Воспоминания 30-х годов единодушно отмечают резкое изменение в составе сотрудников "Библиотеки для чтения" на протяжении первых трех лет существования. В самом деле-даже поверхностный просмотр легко обнаружит, что тот блистательный перечень, который печатался в течение первого года на обертке "Библиотеки для чтения", сильно поредел в 1835 и 1836 годах.
Правда, Пушкин печатался у Сенковского до самого "Современника"; Владимир Одоевский - до 1837 года. Было бы слишком просто объяснять этот бойкот тем обстоятельством, что Сенковский бесцеремонно переделывал, дополняя, изменяя, сокращая статьи (и даже повести) своих сотрудников.
В рецензии на "Рассказы дяди Прокопья, изданные А. Емичевым", принципы его редакторской работы были объяснены с исчерпывающей полнотой:
"Есть писатели, которые пишут прекрасно в одной только «Библиотеке для чтения». Когда они печатают в «Библиотеке для чтения», слог их жив, плавен, разнообразен, обороты их исполнены ловкости и вкуса, содержание мило и порой остроумно; но пусть только напечатают они в другом месте то же самое или что-нибудь новое, все эти качества вдруг улетают из-под пера. Ежели это не колдовство, так уж верно особенное качество бумаги, на которой печатается «Библиотека для чтения» ...Эта декларация совершенно соответствует следующему сообщению:У «Библиотеки для чтения» есть ящик - что уж таиться в этом! - есть такой ящик с пречудным механизмом внутри, работы одного чародея, в который стоит только положить подобный рассказ, чтобы, повернув несколько раз рукоятку, рассказ этот перемололся весь, выгладился, выправился и вышел из ящика довольно приятным и блестящим, по крайней мере четким. Многие, многие им пользуются!.. В «Библиотеке для чтения» редакция значит редакция в полном смысле этого слова, то есть сообщение доставленному труду принятых в журнале форм, обделяй слога и предмета, если они требуют обделки..." [1].
"«Библиотека для чтения» вынуждена вторично просить всех тех, которые единственно по своей доброй воле присылают или сообщают статьи в стихах ил.и прозе, чтобы они удерживали у себя копии этих статей, потому что полученных рукописей она никому не возвращает и не входит ни в .какие объяснения насчет их употребления. С этим только условием, sine qua поп, «Библиотека для чтения» и принимает статьи" [2].Это, разумеется, не было чудачеством или самодурством.
С одной стороны, редакторские принципы Сенковского соответствовали системе его теоретических воззрений и, в частности, той "теории разговорного языка", под знаком которой проходит вся его критическая работа.
С другой - значительная доля редакторского самоуправства была продиктована не "теорией разговорного языка", а цензурой.
"Почтеннейший Александр Васильевич, - писал он Никитенко по поводу одного из переводных романов, печатавшихся в "Библиотеке для чтения", - хороший цензор и верный друг, я сам принялся за дело. Переделано на славу. Все устранено. Окончание романа такое нравственное, что, право, совестно. Не станут верить. Скажут: Жан Поль Рихтер, а не Сю. Все сцены предрассудительные и даже только сомнительные просто уничтожены. Перипетия совсем другая. Сципион вылезал в окошко, когда отец поставил полицейских у ворот, свернул себе шею - и все пришло в порядок. Весь сен- симонизм - прочь, вон. И даже понять нельзя, отчего и как Баскина и Кукла умирают вместе. Говорю я вам - не развязка, а чудо. Сам я в удивленье от овоей изобретательности. Сто лет читая, не найдете ни одного слова для красных чернил" [3].Эта цитата касается, однако, переводного романа, перед автором которого ответственность была невелика, который не стал бы, получив гонорар сполна за рукопись, увеличенную редакторскими вставками вдвое, печатать в "Северной пчеле" ругательства на "Библиотеку для чтения" [4].
Поэтому приведу еще один пример: он касается цензурной истории повести Загоскина "Кузьма Рошин", печатавшейся в 1836 году в "Библиотеке для чтения".
"В чем состоит дело о Рощине, - писал Сенковский тому же Никитенко, цензуровавшему в те годы "Библиотеку для чтения", - если нужно переменить что-нибудь, то назначьте мне, ради бога, и я все изменю; нельзя ли обойтись без министра; статья слишком велика, и задержание 7 листов причинит мне крайнее расстройство. Скажите, бога ради, что нужно сделать, в чем сомнение; я изменю ее так, что не только Загоскин, но и сам черт ее не узнает" [5].Все это так. Но это нисколько не объясняет бойкота "Библиотеке для чтения", который со всеми оговорками приходится все же констатировать для конца 30-х годов. Дело в том, что бойкот был объявлен именно теми писателями, произведения которых появились в неприкосновенном виде на страницах "Библиотеки для чтения".
"Доныне нам известны, - сообщали "Литературные прибавления к «Русскому инвалиду»" в 1838 году, - имена следующих лиц, которые никогда не позволяли и не допускали никаких перемен в статьях, помещенных ими в "Библиотеке для чтения", - Е.А. Боратынский, А.Ф. Воейков, кн. П.А. Вяземский, Д.В. Давыдов, В.И. Даль (Казак Луганский), В.А. Жуковский, И.А. Крылов, А.С. Норов, кн. В.Ф. Одоевский, М.П. Погодин, А.С. Пушкин и С.П. Шевырев" [6].Здесь дан, разумеется, далеко не полный список литературных врагов Сенковского. К нему можно присоединить Н.В. Гоголя, И.И. Дмитриева, Н.Ф. Павлова, Н.А. Мельгунова.
Было бы бесполезным занятием попытаться найти что-нибудь общее по литературной линии между многочисленными врагами Сенковского. Уже этот список убеждает в том, что против него боролись представители чуждых друг другу литературных поколений и направлений.
Дело было не только в "несчастной страсти" редактора "Библиотеки для чтения" и не только в протесте против его литературных мнений, хотя нет никаких сомнений в том, что деспотизм и скептицизм, критические воззрения Сенковского должны были играть важную роль в "континентальной блокаде", объявленной "Библиотеке для чтения".
Сущность разногласий заключалась в отношении к самому делу литературы, и только в этом вопросе "внешние" враги Сенковского обнаруживают полное единодушие.
До сих пор еще недостаточно изучены литературные салоны 30-х годов. Вот что писал о них Панаев - человек, которого в эти салоны пускали редко и неохотно.
"Чтобы получить литературную известность в великосветском кругу, необходимо было попасть в салон г-жи Карамзиной - вдовы историографа. Там выдавались дипломы на литературные таланты. Это был уже настоящий великосветский литературный салон с строгим выбором, и Рекамье этого салона была С.Н. Карамзина, к которой все известные наши поэты считали долгом писать послания."Дух касты" не мешал, однако, ни Вяземскому, ни Пушкину, ни Одоевскому прекрасно понимать те глубокие общественно-экономические причины, которые так разительно изменяли в 30-х годах структуру литературного дела.Дух касты, аристократический дух внесен был таким образом и «в республику слова». Аристократические писатели держали себя с недоступною гордостью и вдалеке от остальных своих собратий, изредка относясь к ним только с вельможескою покровительностью" [7].
Но это далеко не делало их друзьями этого исторического процесса.
"Наше ухо загрубело от стука паровой машины, - писал В.Ф. Одоевский, - на пальцах мозоли от ассигнаций, акций и прочей подобной бумаги... философы вроде Бентама доказали нам, что полезно одно полезное, что все бесполезное вредно; мы душою вдались в эту пользу, назвали ее прекрасными именами: промышленностью, обогащением, делом, - что по закону тяжести обратилось в простейшее и более верное: желудок" [8].Еще более трезво и хладнокровно смотрел на дело П.А. Вяземский, у которого было достаточно иронии, чтобы не обижаться на историю.
"Справьтесь с ведомостями нашей книжной торговли, - писал он, - и вы увидите, что если одна сторона литературы нашей умеет писать, то другая умеет печатать с целью скорее продать напечатанное. А это уменье род майората, без коего аристократия не может быть могущественна. Мы живем в веке промышленности: теории уступают место практике, надежды - наличным итогам... Таким образом, литературной промышленности, которая есть существенная аристократия нашего века, нечего кричать о так называемой аристократии, которая чужда оборотов промышленности" [9].Не только внутренние причины чисто литературного порядка привели Пушкина в 30-х годах к журналу. Не желая "пренебрегать своими предками" [10], не отказываясь от участия в литературных салонах, он, тем не менее, чувствовал себя профессиональным писателем.
Правда, им была написана знаменательная фраза в письме к М.П. Погодину:
"Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок" [11].Но он же в письме к И.И. Дмитриеву заступился за свое поколение именно с этой криминальной, торгово-литературной стороны:
"Не стану заступаться за историков и стихотворцев моего времени; те и другие имели в старину, первые менее шарлатанства и более учености и трудолюбия, вторые более искренности и душевной теплоты. Что касается до выгод денежных, то позвольте заметить, что Карамзин первый у нас показал пример больших оборотов в торговле литературной" [12].Он понимал не только неизбежность меркантилизма, самого имени которого чурались литературные салоны, но и необходимость тех защитных средств, без которых в 30-х годах не было никакой возможности поставить журнальное дело.
