Иллюстрация из книги Ч. Дарвина "Выражение эмоций..."

Летом 1860 г. я не работал и поехал отдохнуть близ Хартфилда [204], где в изобилии встречаются два вида росянки [Drosera], и я заметил, что их листья улавливают большое количество насекомых. Я принес домой несколько экземпляров этого растения и, дав им насекомых, увидел движение щупалец; это навело меня на мысль, что насекомые были, возможно, захвачены с какой-то специальной целью. К счастью, мне пришло в голову проделать решающее испытание, поместив большое количество листьев в различные азотистые и неазотистые жидкости одинаковой плотности, и как только я обнаружил, что только первые вызывают энергичные движения [листьев], стало очевидным, что здесь открывается прекрасное новое поле для исследования.

В последующие годы, как только мне представлялся досуг, я продолжал свои опыты, и в июле 1875 г., то есть через шестнадцать лет после моих первых наблюдений, вышла в свет моя книга о “Насекомоядных растениях”. Как случалось и со всеми другими моими книгами, промедление и на этот раз принесло мне большую пользу, - после такого большого промежутка времени можно критически оценить свою собственную работу, отнесясь к ней почти так же, как если бы она была написана другим человеком. Тот факт, что при надлежащем раздражении растение выделяет жидкость, содержащую кислоту и фермент и вполне аналогичную пищеварительному соку какого-либо животного, представляет собой, несомненно, замечательное открытие.

Осенью 1876 г. я выпущу в свет мой труд “Действие перекрестного опыления и самоопыления в растительном мире”. Эта книга составит дополнение к моей работе об “Опылении орхидей”, в которой я показал, как совершенны средства к перекрестному опылению; здесь же я покажу, как важны его результаты. К постановке многочисленных, продолжавшихся одиннадцать лет опытов, излагаемых в этой книге, меня побудило одно чисто случайное наблюдение; и действительно, понадобилось, чтобы этот случай повторился, прежде чем мое внимание оказалось полностью прикованным к замечательному факту, который заключается в том, что сеянцы, происходящие от самоопыленных растений, уступают по своей высоте и силе, и притом уже в первом поколении, сеянцам, происходящим от растений, опыленных перекрестно. Надеюсь также вновь выпустить в свет пересмотренное издание моей книги об орхидеях, а в будущем - и мои статьи о диморфных и триморфных растениях, присоединив к ним некоторые дополнительные наблюдения по смежным вопросам, до сих пор не приведенные еще мною в порядок за отсутствием времени. После того, вероятно, силы мои иссякнут, и я готов буду воскликнуть: “Nunc dimittis” [205].

Добавление (написано 1 мая 1881 г.). - Книга “Действие перекрестного опыления и самоопыления” вышла в свет осенью 1876 г. Результаты, приведенные в этой книге, объясняют, как мне кажется, бесчисленные и изумительные приспособления к переносу пыльцы с одного растения на другое того же вида. Теперь, однако, я считаю - главным образом на основании наблюдений Германа Мюллера, - что мне следовало решительнее, чем я это сделал, настаивать на существовании многочисленных приспособлений к самоопылению, хотя я был хорошо осведомлен о большом числе такого рода приспособлений [206]. Значительно расширенное издание моей работы “Опыление орхидей” вышло в 1877 г.

В том же году появилось сочинение “Различные формы цветов и т.д.”, а в 1880 г. - второе издание его. Эта книга состоит в основном из нескольких статей о гетеростильных цветках; в статьи эти, первоначально опубликованные Линнеевским обществом, были внесены исправления и дополнения на основании многих новых данных, в том числе - наблюдений над некоторыми другими случаями, когда одно и то же растение приносит цветки двоякого рода. Как уже было отмечено выше, ни одно из моих маленьких открытий не доставило мне такого большого удовольствия, как выяснение значения гетеростильных цветков. Результаты иллегитимного скрещивания такого рода цветкон кажутся мне чрезвычайно важными, так как они имеют отношение к вопросу о бесплодии гибридов [207]; между тем только немногие ученые обратили внимание на эти результаты.

В 1879 г. я опубликовал перевод книги д-ра Эрнста Краузе “Жизнь Эразма Дарвина” и дополнил ее очерком о характере и привычках моего деда на основании принадлежащих мне материалов. Эта маленькая биография заинтересовала очень многих лиц, и меня удивляет, что она разошлась всего лишь в количестве 800 или 900 экземпляров. Так как я случайно забыл упомянуть о том, что д-р Краузе расширил и исправил свою статью в Германии еще до того, как она была переведена [на английский язык], м-р Сэмюэл Батлер разразился с почти безумном злобой бранью по моему адресу. Я никогда не мог понять, чем собственно я так жестоко обидел его. Этот инцидент вызвал некоторую полемику в газете “Athenaeum” и в “Nature”. Я представил все документы нескольким добросовестным судьям, а именно: Гёксли, Лесли Стивену, Личфилду и другим, и все они единодушно признали, что нападение Батлера было настолько лишено какого бы то ни было основания, что не заслуживает никакого публичного ответа, тем более, что я сразу же выразил м-ру Батлеру свое сожаление по поводу случайно допущенного мною упущения. В утешение Гёксли привел мне несколько немецких строк из Гёте, который подвергся нападению со стороны одного лица; содержание их заключалось в том, “что у каждого кита есть своя вошь" [208].
 

Томас Гексли (T.H. Huxley)

В 1880 г., пользуясь помощью Френка [209], я опубликовал нашу книгу “Способность к движению у растений”. На нее пришлось затратить немало тяжелого труда. Книга эта находится в таком же примерно отношении к моей небольшой книге о “Лазящих растениях”, как “Перекрестное опыление” к “Опылению орхидей”, ибо невозможно было бы в согласии с принципом эволюции объяснить образование лазящих растений в столь многочисленных и чрезвычайно различных группах, не предположив, что в какой-то слабой степени аналогичного рода способность к движению присуща всем видам растений. Я доказал, что так в действительности и обстоит дело, а затем я пришел к довольно широкому обобщению, а именно, что все обширные и важные группы движений, возбуждаемых светом, силой тяжести и т. д., представляют собой измененные формы одного коренного движения - круговой нутации. Мне всегда было приятно повысить растения [в отношении того места, которое они должны занимать] в ряду организованных существ, и поэтому я испытал особое удовольствие, показав, какими многочисленными и изумительно хорошо приспособленными движениями обладает кончик корня.