Но обращение Пушкина к журналистике, разумеется, ни в какой степени не делало его соратником Сенковского.
Самыми страшными врагами Сенковского, как я постараюсь доказать, были именно профессионалы-журналисты. Это была только другая линия борьбы, имеющая уже довольно далекое отношение к литературе.
Ни Пушкин, ни Вяземский, ни Жуковский, ни Павлов не были такими горячими врагами меркантилизма в литературе, как Одоевский. Убежденный аристократ, сторонник "литературы на службе государства", яростный противник новой буржуазии и новой промышленности, Одоевский оставил целый ряд памфлетов и статей, направленных против "чумазых" в литературе. Он считал себя призванным от имени литратуры бороться с "тлетворным дыханием промышленно-утилитарного направления жизни", делающим из литературы профессию.
"Специальность, возможная и даже до поры до времени необходимая в остальной Европе, у нас была бы гибелью, нелепостью... Такое положение не есть произвольное, оно выросло из земли, и оно не укор, но честь нашим литераторам. В одной руке шпага, под другой соха, за плечами портфель с гербовой бумагой, под мышкою книга - вот вам русский литератор" [13].
Из многочисленных полемических статей Одоевского, среди которых есть и памфлеты, направленные прямо против Сенковского [14], я приведу только одно место, ясно рисующее соотношение сил в русской литературе 30-х годов с точки зрения противника литературного меркантилизма:
"В нашем полушарии просвещение распространилось до низших степеней: оттого многие люди, которые едва годны быть простыми ремесленниками, объявляют притязание на ученость и литераторство; эти люди почти каждый день собираются у дверей нашей Академии, куда, разумеется, им двери затворены, и своим криком стараются обратить внимание проходящих.Они до сих пор не могли постичь, отчего наши ученые гнушаются их обществом, и в досаде принялись их передразнивать, завели тоже нечто похожее на науку и на литературу; но, чуждые благородных стремлений, они обратили и ту и другую в род ремесла: один лепит нелепости, другой хвалит, третий продает; кто больше продаст - тот у них и великий человек; от беспрестанных денежных сделок у них беспрестанные споры, или, как они называют, - партии: один обманет другого - вот и две партии, и чуть не до драки; всякому хочется захватить монополию, а больше всего завладеть настоящими учеными и литераторами; в этом отношении они забывают свою междоусобную вражду и действуют согласно; тех, которые избегают их сплетней, промышленники называют аристократами, дружатся с их лакеями, стараются выведать их домашние тайны и потом взводят на своих мнимых врагов разные небылицы" [15].
2
Все это было, однако, довольно скучно и ничуть не страшно. Журналу, в котором отделение русской литературы было почти случайным, ничего не стоило заменить бойкотирующих писателей другими и даже создать для новой смены вполне приличную литературную репутацию. Это было не страшно до тех пор, покамест все эти выпады - разрозненные и случайные - не стали программой нового журнала.
Журнал этот был "Московский наблюдатель". Организованная атака на "Библиотеку для чтения" была открыта известной статьей Шевырева "Словесность и, торговля" [16].
Ограничусь только несколькими строками.
"Да, да, мой взгляд на современную литературу будет ныне совершенно материальный. На журналы я смотрю как на капиталистов... Вот едет литератор в новых санях; ты думаешь, это сани? Нет, это статья «Библиотеки для чтения», получившая вид саней, покрытых медвежею полостью, с богатыми серебряными когтями. Вся эта бронза, этот ковер, этот лак, чистый и опрятный, все это листы дорого заплаченной статьи, принявшие разные образы санного изделия... Но кто невидимый герой всего этого мира? Кто устроил ломбард нашей словесности и взял ее производителей под опеку? Кто движет всей этой машиной нашей литературы? Книгопродавец. С ним подружилась наша словесность, ему продала себя за деньги и поклялась в вечной верности".Статья была очень остроумна и неудачна. Направленная против Сенковского, она почти целиком повторила его мысли, высказанные им за два года до возникновения "Московского наблюдателя". Торговля была непочетной гостьей в словесности и для Булгарина и для Полевого. Словом этим, как оскорбительным, аргументировали решительно все - и в первую голову сам Сенковский. Именно им, а не Шевыревым, был поднят вопрос о словесности и торговле. Вот доказательства обоих положений:
"С начала нынешнего года, - писал он в рецензии на второй том "Новоселья", - словесность, видимо, упадает, - это не подлежит никакому спору: довольно взглянуть на списки новых ее произведений, чтоб убедиться в этой истине и вздохнуть. Жизнь, которою она вдруг оживилась около эпохи появления «Юрия Милославского» и «Дмитрия Самозванца», блистательные надежды, которые о себе подала, умственная деятельность, которую возбудила, - все это начало ослабевать и бледнеть слишком скоро и, наконец, иссякло в литературно-торговых расчетах.Эта вежливая позиция руководителя крупного журнального дела, сожалеющего о падении качества литературного товара, но отнюдь не сетующего на то, что "умственные труды платятся у нас дорогой ценою", была неуязвима. Выпады были предсказаны заранее - это и в дальнейшем осталось характерной чертой полемической тактики Сенковского.. И причина этому очень ясна: успехи романов г. Булгарина воспламенили множество умов и страстей; соперничество, соревнование согрело перья; самолюбие мгновенно было приведено в движение - и луч, теплый, яркий блеснул в нашей словесности; но, спустя некоторое время, соревнование приобрело коммерческий опыт, дарования приценились, и теперь книги производятся, как рожь и соль, - для продажи по прейскуранту. Всякий из нас знает, сколько дают за его сочинение на книжной бирже, и может рассчитывать вперед, что для него выгоднее, - сочинить роман в двух частях или взять акции в новой компании, - написать повесть или снять подряд на доставку дров. Такое положение литературного дела убийственно для начинающей словесности. Я отнюдь не сетую на то, что умственные труды уже платятся у нас дорогой ценою; но не могу не чувствовать и не сказать, что самое возвышение этой цены, возвышение быстрое и непомерное, должно было нанести чувствительный уда,р и этого рода промышленности и товару, которым она торгует, - Словесности, - и уже нанесло...
В этом обстоятельстве должно преимущественно искать источника постепенно возрастающей слабости наших творений, которые и без того не блистали большою силою; я говорю: преимущественно, потому что не одна меркантильность, убившая художество в целом образованном мире, подействовала на быстрое изнеможение жизни, одушевившей русскую словесность в последние годы истекшего десятилетия" [17].
Гоголь писал, что "выходка «Московского наблюдателя» скользнула по «Библиотеке для чтения», как пуля по толстой коже носорога, от которой даже не чихнуло тучное четвероногое" [18].
"Московский наблюдатель", организованный по принципам "Библиотеки для чтения", не сумел скрыть своей подражательной природы. Это был журнал-имитатор, и Сенковский, неизменно делавший читателя единственным судьей и свидетелем своего журнального существования, разумеется, не упустил случая вскрыть имитаторскую сущность своего врага [19].
Второе нападение сразу перевело полемику в узколитературный план. Оно касалось Сенковского-беллетриста, и беллетристика Сенковского была, казалось, уничтожена без остатка. Я имею в виду статью Н. Павлищева "Брамбеус и юная словесность" [20].
Статья очень убедительно доказывала, что "Большой выход у Сатаны" - плагиат у Бальзака ("La comedie du diable"), "Незнакомка" - у Жюля Жанена; что, нападая на французскую словесность, Сенковский пользуется ее же образцами, что он безнравственный человек, который пишет свои повести дурным риторическим языком.
Утверждения эти нуждались только в одной поправке, связанной c самой редакционной атмосферой "Библиотеки для чтения". С этой поправкой плагиат оказывался только занимательным чтением, безнравственность - невинной болтовней с читателем, а игра с французской словесностью - всего лишь средством оживить иностранное обозрение.
Таким образом, и нападение лицом к лицу - било мимо цели.
И тем не менее нужно было блестяще владеть искусством журнальной тактики, чтобы не ответить ни одним словом на эту необычайно резкую статью. Ни словом не ответить на это, казалось бы, полнейшее и окончательное разоблачение - это было несравненно труднее, чем поместить гордый эпиграф на титульном листе "Библиотеки для чтения" [21]. Молчание, как мы увидим ниже, стоило Сенковскому гораздо дороже этого эпиграфа. Оно было тем более красноречиво в данном случае, что некоторые из обвинений, предъявленных ему, были несомненно несправедливы...
В сущности говоря, молчание "Библиотеки для чтения" само по себе означало конец полемики.