Сейчас (1 мая 1881 г.) я сдал в печать рукопись небольшой книги об “Образовании растительного слоя земли деятельностью дождевых червей”. Вопрос этот не имеет большого значения, и я не знаю, заинтересует ли он читателей [210], но меня он заинтересовал. Книга эта представляет собою развернутое изложение небольшой статьи, доложенной мною в Геологическом обществе более сорока лет назад; она воскресила мои старые мысли по вопросам геологии [211].

Оценка моих умственных способностей. - Итак, я перечислил все изданные мною книги, и поскольку они были вехами моей жизни, мне мало что еще остается сказать. Я не усматриваю какого-либо изменения в состоянии моего ума за последние тридцать лет, за исключением одного пункта, о котором я сейчас упомяну; да и вряд ли, конечно, можно было ожидать какого-нибудь изменения, разве только - общего снижения сил. Но отец мой дожил до восьмидесяти трех лет, сохранив ту же живость ума, какая всегда была свойственна ему, и все свои способности нисколько не потускневшими; и я надеюсь, что умру до того, как ум мой сколько-нибудь заметно ослабеет. Думаю, что я стал несколько более искусным в умении находить правильные объяснения и придумывать методы экспериментальной проверки, но и это, возможно, является лишь простым результатом практики и накопления более значительного запаса знаний. Как и всегда [в прежнее время] мне очень трудно ясно и сжато выражать свои мысли, и это затруднение стоило мне огромной потери времени; однако в нем имеется и компенсирующее меня преимущество, оно вынуждает меня долго и внимательно обдумывать каждое предложение, а это нередко давало мне возможность замечать ошибки в рассуждении, а также в своих собственных и чужих наблюдениях.

По-видимому, моему уму присуща какая-то роковая особенность, заставляющая меня излагать первоначально мои утверждения и предположения в ошибочной или невразумительной форме. В прежнее время у меня была привычка обдумывать каждую фразу прежде чем записать ее, но вот уже несколько лет, как я пришел к заключению, что уходит меньше времени, если как можно скорее, самым ужасным почерком и наполовину сокращая слова набросать целые страницы, а затем уже обдумывать и исправлять [написанное]. Фразы, набросанные таким образом, часто оказываются лучше тех, которые я мог бы написать, предварительно обдумав их.

К этим словам о моей манере писать добавлю, что при составлении моих больших книг я затрачивал довольно много времени на общее распределение материала. Сначала я делаю самый грубый набросок в две или три страницы, затем более пространный в несколько страниц, в котором несколько слов или даже одно слово даны вместо целого рассуждения или ряда фактов. Каждый из этих заголовков вновь расширяется и часто до неузнаваемости преобразуется, прежде чем я начинаю писать in extenso [в развернутом виде]. Так как в некоторых из моих книг были очень широко использованы факты, наблюдавшиеся другими лицами, и так как я в одно и то же время всегда занимался несколькими совершенно различными вопросами, то могу упомянуть, что я завел от тридцати до сорока больших папок, которые хранятся в шкафчиках на полках с ярлыками, и в эти папки я могу сразу поместить какую-либо отдельную ссылку или заметку. Я приобретал много книг и в конце каждой из них составлял указатель всех фактов, имеющих отношение к моей работе; если же книга не принадлежит мне, я составляю извлечение из нее, - у меня имеется большой ящик, наполненный такими извлечениями. Прежде чем приступить к работе над каким-либо вопросом, я просматриваю все краткие указатели и составляю общий систематический указатель, и беря одну или несколько соответствующих папок, я имею перед собой в готовом для использования виде все сведения, собранные мною в течение всей моей жизни.

Как я уже сказал, в одном отношении в складе моего ума произошло за последние двадцать или тридцать лет изменение. До тридцатилетнего возраста или даже позднее мне доставляла большое удовольствие всякого рода поэзия, например, произведения Мильтона, Грея, Байрона, Вордсворта, Кольриджа и Шелли, и еще в школьные годы я с огромным наслаждением читал Шекспира, особенно его исторические драмы. Я указывал также, что в былое время находил большое наслаждение в живописи и еще большее - в музыке. Но вот уже много лет, как я не могу заставить себя прочитать ни одной стихотворной строки; недавно я пробовал читать Шекспира, но это показалось мне невероятно, до отвращения скучным. Я почти потерял также вкус к живописи и музыке. Вместо того, чтобы доставлять мне удовольствие, музыка обычно заставляет меня особенно напряженно думать о том, над чем я в данный момент работаю. У меня еще сохранился некоторый вкус к красивым картинам природы, но и они не приводят меня в такой чрезмерный восторг, как в былые годы. С другой стороны, романы, которые являются плодом фантазии, хотя и фантазии не очень высокого порядка, в течение уже многих лет служат мне чудесным источником успокоения и удовольствия, и я часто благословляю всех романистов. Мне прочли вслух необычайное количество романов, и все они нравятся мне, если они более или менее хороши и имеют счастливую развязку, - нужно было бы издать закон, запрещающий романы с печальным концом. На мой вкус, ни один роман нельзя считать первоклассным, если в нем нет хотя бы одного героя, которого можно по-настоящему полюбить, а если этот герой - хорошенькая женщина, то тем лучше.

Эта странная и достойная сожаления утрата высших эстетических вкусов тем более поразительна, что книги по истории, биографии, путешествия (независимо от того, какие научные факты в них содержатся) статьи по всякого рода вопросам по-прежнему продолжают очень интересовать меня. Кажется, что мой ум стал какой-то машиной, которая перемалывает большие собрания фактов в общие законы, но я в состоянии понять, почему это должно было привести к атрофии одной только той части моего мозга, от которой зависят высшие [эстетические] вкусы. Полагаю, что человека с умом, более высоко организованным или лучше устроенным, чем мой ум, такая беда не постигла бы, если бы мне пришлось вновь пережить свою жизнь, я установил бы для себя правило читать какое-то количество стихов и слушать какое-то количество музыки по крайней мере раз в неделю; быть может, путем такого [постоянного] упражнения мне удалось бы сохранить активность тех частей моего мозга, которые теперь атрофировались. Утрата этих вкусов равносильна утрате счастья и, может быть, вредно отражается на умственных способностях, а еще вероятнее - на нравственных качествах, так как ослабляет эмоциональную сторону нашей природы.

Книги мои широко расходились в Англии, были переведены на многие языки и выдержали по нескольку изданий в иностранных государствах. Мне приходилось слышать утверждение, будто успех какого-либо произведения за рубежом - лучший показатель его непреходящей ценности. Сомневаюсь, чтобы такое утверждение вообще можно было бы считать правильным. Но если судить с такой точки зрения, мое имя, вероятно, на несколько лет сохранит свою известность. Поэтому мне все же стоит, быть может, сделать попытку проанализировать те умственные качества и те условия, от которых зависел мой успех, хотя я отдаю себе отчет в том, что ни один человек не в состоянии осуществить такой анализ правильно.

Я не отличаюсь ни большой быстротой соображения, ни остроумием - качествами, которыми столь замечательны многие умные люди, например Гёксли. Поэтому я плохой критик: любая статья или книга при первом чтении обычно приводят меня в восторг, и только после продолжительного размышления я начинаю замечать их слабые стороны. Способность следить за длинной цепью чисто отвлеченных идей очень ограниченна у меня, и поэтому я никогда не достиг бы успехов в философии и математике. Память у меня обширная, но неясная: ее хватает настолько, чтобы путем смутного напоминания предупредить меня, что я наблюдал или читал что-то, противоречащее выводимому мною заключению или, наоборот, подтверждающее его, а через некоторое время я обычно припоминаю, где следует искать мой источник. В одном отношении память моя крайне слаба: я никогда не в состоянии был помнить какую-либо отдельную дату или стихотворную строку дольше, чем в течение нескольких дней.

Некоторые из моих критиков говорили: “О, наблюдатель он хороший, но способности рассуждать у него нет!” Не думаю, чтобы это было верно, потому что “Происхождение видов” от начала до конца представляет собою одно длинное доказательство, и оно убедило немало способных мыслить людей. Эту книгу нельзя было бы написать, не обладая известной способностью к рассуждению. Я обладаю порядочной долей изобретательности и здравого смысла, т.е. рассудительности, - в такой мере, в какой должен обладать ими всякий хорошо успевающий юрист или врач, но не в большей, как я полагаю, степени.

С другой стороны, благоприятным для меня, как я думаю, обстоятельством является то, что я превосхожу людей среднего уровня в способности замечать вещи, легко ускользающие от внимания, и подвергать их тщательному наблюдению. Усердие, проявленное мною в наблюдении и собирании фактов, было почти столь велико, каким только оно вообще могло бы быть. И что еще более важно, моя любовь к естествознанию была неизменной и ревностной. На помощь этой чистой любви приходило, однако, и честолюбивое желание снискать уважение моих товарищей натуралистов. С самой ранней юности я испытывал сильнейшее желание понять и разъяснить все, что бы я ни наблюдал, то есть подвести все факты под некоторые общие законы. Все эти причины, вместе взятые, и объясняют то терпение, с которым я мог в течение любого количества лет упорно размышлять над каким-нибудь неразрешенным вопросом. Насколько я могу судить, у меня нет склонности слепо следовать указаниям других людей. Я неизменно старался сохранять свободу мысли, достаточную для того, чтобы отказаться от любой, самой излюбленной гипотезы (а я не могу удержаться от того, чтобы не составить себе гипотезу по всякому вопросу) как только окажется, что факты противоречат ей. Да у меня и не было другого выбора и именно таким образом мне приходилось действовать, ибо - за исключением [теории образования] коралловых рифов - я не могу вспомнить ни единой первоначально составленной мною гипотезы, которая не была бы через некоторое время отвергнута или сильно изменена мною. Это, естественно, вызвало у меня сильное недоверие к дедуктивному методу рассуждения в науках, имеющих одновременно теоретический и практический характер [212]. С другой стороны, во мне не очень много скептицизма, а я убежден, что такой склад ума вреден для прогресса науки. Порядочная [213] доля скептицизма полезна представителям науки, так как позволяет избежать большой потери времени, а между тем мне приходилось встречать немало людей, которые, я уверен, именно в силу этого [т.е. отсутствия у них скептицизма] уклонялись от постановки опытов и наблюдений, хотя эти опыты и наблюдения оказались бы полезными прямо или косвенно.

В качестве иллюстрации приведу самый странный из известных мне случаев. Один джентльмен (как я узнал впоследствии, хороший знаток местной флоры) написал мне из одного из восточных графств [Англии], что в этом году повсеместно семена, или бобы, у обыкновенного полевого боба выросли не с той стороны стручка, как обычно. В своем ответе я просил его сообщить мне об этом более подробно, так как не понимал, что он имеет в виду, но в течение долгого времени не получал от него ответа. Затем в двух газетах, одна из которых выходила в Кенте, а другая в Йоркшире, мне попались заметки, сообщавшие о совершенно замечательном факте: “Все бобы в этом году выросли не с той стороны”. Я решил тогда, что должно быть какое-то основание для столь широко распространившегося утверждения. Я пошел поэтому к своему садовнику-старику, родом из Кента, и спросил его, не слыхал ли он чего-нибудь на этот счет. “О, нет, сэр, - ответил он, - наверно, это ошибка - ведь бобы вырастают не с той стороны только в високосные годы, а сейчас у нас год не високосный”. Тогда я спросил его, как они растут в обыкновенные годы и как в високосные, и сразу же обнаружил, что он ровно ничего не знает о том, как они растут вообще в любое время, но он упорно стоял на своем.