Но полемика продолжалась. "Московский наблюдатель" вовсе не считал себя побежденным. Напротив, объединяя объекты нападения, он помещает в № 5 за 1835 год "Критическое обозрение", по-видимому, принадлежащее Шевыреву, в котором как бы подводит итоги первым выпадам, объясняя один - другим.
Эта талантливая, написанная прекрасным языком статья была поворотным пунктом всей полемики. Это уже нимало не походило на иронию первой статьи и на глуповатое торжество второй. Это было объявление священной войны против Сенковского и его журнала:
"Не долг ли всякого честного человека возбуждать негодование к этому зубоскальству, которое умерщвляет всякое верование .в науку, дает толпе соблазнительный пример осмеивать учение, мысли, мнения, прежде чем она узнала их? Не есть ли обязанность всякого литератора, который не отдал еще своего пера на аренду, восставать явно и открыто против этих злоупотреблений, угрожающих ниспровержением всякого уважения к литературе?"На это было трудно не ответить даже Сенковскому. Он, наконец, нарушает молчание. В ближайшем томе "Библиотеки для чтения" появляется статья о только что вышедшей "Истории поэзии" Шевырева [22]. Верный своему принципу - либо совсем не отвечать, либо, если уж отвечать, то не защищаясь, а нападая, автор статьи ни одним словом не упоминает в этой рецензии о войне, объявленной ему "Московским наблюдателем". Он не вступает в полемику. Тем не менее он полемизирует - и со всею язвительностью, на которую он только способен. Статья была так резка, что Никитенко, не встречая с цензурной стороны препятствий к ее напечатанию, тем не менее вычеркнул из нее несколько мест.
"Я теряюсь в догадках, - писал ему по этому поводу Сенковский. - Если есть необходимость смягчить дело по каким-нибудь высшим уважениям, то я готов уничтожить еще больше вашего; но если нет никакого, почему же вы запрещаете проучить поделом надменного мальчишку - который пишет глупости докторальным тоном и ничего ровно не смыслит" [23]."Надменный мальчишка" не остался, разумеется, в долгу. Забывая о той высокой общественной цели, под знаком которой он призывал "каждого честного литератора" объявить Сенковскому беспощадную войну, он ответил очень раздражительной статьей, которая неожиданно вскрыла во всей этой полемике едва ли что не личную обиду. Это были уже прямые ругательства, подчас остроумные, подчас переходящие в клевету.
"Оставляя в покое эту ярмарочную, праздничную потеху народа, должны ли мы оставаться равнодушными, хладнокровными зрителями подобного употребления ума, если ему вздумается с балаганных подмосток перебраться в литературу, колпак паяца заменить докторской шляпой критика и, с нанятою гримасою площадного шута, развалиться в академических креслах" [24].Но на эту статью, возвращаясь к первоначальной позиции, "Библиотека для чтения" ответила только вежливым молчанием.
Полемика становится односторонней - и с каждым номером "Московокого наблюдателя" все более и более мельчает. Насмешки над критическими мнениями "Библиотеки для чтения" переплетаются с выпадами против Полевого, который был в ту пору сотрудником "Библиотеки для чтения" [25]. Вслед за "Отметками наблюдателя", в которых был дан подробный список писателей, "разруганных и расхваленных" "Библиотекой для чтения", была помещена небольшая, но остроумная статья "Шуточки «Библиотеки для чтения»", в которой Сенковский не без язвительности был назван "Вольтером толкучего рынка" [26].
"Библиотека для чтения" отвечала на все это кое-как, между строк, в рецензиях на чужие книги. Было уже совершенно ясно, что не "Московскому наблюдателю" суждено подорвать значение "смирдинской школы".
Белинский, прекрасно понимавший журнальные принципы "Библиотеки для чтения", уже успел подвести итоги этой полемике, разумеется, плачевные для "Московского наблюдателя" [27]. Он же и указал единственное средство обезоружить Сенковского вместе с его журналом:
"Для этого надобно, чтобы нашелся в Москве человек со всеми средствами для издания журнала, с вещественным и невещественным капиталом, т.е. деньгами, вкусом, познаниями, талантом публициста, светлостью мысли и огнем слова, деятельный, весь преданный журналу, потому что журнал, так же как искусство и наука, требует всего человека, без раздела, без измен себе" [28].Гоголь статьей "О движении журнальной литературы за 1834 год" успел уже открыть новую полемическую кампанию против Сенковского. Кампания эта обещала быть еще более серьезной. К своим друзьям, враждебно настроенным к Сенковскому, присоединился Пушкин.
3
Печатая в 1834 году "Пиковую даму", Сенковский обратился к Пушкину с письмом, полным безоговорочных признаний, особенно значительных, если вспомнить, что оно было написано после появления "Повестей Белкина", встреченных решительным и единодушным осуждением: "Вы создаете нечто новое, вы начинаете новую эпоху в литературе, которую уже прославили в другой отрасли... - писал он, - Вы положили начало новой прозе, можете в этом не сомневаться... Именно всеобщего русского языка недоставало нашей прозе, и его-то я нашел в вашей повести".
Отношения резко изменились, когда Пушкин предпринял издание собственного журнала. Теперь для Сенковского Пушкин стал лишь редактором "Современника", самое имя которого могло подорвать значение "Библиотеки для чтения". Он был тем более опасен для "Библиотеки для чтения", что силы, которыми он располагал, были очень велики, а хозяйственная организация журнала легко могла быть построена на тех же принципах, применение которых создало такой успех журналу Сенковского. Это могло, наконец, оказаться уже не имитацией, потому что не было, казалось, ничего проще, как избежать явных ошибок "Московского наблюдателя".
Вот почему, не ожидая нападения, Сенковский в трех номерах, предшествовавших появлению "Современника", последовательным образом предупреждает Пушкина о том, что дипломатические отношения можно считать прерванными, пытается опорочить его литературное имя и, наконец, ставит ему решительный ультиматум. Уже то обстоятельство, что все это было сделано до выхода "Современника", в высшей степени характерно для журнальной тактики Сенковского. Он полемизирует, но не против журнала, а против намерения Пушкина издавать журнал [29].
Предупреждение было сделано очень глухо и как бы на всякий случай. В томе VIII "Библиотеки для чтения" была помещена повесть Сенковского "Записки домового". Черт журналистики Бубантес, случайно попавший в гости к старому своему приятелю, домовому, рассказывает ему о своих журнальных делах:
"В нашем городе есть одна упавшая репутация, которая издает новую книгу: решено было поднять ее и поставить на ноги. Собралось человек тридцать ее приятелей, все из литераторов. Когда я пришел туда, они миром поднимали ее с земли, за уши, за руки и за ноги. Я присоединился к ним и взял ее за нос. Мы дружно напрягли все силы: пыхтели, охали, мучались - ничего не сделали. Мы подложили колья и кольями хотели поднять ее. Ни с места! Ну, любезнейший, ты не можешь себе представить, что значит упавшая литературная репутация! В целой вселенной нет ничего тяжелее..."Упавшей литературной репутацией была в середине 30-х годов репутация Пушкина. Упоминание о "новой книге", которую решил издавать литератор с "упавшей репутацией", позволяет отнести приведенное место в "Записках домового" к журнальным намерениям Пушкина и к "Современнику", который должен был быть разрешен не столько как журнал, сколько именно как книга - один раз в три месяца [30].
Смутное и сравнительно осторожное предупреждение в "Записках домового" в ближайшем же номере "Библиотеки для чтения" превращается в прямой выпад.
Это объясняется, без сомнения, тем, что разрешение на издание "Современника" было уже получено Пушкиным и бойкотирующая Сенковского литература готова была объединиться вокруг нового органа. Но Сенковский еще ничего не говорит о новом и враждебном ему журнальном предприятии. Как всегда, он нападает со стороны, совсем по другому поводу, не имеющему ни малейшего отношения к "Современнику" и к Пушкину-журналисту.
Воспользовавшись неосторожностью Пушкина, напечатавшего на анонимном переводе Виланда [31] "издал А. Пушкин", Сенковский поместил в первой книге "Библиотеки для чтения" за 1836 год издевательскую заметку:
"Важное известие. А.С. Пушкин издал новую поэму под заглавием «Вастола, или Желания сердца» Виланда. Мы еще не читали - не могли достать; но, говорят, стих ее удивителен. Кто не порадуется навой поэме Пушкина! Истекший год заключился общим восклицанием: «Пушкин воскрес!»"."Литературная летопись" того же тома была открыта рецензией на эту поэму.