Спустя некоторое время мой первый информатор, всячески извиняясь, сообщил мне, что не стал бы мне писать в тот раз, если бы не слышал этого утверждения от нескольких культурных фермеров; однако после того он еще раз беседовал с каждым из них, и оказалось, что ни один из них ни в малейшей степени не представлял себе, что собственно он имел в виду. Таким образом, мы имеем здесь дело со случаем, когда убеждение - если только можно назвать убеждением утверждение, с которым не связано никаких определенных представлений, - распространилось почти по всей Англии без всякого подобия доказательства.

За всю мою жизнь мне пришлось столкнуться только с тремя случаями заведомо ложных утверждений, причем одно из них было, пожалуй, мистификацией (научные мистификации не раз имели место), которая тем не менее ввела в заблуждение один американский сельскохозяйственный журнал. Речь шла о получении в Голландии новой породы быков путем скрещивания различных видов рода Bos (относительно некоторых из них я имел случай узнать, что при скрещивании друг с другом они не дают потомства), причем у автора хватило наглости утверждать, что он переписывался со мной и что на меня произвела большое впечатление важность полученных им результатов. Эту статью прислал мне редактор одного английского сельскохозяйственного журнала с просьбой сообщить ему мое мнение о ней до того, как он перепечатает ее [в своем журнале].

Во втором случае сообщалось о нескольких разновидностях, полученных автором от различных видов примулы и принесших спонтанно полный комплект семян, несмотря на то, что доступ насекомых к родительским растениям был нацело исключен. Это сообщение было опуо-ликовано до того, как я открыл значение гетеростилии, и утверждение автора либо целиком представляет собою простой обман, либо же небрежность в исключении доступа насекомых была так велика, что этому трудно даже поверить.

Более любопытен был третий случай. В своей книге о браках между единокровными родственниками м-р Хат [214] привел несколько длинных выдержек из работы одного бельгийского автора, который утверждал, что он скрещивал кроликов, находившихся в самом близком родстве друг с другом, на протяжении очень большого числа поколений, без каких бы то ни было вредных последствий. Статья эта была напечатана в весьма солидном научном органе - журнале Бельгийского королевского медицинского общества; тем не менее, я не мог освободиться от охватившего меня сомнения - сам не знаю почему, разве лишь по той причине, что в статье не было приведено ни одного неудачного случая, а мой опыт в разведении животных вынуждал меня считать это крайне невероятным [215].

Поэтому после многих колебаний я написал профессору Ван-Бенедену [216] и просил его сообщить, заслуживает ли автор статьи доверия. Из полученного вскоре ответа я узнал, что Общество было глубоко возмущено, так как обнаружилось, что статья эта была сплошным обманом. На страницах журнала Общества от автора публично потребовали, чтобы он сообщил, где он проживает и где содержал столь огромное количество кроликов, необходимых для его опытов, которые должны были длиться несколько лет, но никакого ответа нельзя было от него добиться. Я сообщил бедному м-ру Хату, что статья, которая составила краеугольный камень его доказательств, была лживой, и он самым благородным образом немедленно прислал мне листок [соответствующего содержания], отпечатанный для того, чтобы вложить его в нераспроданные еще экземпляры его книги.

В своих привычках я методичен, и это принесло мне немалую пользу при моем своеобразном способе работы. Наконец, благодаря тому, что я не должен был зарабатывать себе на хлеб, у меня было достаточно досуга. Даже плохое здоровье, хотя и отняло у меня несколько лет жизни, [пошло мне на пользу, так как] уберегло меня от рассеянной жизни в светском обществе и от развлечений.

Таким образом, мой успех как человека науки, каков бы ни был размер этого успеха, явился результатом, насколько я могу судить, сложных и разнообразных умственных качеств и условий. Самыми важными из них были: любовь к науке, безграничное терпение при долгом обдумывании любого вопроса, усердие в наблюдении и собирании фактов и порядочная доля изобретательности и здравого смысла. Воистину удивительно, что, обладая такими посредственными способностями, я мог оказать довольно значительное влияние на убеждения людей науки по некоторым важным вопросам.

3 августа 1876 г.
 

Этот очерк моей жизни был начат около 28 мая в Хопдене [217], и с тех пор я писал приблизительно по часу почти ежедневно после полудня.
 
 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

164. В 1843г. Ч.Дарвин начал писать этюд о природе Дауна, оставшийся незаконченным. См. этот том, стр. 156.

165. Таким образом, 10000 экземпляров 2-го издания "Путешествия натуралиста" разошлись в Англии за 30 с лишним лет, с 1845 по 1876 годы. Разумеется, эта цифра должна быть значительно увеличена за счет дальнейших английских и американских переизданий, выпускавшихся с 1876г. по настоящее время. Отметим, что в 1952г. выпущено факсимильное переиздание первого издания "Путешествия" (1839 года). Однако ни одна западная страна не знает таких тиражей, как СССР, где с 1917 по 1955г. "Путешествие натуралиста" выпущено шестью изданиями (не считая сокращенных изданий для юношества) общим тиражем свыше 187 000 экземпляров.

166. Дарвин имеет здесь в виду тот "Дневник" своей жизни и работы, который он вел с 1838 по 1881 годы. См. этот том, стр. 128-150.

167. Цитируемые слова из "Дневника" относятся к 1846г. (см. этот том, стр. 136). - 2-е изд. "Коралловых рифов" вышло в 1874г., 2-е изд. "Геологических наблюдений" (объединяющее две другие геологические работы Дарвина -"Вулканические острова" и "Берега Южной Америки") - в 1876г.