Не излагаю содержания этой рецензии, которою Пушкин был серьезно задет и которая едва не довела его до дуэли с Хлюстиным, повторявшим в обществе некоторые из обвинений Сенковского [32]. Любопытно отметить только одно из них: Пушкин обвинялся в пренебрежении или даже в нечестности по отношению к читателю. Читатель был сделан судьей в этом деле. Читатель, накануне подписки на "Современник", получал новое свидетельство падения знаменитой репутации:
"Певец кавказского пленника сделал в новый год непостижимый подарок лучшей своей приятельнице, русской публике. Та, которая любила его, как своего первенца, любила так искренне, так благородно, так бескорыстно... та самая в возврат за свои нежные чувства получила от него, при визитном билете, «Вастолу» с двусмысленным заглавием...Вслед за этой рецензией, на которую Пушкин нашел возможность ответить корректной заметкой [33] в XV томе "Библиотеки для чтения", в отделе "Разные известия" (служившем Сенковскому для самых разнообразных целей, в том числе и для полемических, если уж он решался на полемику) появилась большая статья - настолько любопытная, что я (несмотря на то, что ее неоднократно цитировали) приведу из нее наиболее важные места:Трудно поверить, чтобы Пушкин, вельможа русской словесности, сделался книгопродавцем и издавал книжки для спекуляции. Мы сами сначала позволили себя уверить, что Александр Сергеевич играет здесь только скромную роль издателя; но один почтеннейший читатель убедил нас в противном...
Люди доброго сердца оказывают благотворительность приношением нищете какого-нибудь действительного труда, а не бросая в лицо бедному одно свое имя для продажи, что равнялось бы презрению к бедному, презрению к публике".
"Вообще нет ничего нового в политическом свете. Все народы живут в мире и согласии. Прочие известия - самые пустые. Африканский король Ашантиев, говорят, объявил войну Англии и уже открыл кампанию. Александр Сергеевич Пушкин в исходе весны тоже выступает на поле брани. Мы забыли сообщить нашим читателям об одном событии: Александр Сергеевич хочет умножить средства к наслаждению читающей публики родом бранно-периодического альманаха, под заглавием «Современник», которого будет выходить по четыре книжки в год, или родом журнала, которого каждые три месяца будет являться по одной книжке. И еще - этот журнал или этот альманах учреждается нарочно против «Библиотеки для чтения» с явным и открытым намерением - при помощи божьей уничтожить ее во прах. Что тут таиться! Угрозы раздавались уже в наших ушах, и вот мы сами добродушно опешим известить публику, что на нас готовится туча..."Утверждая, что в Европе "полемика и брань предоставлены газетам - журнальной черни" и рекомендуя всем русским журналам последовать примеру "Библиотеки для чтения", Сенковский переходит непосредственно к участию Пушкина в новом издании:
"Это еще не все. Программа «Современника» вызывает у нас гораздо печальнейшее замечание. Всегда должно сожалеть, когда поэтический гений первого разряда, каков Александр Сергеевич Пушкин, сам добровольно отрекается от своего призвания и с священных высот Геликона, где он прежде всего, по счастливому выражению Пропорция, «Musarum choris implicuit manus», постепенно нисходит к нижним областям горы, к литературе, более и более бледной и бесплодной. Это уже - затмение одной из слав народа. Но как горько, как прискорбно видеть, когда этот гений, рожденный вить бессмертные венки на вершине зеленого Геликона, нарвав там горсть колючих острот, бежит стремглав по окату горы... Берегитесь, неосторожный гений! Последние слои горы обрывисты, и у самого подножия Геликона лежит Михонское болото - бездонное болото, наполненное черной грязью. Эта грязь - журнальная полемика, самый низкий род прозы после рифмованных пасквилей...После этого дружеского объяснения «Современник» может быть уверен, что о нем более никогда не упомянут в «Библиотеке для чтения», а Александр Сергеевич - что первые прекрасные стихи, которые он напишет, будут в ней похвалены с восхищением" [34].
Это было последней попыткой со стороны "Библиотеки для чтения" предотвратить войну, в которой она могла оказаться побежденной. Она сдержала обещание, - не упомянув ни разу о полемических статьях "Современника", предсказанных ею заранее. Впрочем, вступать в полемику и не было нужды. Дело было не в полемике, а в самом журнале. Журнал же, как это стало ясным после первого же номера, не мог быть опасным соперником "Библиотеки для чтения". В создании его было заложено какое-то внутреннее противоречие. Предпринятый до некоторой степени с торговыми целями, он в то же время, благодаря самому составу своих сотрудников, неизбежно должен был примкнуть к противникам литерагурного меркантилизма. Именно это, как кажется, повело к внутренней редакционной борьбе между Пушкиным и его сотрудниками.
Отражением ее было известное "Письмо к издателю", напечатанное в III томе "Современника" (1836) за подписью "А. Б." и принадлежащее, как это было выяснено впоследствии, Пушкину [35].
Автор письма, присланного якобы из Твери, возражал на статью Гоголя "О движении журнальной литературы", помещенную в первом номере "Современника". Статья эта, чрезвычайно неосторожная с точки зрения журнальной тактики 30-х годов, действительно требовала исправлений и возражений. Прикрывшись именем обозрения. Гоголь в этой статье пересмотрел все журналы один за другим, и все с одной точки зрения - с точки зрения пригодности их для борьбы с "Библиотекой для чтения".
Этим прежде всего была сделана честь проницательности Сенковского, который мог бы показаться теперь чуть ли не ясновидящим.
Этим был совершенно убит "Московский наблюдатель", упорно утверждавший, что он создан вовсе не с исключительной целью поколебать значение "Библиотеки для чтения", и получивший совершенно неожиданный удар от своего ближайшего союзника.
Совершенно естественно, что Пушкин в примечании к "тверскому письму" поспешил упомянуть, что статья эта ни в коем случае не может служить программой "Современника".
"По мнению вашему, - писал он, - вся наша словесность обращается около «Библиотеки для чтения». Все другие повременные издания рассмотрены только по отношению к ней, «Северная пчела» и «Сын отечества» представлены каким-то сильным ариергардом, подкрепляющим «Библиотеку». «Московский наблюдатель», по вашим словам, образовался только с тем намерением, чтобы воевать противу «Библиотеки». Он даже получил строгий выговор за то, что нападения его ограничились только двумя статейками; должно было, говорите вы, или не начинать вовсе, или если начать, то уже не отставать. «Литературные прибавления», «Телескоп» и «Молва» похвалены вами за их оппозиционное отношение к «Библиотеке». Признаюсь, эти изумило тех, которые с нетерпением ожидали появления вашего журнала. Неужто, говорили они, цель «Современника» - следовать по пятам за «Библиотекою», нападая на нее врасплох и вооруженною рукою отбивая от нее подписчиков? Надеюсь, что опасения сии были лживы и что «Современник» изберет для себя круг действий более обширный и благородный".Поза "тверского провинциала" была несколько иронична, в письмо были вставлены две-три язвительных фразы по поводу Сенковского и "Библиотеки для чтения" - но тактическая ошибка Гоголя была исправлена. Ее предложено было забыть, а вместе с ней и неудавшуюся полемику, предпринятую друзьями Пушкина против его желания.
В своей "авторской исповеди", претворившейся в словаре Крайя скромной биографией, Сенковакий писал, подводя итоги своей журнальной работе:
"Постоянно отклоняя от себя всякие литературные дела, он (Сенковский) старался заниматься литературой просто и чисто, как искусством, и не один незнакомец, по незнанию этих обстоятельств заговоривший с ним о цене своего рукописного творения... встретил не совсем любезный прием, лишь только смешал ум с деньгами - и был сухо отправлен в книжную лавку или контору издателя, где литература становится товаром".Это было производственное лицемерие, выраставшее вместе с производством - и не однажды, как это было указано выше, вскрывавшееся современниками, для которых связь "Библиотеки для чтения" с промышленными литературными кругами, разумеется, не была секретом.
Именно по линии этой связи и были впервые соединены с именем Сенковского криминальные имена Булгарина и Греча. Это была вовсе не политическая группировка. Для литературной промышленности, стоявшей в отношении внутренней свободы на последнем месте среди других промышленностей, была неизбежна, как это видно, между прочим, и на примере пушкинского проекта, правительственная ориентация. Группа Греча, Булгарина, Сенковокого и братьев Полевых была профессионально-производственной группой. Вот что дало право литературе 30-х годов выделить и объединить эти имена, имеющие мало общего между собой во всех других отношениях. С полной определенностью это сделал в "Литературных мечтаниях" Белинский:
"Да, милостивые государи, я совсем не шучу и повторяю, что этот период словесности непременно должно назвать Смирдинским, ибо А.Ф. Смирдин является главою и распорядителем сего периода. Вспомоществуемый гениями гг. Греча, Сенковского, Булгарина, Барона Брамбеуса и прочих членов знаменитой компании, он сосредоточил всю нашу литературу в своем массивном журнале" [36].Журнальный триумвират Греч - Сенковский - Булгарин является поздним и элементарным истолкованием этой точки зрения. Впервые она была обоснована лишь в 1865 году, в статье А.П. Пятковского [37], написанной, как указывает и сам автор, преимущественно на основании некрологов. Снисходительность историков литературы, впоследствии писавших о "журнальном триумвирате", к Николаю Полевому так же непонятна в этом вопросе, как и необоснованное предположение о дружбе и тесной связи Сенковского с Булгариным и Гречем.
"Грехопадение первого человека н литературе"
(Ф. В. Булгарин, Н.И. Греч и О.И. Сенковский).
"Русская старина", 1898, № 2
Письма, дневники, рецензии, статьи, памфлеты участников этого мнимого объединения говорят совсем о другом:
1. О том, что если существовал в 30-х годах журнальный союз, так это был союз Полевого, Булгарина и Греча против Сенковского.Это была вражда, которая вовсе не походила на высокопринципиальную вражду литературных салонов к журнальным промышленникам, для которой не существовало ни принципиальных воззрений, ни литературных приличий. Но одна только торговая конкуренция далеко не исчерпывала сущности этой борьбы. Она велась коммерсантами, которые в то же время были литераторами и сравнительно редко забывали об этом. Силой, которою они располагали, была все-таки литература.2. О том, что с первого дня существования "Библиотеки для чтения" между Сенковским и Булгариным, Сенковским и Гречем, а с 1838 года между Сенковским и Полевым велась ожесточенная и непримиримая борьба, перед которой полемика с "Московским наблюдателем" и "Современником" выглядит безобидной журнальной перебранкой [38].
Это был едва ли не первый случай в истории экономического развития России, когда промышленная конкуренция была облечена в журнальные формы, имеющие сами по себе высокую ценность - то есть когда товар как бы своими устами убеждал потребителя купить его и не покупать у соседа.
Борьба шла вокруг изобретения, называвшегося "Библиотекой для чтения" и равнявшегося 5000 подписчиков, помноженных на 50 рублей ассигнациями в год.
Нужно было - или овладеть этим изобретением, или уничтожить его.
Нужно было быть Сенковским или так же, как он, владеть сложнейшим искусством журнальной тактики, чтобы не допустить ни того, ни другого.
4
Первое известие о Сенковском в русской литературе было напечатано Булгариным. Перечисляя польских писателей, он посвятил несколько строк Сенковскому, с которым, по свидетельству Савельева, был знаком еще в Вильне [39].
"Осип Сенковский, посвятивший себя восточным языкам, перевел с персидского Персидскую историю, с арабского басни Локмана с учеными примечаниями, издал описание Оттоманской империи Доссона и множество отрывков, напечатанных в разных журналах. Некоторые статьи из его путешествий в Константинополь переведены на российский язык и помещены в «Вестнике Европы». Рвение к наукам и отличные дарования его заставляют надеяться, что он обогатит польскую словесность новыми сокровищами Востока, доселе только из иностранных переводов известными" [40].Немногие данные, свидетельствующие о первом периоде отношений Булгарина и Сенковского, не дают возможности что-либо решительно утверждать. Это были, очевидно, дружеские отношения, позволившие Сенковскому завязать в чужом городе нужные литературные знакомства, а Булгарину - использовать нового сотрудника для своих изданий.
Характер Булгарина, равно как и способ, которым он пытался устроить свою судьбу в России, были с большой проницательностью изучены Сенковским и не вызвали в нем большого сочувствия.
В 1825 году, когда Сенковский был еще "гражданином двух литератур" [41], он писал Лелевелю о Булгарине:
"...что касается самого Булгарина, то в настоящее время он как будто сошел с ума. Тяжба его с госпожею Тышкевич по поводу наследства проиграна, и он, как трус и как человек, не умеющий помогать себе в случае надобности, мечется теперь, как подстреленный... Я дам вам, как философу, ключ к его характеру, и вы увидите, что это замечательный индивидуум.Булгарин был для Сенковского человеком, сумевшим как-то преодолеть не только связь с Польшей, но и предстоявшие ему, Сенковскому, препятствия, лежавшие на пути к большой литературной карьере.Хотя я имею множество причин к неудовольствию против его поступков и характера, но все же не могу отказаться от мнения о нем как весьма честном человеке. Он среди русских остался и старается казаться в глазах их поляком, в чем сами русские отдают ему справедливость. Единственный недостаток его - черта, свойственная почти всем тучным людям: это отвратительный эгоизм... Так как он человек весьма слабохарактерный, то им управляют обстоятельства и люди, с которыми он находится в сношениях; но, в сущности, это весьма добрый человек и, насколько сумеет победить свою неповоротливость, может быть даже полезным для других... Мы часто ссоримся и спорим. Я думаю, что это хорошее средство против эгоизма, происходящего от тучности при добром все-таки в сущности сердце, так как господин Фаддей, чтобы удобнее спорить, горячится, злится, встает с своей подушки; но лишь только таким образом расшевелится, тотчас врожденная доброта берет перевес над ленью, и тогда он сам признается, что противился только из лености; таким образом, мы всегда кончаем миром".
Я не хочу сказать, что "Северный архив" и "Северная пчела" были школой для Сенковского - он метил выше, школа у него была своя. Но для первых опытов использования польских журнальных традиций на русской почве булгаринские издания и издательские связи Булгарина были удобны ему.
Так появились авторизованные переводы двух книг Джемса Мориера [42] и несколько рецензий и фельетонов в "Северной пчеле" 1825-1834 годов. Нет основания предполагать, как это делал И.А. Шляпкин [43], что отношения Сенковского и Булгарина изменились после польского восстания 1831 года и что причиной этого была измена Булгарина Польше. Целый ряд документов с большой точностью отмечает дату первой серьезной ссоры. Эта дата - 1 января 1834 года, день выхода первого тома "Библиотеки для чтения". В биографических записках жены Сенковского этот день недаром отмечен именно в связи с резким поворотом в отношениях Булгарина к Сенковскому.
"Успех первого номера «Библиотеки для чтения», - пишет она, - был колоссальный; и на этот раз Смирдин сильно ошибся в своих расчетах: число подписчиков оказалось вдвое больше того, на которое он рассчитывал. Но в то же мгновенье все скверные страстишки, ненависть, зависть проснулись и бросились с ожесточением на это торжество. Сенковский был осажден не с одной литературной только стороны. Враг неумолимый, озлобленный против всякого дарования, превышавшего его собственное, покушался опрокинуть эту яркую с самого появления славу; он надеялся сделать это прежде, чем она успеет далеко пустить свои корни... Бывший друг стал недругом тогда же и в продолжение долгих лет употреблял напрасные усилия, которые, бросая тень на него самого, еще ярче выказывали все достоинства Сенковского" [44].
Сенковский и точно был осажден не с одной только литературной стороны. Мы видели, как была обойдена им атака на "Библиотеку для чтения" со стороны правительственных кругов. Преодолеть вражду Булгарина или обойти ее было, судя по первому его нападению, задачей не менее сложной. Это была не простая вражда; если она и была продиктована завистью - то зависть эту, пожалуй, лучше всего было бы назвать так, как называют ее не историки литературы, но экономисты - борьбой за рынок [45]. Именно этой стороной дела - "не одной только литературной" - объясняется статья "Северной пчелы" по поводу выхода в свет первого номера "Библиотеки для чтения". Привожу из нее только важнейшие места:
Первого января сего 1834 года была открыта "Библиотека для чтения". Но если бы эта дата и не указывалась в статье, целый ряд указаний, начиная от довольно туманных намеков ("искательство и деньгохватание") до прямых выпадов, ведеч непосредственно в редакцию и контору нового журнала.ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКАЯ ФАБРИКА ФАНТАСТИЧЕСКИХ ИЗДЕЛИЙ
А Васька слушает да ест."Писать... Глупейшее ремесло из самых бестолковых... В этом я уверился, наконец, на нынешних праздниках. Во всех магазинах, во всех лавках, набитых тряпками, не было отбоя от покупщиков, а в лавках, где продаются тряпки, превращенные в бумагу, пропитанную мозгом писателей, в этих лавках было пусто, как в журналах, издаваемых доморощенными гениями, и как во всех гениальных карманах... Всякий набойщик ситцу во сто крат блаженнее самого записного писателя... Да и что гакое значит литература? Ни служба, ни промышленность, а бог весть что... Ей-богу, каждый повытчик и каждый ремесленник счастливее литератора...Я завожу фабрику н стану выделывать на ней вещи, которые будут облегчагь труды человека в его важнейших занятиях - в искательстве и деньгохватании. За успех моей фабрики должно ручаться вам, во-первых, ее иностранное название, которого иной русский спросонья не выговорит, а во-вторых, иностранные мастера, которых я намерен выписывать с первым пароходом. Все материалы на моей фабрике будут также чужеземные, и хотя некоторые из них уже производятся в России, но я намерен обратиться к источнику.