168. Concholepas - род морских брюхоногих моллюсков из семейства Purpuridae.

169. Этот найденный Дарвином у побережья архипелага Чонос (Южное Чили) вид усоногих раков, просверливающий раковину Concholepas peruvianа и поселяющийся в ней, был назван им Cryptophialus minutus и отнесен к особому отряду (а не подотряду, как пишет Дарвин в "Воспоминаниях") Abdominalia*, содержащему единственный род с этим единственным видом (см. наст. издание, т. 2, стр. 76-81 и примечание 54 на стр. 649). Интересно отметить малоизвестный факт - помощь, оказанную Дарвину Дж. Д. Гукером, когда Дарвин только приступил к изучению усоногих. Вот что пишет по этому поводу сам Дарвин: "Я весьма обязан д-ру Гукеру, который много лет назад, когда я начал исследование этого моего первого усоногого[т.е.Cryptophialus minutus], всесторонне помог мне, показав, как вскрывать наиболее сложные органы, и изготовив для меня несколько очень точных рисунков, которые в настоящее время награвированы с несколькими последующими изменениями" (эти рисунки Гукера воспроизведены в указанном месте 2 тома наст. издания). Приведенные слова Дарвина представляют примечание к его описанию Cryptophialus minutus (Сh. Darwin, A Monograph on the sub-class Cirripedia: Balanidae, Verrucidae. London, Ray Society, 1854, стр. 566). * В настоящее время Abdominalia Дарвина включены в состав подотряда Acrothoracica. О современной классификации усоногих раков и ее отношении к классификации, предложенной Дарвином, см. наст. издание, т. 2, стр. 30-32, 40 и 649.

170. Эдуард Булвер-Литтон (К. Bulwer-Lytton), 1803-1873, англ. популярный романист, вначале либерального, а впоследствии (после 1850г.) реакционного толка.

171. Молверн (Malvern) - курорт с горячими и холодными источниками в средней Англии (графство Вустершир), расположенный с восточной стороны гряды холмов (Malvern Hills), служащей водоразделом между реками Северн и Уай.

172. Отец Дарвина д-р Р. У. Дарвин умер не в 1847, а в 1848г. Эта описка Дарвина представляется тем более странной, что в жизнеописании своего деда Эразма он снова делает ошибку, указав 1849г. как год смерти отца (см. этот том, стр. 289). В "Дневнике" год смерти д-ра Дарвина указан правильно (этот том, стр. 137).

173. В письме к Ч. Ляйеллю от 28 сентября 1860г. Дарвин указывает, что немецкий исследователь А. Крон в работах о цементных железах и развитии усоногих (Wiegmann's Archiv, тт. XXV, и XXVI) "раскрыл две или три гигантских ошибки", допущенных Дарвином. Правда, продолжает Дарвин, речь идет о "не очень трудных моментах, относительно которых я, благодарение небесам, высказался с довольно большим сомнением. Препарирование[усоногих] настолько трудно, что даже Гёксли постигла неудача. Ошибочным является главным образом толкование, которое я даю в отношении отдельных частей, а не мое описание их. Но это были гигантские ошибки, и я рассказываю обо всем этом потому, что Крон ничуть не торжествовал но этому поводу, а отметил мои ошибки с величайшей мягкостью и деликатностью" (L. L., т. II, стр. 345; слова письма о "не очень трудных моментах" почему-то выпущены Фр. Дарвином; они восстановлены мною по подлиннику письма).

174. Комментатор русского перевода извлечений из "Усоногих раков" Дарвина (наст. издание, т.2, стр. 645) Н.И.Тарасов пишет по этому поводу: "Паразитизм как “дополнительных”, так и просто карликовых самцов усоногих на гермафродитах или самках весьма сомнителен, так как самцы очень недолговечны и или не питаются вовсе, или, во всяком случае, не питаются соками “хозяина”, будь то гермафродит или самка. Видимо, и сам Дарвин употребляет здесь слово паразит лишь в смысле “эпибионта”" (т.е. организма, живущего на поверхности тема другого организма, но не питающегося его соками).

175. Кто этот "немецкий автор", установить не удалось. Как видно из письма Дарвина Фрицу Мюллеру от 10 августа 1865г. (L. L., т. III, стр. 38), выступление "немецкого автора" произошло незадолго до 1865г.

176. Об этих указываемых самим Дарвином источниках его эволюционных воззрений см. наст. издание, т. 1, стр. XXXIX-XLII, 76-84, 116-119, 329-334, и т. 3, стр. 270.

177. См. выше примечание 109.

178. "Подлинно бэконовский метод", т.е, эмпирический метод исследования, разработанный Френсисом Бэконом (1561 -1626). Напомним характеристику бэконовского метода, данную Марксом: "Чувства непогрешимы и составляют источник всякого знания. Наука есть опытная наука и состоит в применении рационального метода к чувственным данным. Индукция, анализ, сравнение, наблюдение, эксперименты суть главные условия рационального метода" (Маркс и Энгельс, Сочинения, т. III, стр. 157, М. - Л., 1929).

179. Хотя Дарвин субъективно воспринимал процесс формирования в его сознании теории естественного отбора именно таким образом, но, как мы теперь достоверно знаем, теория сложилась у него до знакомства с сочинением Мальтуса. См. вступительную статью к этому тому.

180. Русский перевод "Очерков" 1842 и 1844гг. дан в 3 томе наст. издания (стр. 79-230).

181. Несмотря на категоричность утверждения Дарвина ("Точно помню..."), теперь можно считать твердо установленным, что закон дивергенции был сформулирован Дарвином уже в 1837г. См. вступительную статью к этому тому.

182. "Экономия природы" (Economy of nature), т.е. "Хозяйство природы", - совокупность всех отношений и связей, естественно возникающих в живой и неживой природе и определяющих то место, которое занимает в природе каждый данный вид организмов. Этот старинный термин в настоящее время не применяется.