Слыхали ли вы, господа, о магнетизме, месмеризме, ясновидении, гомеопатии, либерализме, трансцендентальной философии, теории политических систем, метафизике, романтизме и о прочих вещах, которые так несправедливо называются шарлатанством? Вы верно знаете, что такое низкопоклонство, чиномания, деньголюбие? Все это не что иное, как материалы для моей фабрики. Ввоз их не запрещен тарифом, и потому они дешевы... Литература тоже войдет в состав моей фабрики, но только для подмазки колес моих машин. Фабрика моя уже давно в движенье и откроется для публики ровнехонько в 8 час. утра, 1 января сего 1834 года..." [46].
Самое название "Энциклопедическая фабрика фантастических изделий" было в достаточной степени прозрачно. Энциклопедичность "Библиотеки для чтения" указывалась всеми современниками, писавшими о ней, а фантастические изделия под названием "Фантастическия путешествия барона Брамбеуса" были выпущены Сенковским еще в 1833 году. Еще проще расшифровываются и другие намеки, которые, быть может, более заслуживали бы имени печатного доноса.
Таковы указания на иностранное название "фабрики" [47], на иностранных мастеров, на чужеземные материалы, на либерализм, упомянутый среди других тем, едва ли не каждой из которых была посвящена статья в первом номере "Библиотеки для чтения". Выше я упоминал о том, что "отдел словесности" не должен был играть главной роли в новом журнале - он скорее призван был служить приманкой для читателя, - и это нашло себе место в статье Булгарина: "Литература также войдет в состав моей фабрики, но только для подмазки колес моих машин".
Все это относипось, однако, к самому журналу, нарочито названному "фабрикой", и Булгарин не был бы самим собой, если бы он на этом остановился. От описания фабрики он переходи г к описанию ее изделий, иными словами, от "Библиотеки для чтения" к личности и биографии ее основателя и редактора.
В числе этих изделий указаны не только "эластические корсеты, в которых спина гнется чрезвычайно грациозно", не только "очки, в которых легко высмотреть теплое местечко", не только "компас для распознания и определения ветра на горизонте службы", что было, несомненно, насмешкой над служебными неудачами Сенковского. Он не только дает прямые адреса, описывая "семимильные сапоги", которые весьма пригодны лицам, жертвующим "учением, чтобы выиграть время для чина", и "совершающим поездки по губерниям с какими-нибудь делами", что прямо указывало на поездку Сенковского по поручению университета в западные губернии с целью ревизии белорусских училищ...
Он не проходит мимо даже семейяой жизни Сенковского: "На фабрике моей делаются камер-обскуры для... нежных и попечительных матерей, желающих выгодно сбыть с рук своих дочек. Стоит только довести жениха до того, чтоб он заглянул в эту камер-обскуру. В ней 28 лет заменяются 18-ю, билеты ссудной кассы на заложенные вещи кажутся банковыми билетами на сохраненный капитал..."
Место это было совершенно безжалостным по отношению к Сенковскому, который в 1829 году женился на дочери разорившегося банкира барона Раль и, действительно, вместо приданого получил билеты ссудной кассы на заложенные дома. Оно должно было произвести на Сенковского тем большее впечатление, что женитьба его на Аделаиде Раль была, с его стороны, настоящим нравственным подвигом. Он женился на младшей дочери барона Раль только потому, что любил старшую, замужнюю, которая потребовала от него этой жертвы и желание которой было исполнено им, наперекор своему желанию [48].
Но самым важным местом статьи были последние ее строки. Смысл статьи вскрывается ими с совершенной ясностью. Они очень точно рисуют средства и методы журнальной тактики 30-х годов, которыми, как мы увидим в дальнейшем, далеко не пренебрегал и сам Сенковский.
"...Издатели «Северной пчелы», - так оканчивался булгаринский пасквиль, - единственно из сострадания к ближнему согласились напечатать отрывок моего объявления. Нечего делать! Обращусь к другим журналам или напечатаю особо и разошлю с визитными билетами ко всем порядочным людям".Любопытно отмети гь, что этот неприкрытый шантаж не имел, в сущности говоря, никакой положительной программы, Если бы статья была направлена только против Сенковского, можно было бы предположить, что она была продиктована Гречем, который, судя по некоторым данным (о них ниже), имел намерение быть не номинальным, но фактическим редактором нового журнала. Но статья пыталась дискредитировать и самый журнал, вот почему ее можно назвать первым свидетельством "борьбы за рынок" в том кругу, деятельность которого нас здесь занимает. Смысл статьи был, в сущности говоря, в том, что "Библиотека для чтения" мешала "Северной пчеле" самым своим существованием, - и это был смысл огромного большинства журнальных полемик 30-х годов.
Не сохранилось сведений о том, каким образом Сенковскому удалось парализовать опасное противодействие Булгарина и "Северной пчелы".
Но мир был восстановлен - через пять дней после этой статьи Сенковский уже печатал в газете Булгарина, казалось бы, расположенной к нему, всей душою, свой новый фельетон [49] и уже готовил для ближайшего номера "Библиотеки для чтения" хвалебную статью о романе Булгарина "Мазепа".
Это был плохой мир - очень недолговечный. Прошло не более полугода, как "Северная пчела" начала длительную и очень упорную войну против Сенковского, перемежая мелкие выпады, направленные на критические мнения его журнала, с большими статьями, в которых отражалась непримиримая рознь [50]. Это последнее обстоятельство диктовало и другие, далеко не литературные средства борьбы. В дневнике Никитенко (запись от 2 января 1835 года) находится небезынтересное известие об этом:
"Новая беда в цензуре. В первой книжке «Библиотеки» напечатаны стихи в честь царя. Это плохие стишонки некоего офицера Маркова, который за подобное произведение уже раз получил бриллиантовый перстень и, верно, захотел теперь другого. Я представлял стихи министру: ни он, ни я не заметили глупого стиха, или, лучше сказать, слова в конце первой строфы. Автор, говоря о великих целях Николая, называет его «поборником грядущих зол»... Сенковский сделал глупость. Он заметил слово «поборник» накануне рассылки журнала, но не захотел ни сам переменить его, ни уведомить меня. Но хорош Булгарин! Он тоже заметил злополучное слово и собрался с доносом к Мордвинову (помощнику главного начальника III отделения собств. е.и.в. канцелярии). Но его предупредили, отобрав экземпляры журнала и заменив это слово другим. Он зол на Сенковского за то, что тот получает большие выгоды от «Библиотеки». Вот нравы наших литературных корифеев" [51].Было бы слишком утомительно перечислять все заметки, рецензии, антикритики и статьи, направленные против "Библиотеки для чтения" в "Северной пчеле" 1834 - 1843 годов.
Легенда о трогательной дружбе и взаимной поддержке этих изданий представляется настолько ложной, что для разрушения ее вполне достаточно простых библиографических указаний [52]. Правда, в этой последовательной борьбе случались иногда более или менее длительные перерывы. Так, в 1837 году "Северная пчела" почти ничего не поместила против Сенковского и его журнала. Но в 1835 и 1836 годах газета полна враждебными статьями, а в 1838 году начинается прямая травля, из номера в номер, заставляющая, между прочим, вспомнить о том способе беспрерывной, последовательной атаки на "Библиотеку для чтения", который рекомендовал русским журналистам Гоголь в своей статье "О движении журнальной литературы".
Ни возрастание борьбы, ни спад ее - ничто не было продиктовано только личными отношениями.
Это становится особенно ясным, когда в борьбе против Сенковского и его журнала к Булгарину в конце 1835 года присоединяется Греч. С его появлением в лагере врагов Сенковского литература окончательно перестает быть, хотя бы в малой мере, мерилом отношений. На смену ей выступают - нажива и дело.
5
Если Сенковского можно назвать предпринимателем-прожектером, журналисгом-изобретателем, для которого интерес к своему делу далеко превышал жажду денежных прибылей, деловая эластичность которого позволяла ему очень корректно, по-европейски вести свою литературную торговлю, если Булгарина можно назвать представителем ни с чем не считающейся наживы, готовым поступиться ради своих целей любыми соображениями (и прежде всего морального порядка), то к фигуре Греча больше всего подходит имя предпринимателя-бюрократа, педантичного дельца, прекрасно умевшего скрывать, что дебет и кредит были основными категориями его миросозерцания.
Никитенко в своих записках от 9 февраля 1835 года указывает, что Греч должен был отказаться от редакции "Библиотеки для чтения" после неприятной истории, связанной со стихами В. Гюго [53] и из-за "Роберта Дьявола" [54]. Если это и так, указанная причина была не единственной. В редакции "Библиотеки для чтения", которую фактически вел Сенковский, а номинально, или почти номинально, Греч, были и какие-то внутренние неурядицы.
Жена Сенковского в своих "Биографических записках" намекает на эти внутренние причины, очень наивно сообщая, что причиной ухода Греча было "порядочное расстояние", которое отделяло двух редакторов друг от друга, так что надо было "беспрерывно посылать, бегать одному за другим". "Нет, такой прекрасный союз не мог долго продолжаться, - пишет она, - через год мнения совершенно не сходились, и товарищи разошлись без шума, без ссоры, совершенными друзьями. Муж мой, испытав уже неудобства разделенной власти, принял редакцию на одного себя" [55].
Номинальным редактором журнала ("с условием не вмешиваться ни во что") стал И.А. Крылов, который хотя и "жаловался на торговое направление нынешней литературы", однако "сам взял со Смирдина за редакцию «Библиотеки для чтения» девять тысяч рублей" [56].
Итак, есть некоторые основания предполагать, что деловая связь Сенковского и Греча порвалась в первый же год существования "Библиотеки для чтения" - и, вероятно, вследствие внутренней редакционной борьбы, в которой Сенковскому удалось сохранить за собой место редактора, а вместе с ним и надежду на издательские выгоды от журнала.
Но настоящая ссора, положившая конец не только деловым, но и личным отношениям Сенковского и Греча, произошла несколько позже (что, впрочем, не исключает возможности того, что она была всего лишь продолжением первой). На этот раз причины экономического порядка были настолько очевидны, что даже Греч, которому мы сейчас предоставляем слово, не считал нужным затушевать их.
"В августе 1836 г. Сенковский, терзаемый завистью, возобновил свои покушения, заготовив в «Библиотеке для чтения» новогодний отзыв о (Энциклопедическом) Лексиконе Плюшара. Плюшар, в типографии которого печаталась «Библиотека», прибежал ко мне и объявил о злом намерении Сенковского:Вскоре Греч, поссорившись с Плюшаром, был вынужден отказаться от звания главного редактора "Лексикона". Он написал о своих затруднениях Булгарину и получил от него ответ, который не нуждается в комментариях. Привожу несколько строк:«Я напишу к нему, - оказал я, - и он, конечно, исключит или переменит статью».
- «Нет, - возразил Плюшар, - вы будете писать нежно и учтиво; дайте я напишу».
- «Извольте»...
На другое утро является ко мне Сенковский и говорит, притворно ухмыляясь:
«Чудаки вы с Плюшаром, приняли мою шутку серьезно. У него привычка подсматривать, что печатается в "Библиотеке". Вот я и вздумал пошутить над ним, приказав набрать этот отзыв. Я никогда бы его не напечатал".
Эта отговорка, вынужденная трусостью перед ничтожным типографщиком и книгопродавцем, возмутила меня. В следующий четверчок, день вечерних у меня собраний, я рассказал эту историю среди всех гостей, в числе которых были поклонники Сенковского. Они донесли ему о моем рассказе, и он поручил им сказать мне, что я никогда не увижу его в моем доме. Я отвечал им:
«Скажите ему, чго я, как Иван Васильевич Грозный князю Курбскому, объявляю Сенковскому: да я твоей эфиопской рожи и видеть не хочу»" [57].
"Добрый мой Греч,Жизнью он, быть может, и постоял бы за своего друга, но постоять имением было, очевидно, свыше его сил. Тотчас же по возвращении в Петербург он продал Плюшару свою "Россию в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях", вступив с ним в самые тесные издательские отношения.Крепко мне больно твое приключение (une vraie aventure), но это не сюрприз для меня. Я давно ждал чего-нибудь хуже... Кастрюльку с ядом, т.е. душу Сенковского, вскипятил Плюшар против тебя, рассказывая все, что у тебя говорится. Проект сбыть тебя с рук составлен прошлой зимой. Я, по моему пуделевскому проницанию, тотчас смекнул дело и стал расспрашивать Сенковского. Он мне признался, что Плюшар хочет во что бы то ни стало расстаться с тобой и что всякий день ездит к нему с рапортами и за советами. Отчасти и я не верил лжецу Сенковскому, но le fond etait vrai, и я тебя предуведомил, как друга a tout resque et peril! Попал ты в грязь, брат. Вопрос: почему я не пристал ни к Лексикону, ни к «Библиотеке»? Ведь Сенковский предлагал мне 6000 рублей. Лучше честный кусок хлеба, нежели устрицы, облитые подлостью. Никогда не поддамся подлецам и не позволю жидку-французу командовать. Зубы расшибу каналье!
Фаддей никогда не изменит тебе. Скорее солнце переменит течение, нежели я изменюсь в моих к тебе чувствах. В нужде постою за тебя жизнью и имением, ибо я знаю тебя и люблю тебя со всеми твоими слабостями. Все мы люди, исключая подлецов.
15 октября 1836 года.
Ami Ф. Булгарин" [58].
Ссора Сенковского с Гречем, разумеется, тотчас же отразилась в "Северной пчеле", которая и впоследствии, как точнейший барометр, отражала все колебания в деловых отношениях мнимого триумвирата.
Так, за неделю до напечатания в той же "Северной пчеле" письма Плюшара о том, что "прекращение подписки на «Энциклопедический Лексикон» у Смирдина произошло по его (Плюшара) желанию и требованию" [59], было помещено "Путешествие старой русской мухи по столовым и кабинетам разных стран и народов. (Письмо к другу ее, книжному червю Bucherwurm)". Вот одно из приключений этой мухи:
"Я влетела в раскрытую форточку одного порядочного дома, храбро пробравшись сквозь сигарный дым... В комнате было несколько человек, громогласных и словоохотливых, которые занимались переделкою русского языка: сей, cия, cиe, сии в разговорные; этот, тот, эта, это, это-то, то-то, этого-то, и вскоре поднялся такой шум и стук: то-то-то, тра-та-та, это-то-то, что я не могла дольше выдержать и перелетела в другую комнату. Тут была кухня или лаборатория. Здесь жарили французскую словесность в русском постном масле, толкли в иготи [60] кости почтенной германской литературы и духом английской словесности надували огромный пузырь. Я опросила у одной моей соседки, что это значит. Она отвечала мне, что хозяин, умный человек, наскучив умными работами, которые немногие понимают, изволит тешиться".В августе 1836 года произошло гласное объявление Сенковского единственным редактором и общим с издателем владельцем "Библиотеки для чтения".
"Те, которые носили звание редакторов «Библиотеки для чтения», - писал он. - слишком невинны в ее недостатках, чтобы отвечать за них перед публикой, и слишком благородны, чтобы требовать себе похвал за достоинства, в которых они не имели никакого участия" [61].Это отречение от Греча было всего лишь вариацией полного отказа от каких-либо сношений с "Библиотекой для чтения", напечатанного за несколько месяцев перед тем в "Северной пчеле":
"Издатели «Северной пчелы» и «Сына отечества» Греч и Булгарин долгом поставляют объявить, что они трудами своими не принимают участия ни в каком ином периодическом издании" [62].Но тем не менее обида, нанесенная Гречу в объявлении Сенковокого, тотчас нашла свое отражение в опоре о "сих и оных". В № 270 за 1836 год "Северная пчела" печатает большой фельетон - "Образчик разговорного языка" - с множеством возражений против языковых требований "Библиотеки для чтения", Ссора возобновилась в 1838 году.
Полемика между Сенковским и Булгариным о заслугах Греча в редактировании "Библиотеки для чтения" [63]. вызвала напечатание отдельной брошюры Греча "Литературные пояснения", в которой спор о "сих и оных" достиг своего кульминационного пункта.
Греч, который был не менее осторожен в литературе, чем в жизни, разумеется, не говорит в этой брошюре ни слова о торговой конкуренции между ним и Сенковским. Он говорит только о "сих и оных", о том, что язык журнала испортился с тех пор, как он покинул свои редакционные обязанности, и т.д.
Эти примеры можно умножить до бесконечности. Taк, окончательный переход в руки Сенковского "Энциклопедического лексикона" вызвал в том же 1838 году издание "Критического обозрения XIV тома «Энциклопедического лексикона»" , в котором, прикрываясь принципиальной позицией бескорыстнейшего защитника русского языка, Греч пытался (и очень успешно) подорвать издание, от денежных выгод которого он был отстранен по собственной вине или по проискам Сенковского.
Так, новый этап вражды, возобновившейся с появлением на издательской арене Николая Полевого, вызвал (в числе многочисленных нападений на "Библиотеку для чтения") очень любопытную "Реляцию о подвигах и плене Архипа Фаддеевича Зерова в достопамятную грамматико-логическую войну за освобождение Здравого смысла и Русского слова от нашествия варваров":
"Когда победоносная логико-грамматическая армия подавалась вперед, одержав несколько блистательных побед над неприятелем, партизанский отряд под начальством Архипа Фаддеевича преследовал ретирующихся, захватывая фургоны, нагруженные грамматическими промахами, снарядные ящики с софизмами, ...один из витязей, по имени Мирза Этот, не постигнув доброго нрава многих верных и полезных членов русского слова, ...присоединился к неприятелю, пригласив следовать за собой воинов из рода этих и которых. Собрав также множество галлицисмов и солецисмов. Мирза Этот составил сильный отряд и построил для своего войска, в тыле армии неприятельской, огромный ретраншемент из макулатуры, окружив его гласисом из агрономического пудрета и палисадом из обломков физиологии, астрономии и животного магнетизма".Архип Фаддеевич сперва "не нападал на Мирзу Этого, чтя его дарования и надеясь, что он погасит в сердце своем ненависть к сим и оным..."