183. Альфред Рассел Уоллес (Alfred Russеl Wallace), 1823-1913, выдающийся англ. натуралист, путешественник, зоогеограф, разделяющий с Ч.Дарвином честь открытия основного закона эволюции органического мира. Дарвин получил от Уоллеса его знаменитую статью, доложенную 1 июля 1858г. вместе с документами Дарвина на заседании Линнеевского общества, 18 июня 1858г. и в тот же день переслал ее Ляйеллю с предложением опубликовать ее (см. L.L., т. II, стр. 116). Анализ этой работы Уоллеса и вопроса о влиянии, оказанном на Уоллеса Дарвином, дан А. Д. Некрасовым в статье, напечатанной в 3 томе наст. издания. Большое число работ Уоллеса переведено на русский язык. Биографии Уоллеса: A.R.Wallace, My Life, vols. I-II, 1905; A.R.Wallace, Letters and Reminiscences, edited by J. Marchant, vols. I-II, London, 1916. См. также М. Мензбир, За Дарвина (сборник статей; статья "Альфред Уоллес за Дарвина"), М. - Л.: 1927.

184. Аза Грей (Asa Gray), 1810-1888, выдающийся американский ботаник, профессор Гарвардского университета, корреспондент и друг Дарвина, один из первых принявший эволюционное учение Дарвина и много сделавший для пропаганды дарвинизма в Америке. Биография Грея дана Колтером (J. M. Coulter) в книге "Leading American Men of Science", edited by D.S.Jordan, 1910.

185. Работы Дарвина и Уоллеса были доложены на заседании Линнеевского общества 1 июля 1858г. Полный перевод протокола Линнеевского общества, письма Ляйелля и Гукера и работ Дарвина и Уоллеса дан в 3 томе наст. издания (стр. 231-252).

186. О С. Хоутоне и его антидарвинистских выступлениях см. С.Л.Соболь, Полемика вокруг идей Дарвина в период, предшествовавший выходу в свет "Происхождения видов", Журнал общей биологии, т. I, стр. 75-104, 1940. В этой статье показано также, что откликов на работы Дарвина - Уоллеса было больше, чем полагал Дарвин

187. Мур-Парк (Moor Park) - курортное место близ Фарнема в графстве Суррей (к юго-западу от Лондона). В одно из своих пребываний в Мур-Парке, в конце 50-хгг., Дарвин посетил гробницу Гильберта Уайта (см. выше примечание 34).

188. Конечно, верно, что "в существе своем" "Происхождение видов""осталось без изменений" с 1-го издания (1859) по 6-е (1872). Однако дополнения и исправления, вносившиеся Ч.Дарвином в книгу от одного издания в другое, были весьма обширны. Анализ основных изменений последовательных изданий "Происхождения видов" дан А.Д.Некрасовым в статье "Работа Ч.Дарвина над “Происхождением видов”" (наст. издание, т. 3, стр.59-70).

189. До августа 1876г., когда это было написано Дарвином, в России вышло три издания "Происхождения видов" в переводе С. А. Рачинского - в 1864, 1865 и 1873гг.

190. Как сообщил Фр. Дарвину проф. Мицукури (L. L., т. I, стр. 86), это не соответствует действительности: до, 1876г. в Японии никакого перевода "Происхождения видов" не было издано.

191. Речь идет о книге некоего Нафтали Галеви из Радома (Польша) "Toledoth Adam" (т.е. "Поколения человека"), присланной автором Ч.Дарвину в 1876г. Автор писал Дарвину, что он изложил воззрения Дарвина с целью убедить своих единоверцев в истинности эволюционного учения (М. L., т. I, стр. 365-366).

192. Нам не удалось установить, какие именно "каталоги или библиографические справочники по дарвинизму", выходившие "ежегодно или раз в два года" в Германии до 1876г., имел здесь в виду Дарвин. Не мог нам помочь в выяснении этого вопроса и директор Геккелевского дома-музея в Иене д-рГ. Шнайдер, сообщивший лишь, что такие библиографические списки появлялись в журнале "Космос" (см. примечание 1 к "Жизни Э. Дарвина", ниже, стр. 439), в частности в 1 томе его (стр. 546-558). Но 1 том "Космоса"появился в 1877г., а Дарвин писал о "ежегодном" появлении в Германии указанных списков в 1876г. Библиографический список в 1 томе "Космоса" принадлежит Г. Зейдлицу, который уже до того проделал аналогичную работу, приложив большую библиографию по дарвинизму к своей книге "Теория Дарвина" ("Die Darwinische Theorie"). Георг Зейдлиц, уроженец Петербурга (род. в 1840г.), был в 70-х годах доцентом зоологии Дерптского университета. Первое издание его книги вышло в Дерпте в 1871г., второе - в Лейпциге в 1875г. Для своего времени его книга была одним из лучших курсов дарвинизма. Оба издания снабжены составленным Зейдлицем обширным систематизированным списком литературы по эволюционному учению (начиная с 1859г.). Во 2-м издании этот список занимает 49 страниц.

193. Подгверждение того, что Дарвин действительно задолго до Форбса пришел к этой идее, см. наст. изд., т. 3, стр. 764, примечание 76, и т. 2, стр. 32-36. Во 2 томе (статья Л. С. Берга) указано и название работы Форбса, о которой идет речь.

194. Истории вопроса о биогенетическом законе и роли Ф. Мюллера и Э. Геккеля в его разработке посвящена статья И.И.Ежикова "Учение о рекапитуляции и его критики" (в книге: Ф. Мюллер - Э. Геккель, Основной биогенетический закон. Избранные работы. Редакция и вступительная статья И.И.Ежикова. М. - Л., Изд. АН СССР, 1940).

195. Сент-Джордж-Джексон Майварт (St. G. J. Mivart), 1827-1900, англ. анатом и зоолог, проф. Лондонского университета. Резко выступал против Дарвина с идеалистических и автогенетических позиций. На критику теории естественного отбора, развитую Майвартом, Дарвин дал исчерпывающий ответ в VII главе "Происхождения видов".

196. Pettifoger (америк.) - уличный адвокат, адвокат, действующий грязными методами, шантажом и обманом. - "Олд-Бейли" - название улицы, где в прежнее время находился в Лондоне уголовный суд, на который (как и на находившуюся тут же уголовную тюрьму) обычно переносилось название "Олд-Бейли".

197. Дарвин не всегда, однако, следовал этому правилу. Прямые случаи научной недобросовестности и передергивания фактов вызывали подчас достаточно резкие выступления с его стороны. См., например, его статьи-ответы Хэдсону, Гоуорту, Бри, УайвилюТомсону (наст. изд., т. 3, стр. 731-733, 754 и соответствующие примечания на стр. 818-820 и 824).

198. Н. Барло (1958, стр. 126, примечание) полагает, что этот абзац был написан Ч.Дарвином в 1881г.

199. Хр. К. Шпренгель (Christian Konrad Sprengel), 1750-1816, школьный учитель в Шпандау (Германия), впервые выяснивший роль насекомых в опылении цветков и описавший приспособления в строении цветков к опылению их насекомыми. На полузабытую замечательную работу Шпренгеля "Das entdeckte Geheimnis der Natur" (1793) вновь обратил внимание Ч.Дарвин. См. также вступительную статью к 6 тому наст. издания.

200. Весь этот комплекс статей по ди- и триморфизму цветков растений был впоследствии переработан Дарвином в монографию "Различные формы цветов у растений одного и того же вида" (см. "Воспоминания", стр 236, и наст. изд., т. 7, в котором дан перевод этой работы Дарвина со вступительной статьей и комментариями А. П. Ильинского).

201. В "Записной книжке" 1837-1838гг. имеется ряд мест, в которых Дарвин совершенно недвусмысленно высказывается за происхождение человека от обезьяноподобных предков

202. См. наст. издание, т. 3, стр. 665

203. Чарлз Белл (Ch. Bell), 1774-1842, выдающийся шотландский физиолог, известный своими исследованиями по анатомии и физиологии нервной системы. О его работе "Анатомия выражений" см. вступительную статью С.Г. Геллерштейна к работе Дарвина "Выражение эмоций" (наст. изд., т. 5, стр. 663).

204. Хартфилд (Hartfield) - деревня в графстве Суррей, где жила старшая сестра Эммы Дарвин Шарлотта Веджвуд со своим мужем священником Ч. Лэнгтоном.

205. Первые слова известного евангельского выражения -"Nunc dimittis servum tuum, Domine" ("Ныне отпущаеши раба твоего, господи"), смысл которого, по евангельскому рассказу о Симеоне, увидевшем мессию, следующий: теперь, увидев свершение лучших моих надежд, я могу умереть.

206. См. по этому поводу предисловие Ч.Дарвина к английскому переводу книги немецкого ботаника Германа Мюллера "Опыление цветов". Русский перевод: наст. издание, т. 6, стр. 652-654 и 686-687.

207. О терминах легитимный и иллегитимный см. статью А. П. Ильинского к переводу работы Дарвина "Различные формы цветов" (наст. издание, т. 7,стр. 18 и ел.). О дарвиновской аналогии иллегитимного опыления с бесплодием гибридов см. там же, стр. 623-626, а также наст. изд., т. 4, стр. 584-588.

208. Кроме первых двух фраз этого абзаца, все остальное было опущено Фр. Дарвином в его публикации "Автобиографии" Ч.Дарвина (L. L., т. I, стр. 97). Сущность "конфликта" между Дарвином и Баталером заключается в следующем.

Известный немецкий дарвинист Эрнст Краузе напечатал в посвященном Чарлзу Дарвину февральском номере журнала "Kosmos" за 1879г. (т. II, № 2) статью об эволюционных воззрениях Эразма Дарвина. Ч.Дарвину статья очень понравилась, и он предложил Краузе издать ее в английском переводе, предпослав ей биографию Эразма, которую сам Дарвин и взялся написать по имевшимся в его распоряжении семейным архивам. Краузе выразил согласие и немедленно исправил и несколько расширил свою статью для английского перевода. В промежуток между появлением статьи Краузе в журнале "Kosmos" и моментом подготовки Краузе исправленного текста, предназначенного для английского перевода, в Англии появилось (в мае 1879 г.) сочинение английского романиста и публициста Сэмюэла Батлера (1835-J902) "Старая и новая теория эволюции" (S. Вutllеr, Evolution old and new, or the Theories of Buffon, Dr. Erasmus Darwin and Lamarck compared with that of Mr. Charles Darwin). Батлер доказывал, что теория деда (Эразма Дарвина) глубже и ближе к истине, нежели теория внука (Чарлза Дарвина), и что вообще в эволюционном процессе ведущую роль играет психический фактор, как это якобы убедительно показали некоторые старые эволюционисты - предшественники Ч.Дарвина.

Намекая на эти утверждения Батлера, Краузе добавил в переработанном тексте своей статьи (английское издание книги Краузе и Дарвина вышло в свет в ноябре 1879г.) следующую заключительную фразу: "Система Эразма Дарвина сама по себе представляла весьма значительный первый шаг по тому пути, который был проложен для нас его внуком, но пытаться в наши дни оживить эту систему - как совершенно серьезно делают это некоторые авторы - значит проявлять слабость мысли и устарелость взглядов, в чем никому нельзя позавидовать" (Е. Кrause, Erasmus Darwin. Translated... by W.S.Dallas, Лондон, 1879, стр. 216). Вполне справедливо отнеся эти слова к себе, Батлер выступил против Дарвина в печати, в крайне грубой форме обвиняя его в том, что он специально предпринял перевод статьи Краузе с заранее задуманной целью опорочить его, Батлера, книгу. Дарвин в личном письме к Батлеру объяснил ему, что перевод был предпринят до того, как книга Батлера вышла в свет, и что указанная фраза была добавлена автором (Краузе) при переработке статьи после выхода книги Батлера; поэтому обвинение Батлера лишено оснований, но Дарвин признает свою ошибку, выразившуюся в том, что в предисловии к переводу он позабыл оговорить это обстоятельство. Однако Батлер продолжал в печати начатую им кампанию против Дарвина, причем теперь уже совершенно нелепо обвинял Дарвина в какой-то фальсификации, в том, что он намеренно скрыл от читателей факт переработки статьи и внесения в нее новых элементов и выпустил даже специальный грязный памфлет против Дарвина под заглавием "Unconscious Memory" ("Беспечная память", 1880).

Сам Краузе писал по поводу этой истории в 1885г. следующее:

"Дело выглядело крайне комично, ибо если бы здесь имело место намеренное действие, то оно могло бы оказать пользу только одному человеку... самому м-ру Батлеру. В самом деле, если мой очерк в том именно виде, какой он приобрел окончательно, появился за 3 или 4 месяца до книги Батлера, то кто бы мог подумать, что автор намекает на Батлера! Произведение, трактующее о Карле Великом, не могло быть написано до Р.X., и фальсификатор, который издал бы какой-нибудь кодекс до Р. X., не стал бы намеками говорить в нем о... Карле Великом. Вся эта история заслуживает упоминания только по двум причинам. Во-первых, потому что некоторые читатели могли слышать о ней, не имея ясного представления о сути дела. Во-вторых, потому, что она ясно показывает, что в Англии под покровом внешней вежливости все еще тлеет глубокая ненависть против нарушителя квиэтизма [т.е. против Дарвина], ибо многие из виднейших газет и журналов Англии не осмелились реагировать на легкомысленные и абсурдные жалобы Батлера, обнаружив благодаря этому свой истинный образ мыслей. Ни одному из господ редакторов не пришло в голову, прежде чем они пустили в печать злостные заявления Батлера, спросить себя, зачем, собственно говоря, выступил Батлер со столь тяжкими обвинениями против Дарвина из-за факта забывчивости, который никому не причинил вреда, а Батлеру мог принести только очевидное преимущество?" (Е. Кrause, Ch. Darwin und sein Verhaltniss zu Deutschland, Лейпциг, 1885, стр. 184-186).

Т. Гёксли по поводу "конфликта", столь безобразно созданного Батлером, написал Дарвину (3 февраля 1880г.) следующее письмо (впервые опубликовано Н. Барло, 1958, стр. 210-211):

"Дорогой Дарвин, вчера ночью я прочитал письмо Батлера и Ваш черновик[ответа ему], а также письмо Личфилда, заснул над чтением их и сегодня - после лекции о морской собаке[акуле] и химере[хищной рыбе] (объектах, обладающих отчетливым сходством с Батлером) - перечитал их снова. И должен без малейшего колебания сказать: сжечь Ваш черновик и не обращать никакого решительно внимания на м-ра Батлера до тех пор, пока не появится следующее издание Вашей книги - когда и можно будет дать самое коротенькое объяснительное замечание по поводу этих обстоятельств - вот единственное, что необходимо сделать... Меня изумляет Батлер, которого я считал приличным человеком, хотя его последняя книга[т.е. "Старая и новая теория эволюции"] кажется мне в высшей степени глупой. Не укусил ли его Майварт[см. выше, примечание 195], заразив его таким путем дарвинофобией? Это страшная болезнь, и я уничтожал бы каждого сына [бешеной собаки (вместо этих двух слов Гёксли изобразил в письме нечто вроде бешеной собаки)]. Я встречал их, бегающими на свободе без всякого милосердия[к окружающим]. Но пусть все это не тревожит Вас. Припомните, что сказал старик Гёте о своих батлерах и майвартах:

Hat doch der Wallfisch seine Lans, Muss auch die Meine haben... [Если у кита есть своя вошь, Позвольте и мне иметь свою]..."

Н. Барло опубликовала недавно (1958, стр. 107-219) ряд документов, в том числе много ранее неизвестных писем, в деталях освещающих весь "конфликт" Дарвина с Батлером. Приводим краткие сведения о Л.Стивене и Р.Личфилде, имена которых Дарвин упоминает в связи с "конфликтом": Лесли Стивен (Leslie Stephen), 1832 -1884, англ. критик и литературный деятель; Р.Б.Личфилд (R.В.Litchfield), 1831 -1903, англ. общественный деятель, педагог и музыкант, один из основателей и многолетний преподаватель Колледжа для рабочих. Был женат на старшей дочери Дарвина - Генриетте. Неоднократно оказывал Дарвину литературную помощь - в редактировании "Выражения эмоций", в составлении обращения ученых в парламент по вопросу о разрешении физиологам пользоваться методом вивисекции на животных и др.

209. "Пользуясь помощью Френка", т.е. сына Френсиса - физиолога растений.

210. Фр. Дарвин отмечает (L.L., т. I, стр. 88), что тем не менее с ноября 1881 по февраль 1884г. было продано 8500 экземпляров этой книги. Напомним, что впервые Дарвин занялся исследованием дождевых червей в 1837г. (см. стр. 214 и примечание 133).

211. Здесь заканчивается написанное Дарвином 1 мая 1881г. дополнение о работах, изданных им между 1876 и 1881 годами.

212. У Дарвина: "недоверие к дедуктивному методу рассуждения в смешанных науках [in mixed sciences]". Этим термином в Англии и Америке обозначают иногда науки, которые могут иметь наряду с теоретическим и практический уклон, например математика, различные отрасли биологии, медицины, сельского хозяйства и т.п.

213.Текст отсюда и до слов "в своих привычках я методичен" представляет собой позднейшую вставку.

214. Имеется в виду книга: А.Н.Huth, The Marriage Off near Kin, London, 1875.

215. У Дарвина буквально: "не было никаких случаев", однако из контекста ясно, что должно быть: "не было ни одного неудачного случая".

216. Речь идет о Пьере Ван-Бенедене (P. van Beneden), 1809-1894, известном бельгийском зоологе и паразитологе, президенте Бельгийской Академии наук, а не о его сыне - выдающемся цитологе и эмбриологе Эдуарде (1846 - 1910).

217. Хопден (Hopedene) - дом Генсли Веджвуда (см. примечание 154) в Суррее. - По поводу даты начала работы над "Воспоминаниями" - "около 28 мая" см. примечание 2.

Составитель примечаний - проф. С.Л. Соболь