В свою очередь - Мирза Этот сперва "не нападал явно на Архипа Фаддеевича, а иногда пускал в него свои ракеты, когда он проезжал мимо его ретраншемента".
Но когда Архип Фаддеевич, по доверчивости, попал в плен, Мирза Этот "запер его в крепкую башню и заложил двери тяжелыми фразами петербуржской фабрики".
С поражением же Архипа Фаддеевича большая часть области Здравого смысла была занята неприятелем, который наложил на нее тяжелую контрибуцию - а именно: потребовал "дани удивления невежеству, молчания перед бездарностью и коверканья сладкого, звучного языка..."
Реляция кончается сообщением о том, что Архип Фаддеевич, бежавший при помощи своего друга, "снова формирует легкий отряд, с твердым намерением победить или .умереть за русскую грамоту" [64].
Статья эта, принадлежащая Булгарину, интересна, между прочим, и тем, что она довольно прозрачно намекает на попытку Сенковского разбить силы своих противников, попросту говоря, купить Булгарииа, что действительно .имело место в 1837 году [65].
"Пленение за тяжелыми дверьми петербуржской фабрики" легко объясняет то обстоятельство, что непрерывная цепь выпадов "Северной пчелы" против "Библиотеки для чтения" была прервана в 1837 году. В свою очередь освобождение Архипа Фаддеевича из плена и формирование им нового отряда легкой кавалерии находят себе простое объяснение в том, что спекуляция с булгаринским изданием "Россия", за которую взялся, по настоянию Сенковского, Плюшар, далеко не оправдала надежд, на нее возлагаемых.
Таким образом, как молчание "Северной пчелы" было продиктовано деловой связью Булгарина с Сенковским и Плюшаром, так и возобновление нападок обязано было тому, что эта связь была порвана при неблагоприятных для Булгарина обстоятельствах.
С 1838 года полемика между деятелями книжной промышленности принимает новые и гораздо более интереснык формы.
В борьбе против Сенковского к Гречу и Булгарину в 1838 году присоединяется Полевой. Появление его обостряет литературную сторону этой вражды. Предприниматели снова начинают чувствовать себя литераторами. Борьба за власть в журналистике 30-х годов приобретает все черты борьбы за литературу против торговли. Доводы против меркантилизма в литературе, продиктовавшие в свое время полемику "Библиотеки для чтения" с "Московским наблюдателем" и пушкинским "Современником", используются заново и на этот раз именно теми, против которых они были направлены в 1835 и 1836 годах.
6
Не только материальные затруднения заставили Полевого после запрещения "Московского телеграфа" переехать в Петербург и принять участие в редакции "Северной пчелы" и "Сына отечества". Он принадлежал к людям той формации, которым далеко не был безразличен промышленный подъем 30-х годов.
"Московский телеграф" был закрыт одновременно с появлением нового читателя, огромные издательские возможности носились в воздухе... Изменение политической ориентации при этих обстоятельствах было прямым следствием и непременным условием для того вида деятельности, который он наметил себе при переезде в 1837 году в Петербург. "Политическая измена" Полевого своим прежним убеждениям была продиктована теми же обстоятельствами, которые заставили в свое время Сенковского попытаться перекрасить свое западничество в цвета православия и самодержалия.
Но отказ от своих убеждений не помог Полевому. Смешав литературные взгляды с торговыми расчетами (в то время, как они были строго согласованы у его будущих конкурентов и компаньонов), он вмешался в сложнейшую интригу между Сенковским, с одной стороны, и, с другой, Булгариным и Гречем. Он бросился в борьбу с Сенковским, не замечая, что новые друзья готовы продать его гораздо дешевле, чем друг друга. Он растерялся перед неуловимой сетью сложнейших интриг, клеветы, доносов, которыми задолго до его приезда боролись с Сенковским Бул-гарин и Греч. Из журналиста, литературный талант которого высоко ценился и первым, и вторым, и третьим, он превратился в предпринимателя, опасного уже тем, что у него не было возможности затеять собственное дело (как это вскоре сделал Краевский).
Не буду касаться причин, по которым Сенковский потерял в нем сотрудника (до конца 1837 года Полевой вел критический отдел "Библиотеки для чтения") и нажил опасного врага. Важно то, что с 1838 года грозная издательская коалиция была готова сплотиться против "Библиотеки для чтения" и что коалиция эта имела полную возможность убить конкуренцией, разорить, уничтожить Сенковского и его журнал.
7
Поэт Степанов [66], который был в то же время и живописец, изобразил Греча со сложенными по-наполеоновскн руками, в виде статуи, на пьедестале из томов его грамматики, из-под ноги его Полевой в виде шавки бросается кусать Сенковского за икры; а Греч спрашивает:
- "Сие вам причиняет боль?".
На что Сенковский, обороняя свои икры, отчаянно кричит:
- "Ах это, бога ради - это"! [67].
Карикатуру, без колебаний, можно отнести к началу 1838 года. Она говорит о том, что не один Сенковский винил Греча (и Булгарина) в той ожесточенной полемике против "Библиотеки для чтения", которая была поднята Полевым, едва только он ушел из числа сотрудников журнала.
Этот переход Полевого в лагерь врагов заставил Сенковского оценить всю сложность положения "Библиотеки для чтения".
"Надо вам сказать - Е.А. Ган была свидетельницей этого, - писал Сенковский Е.Н. Ахматовой, подводя итоги своим отношениям с Полевым, - что этот человек, когда я содержал его с семейством в самые бедственные годы их существования, когда я один имел смелость защищать его против сильного угнетения, этот человек писал и печатал, что он обожает в о мне человечество (его собственная фраза), и когда я же поставил его в возможность обойтись без моей милостыни и снова явиться в приличном и почтенном виде перед обществом, но в то же мгновенье, не проглотив еще последнего куска моего хлеба, заплатил мне самой черной неблагодарностью, объявил себя моим непримиримым врагом, публично обещал смести меня с лица земли, кричал я или он, и простер свое бесстыдство до того, что писал и печатал, будто он вовсе меня не знает, ничем мне не обязан и даже не знает, что я за человек. Какие после этого употреблял он средства, чтобы, как сам говорил, смести меня с лица земли, этого я даже не стану описывать, из уважения к чистоте вашего воображения, к счастью, не догадывающегося еще о всей превратности и черноте людей" [68].Здесь многое преувеличено - впрочем, не более того, что было преувеличено в предисловии к "Очеркам русской литературы" Полевым, который, отрекаясь от всякой тени каких-либо отношений к Сенковскому, писал, что Смирдин в благодарность за "бескорыстную и важную услугу, оказанную Полевому" в "стесненных обстоятельствах", потребовал участия его в "Библиотеке для чтения" и что он стал сотрудником этого журнала только потому, что не мог отказать Смирдину [69].
Это предисловие относится к 1838 году, и принципиальное презрение к журналу Сенковского со стороны человека, который был уже негласным редактором "Северной пчелы", выглядит не менее сомнительным, чем приведенные попреки Сенковского.
Были, несомненно, и внутренние причины ухода Полевого из "Библиотеки для чтения". Он тяготился своим сотрудничеством в ней [70].
Едва дописав последние страницы для критического отдела "Библиотеки для чтения", "не проглотив еще последнего куска моего хлеба", как писал впоследствии Сенковский, он, в декабре 1837 года уже вербует солдат для задуманной им журнальной кампании.
"Долго ли властвовать Брамбеусу? Он сел и ездит на нас, и если «Сын отечества» теперь не подобьет глиняных ног этого Ватиканского кумира, то пеняйте на себя. русские литераторы, - писал он Вельтману 20 декабря 1837 года. - Я приложу все силы делать, сколько могу, лучше; берусь за рабогу руками и ногами. Это будет мой последний литературный подвиг, причем - или сделаю что-нибудь хорошее и спасу Русь православную от нашествия ляха, или паду и не восстану. Надеюсь, что все это останется строжайше между нами..." [71].Последнее предостережение было сделано далеко не напрасно. Если бы Полевой и в дальнейшем вел себя осторожно, ему удалось бы, быть может, избегнуть множества неудач и осложнений.
Я имею в виду его декларацию против Сенковского, изложенную в письме к Булгарину от 2 апреля 1838 года, в которой он очень точно изложил свои обвинения и которая заставила Сенковского употребить против него все искусство журнальной тактики и личных связей. Это был не только обвинительный акт, но план действий, диспозиция сражения, неосторожно переданная лицу, в честности которого позволительно было сомневаться.
Вот это письмо:
"Вы спрашивали меня, любезнейший Фаддей Бенедиктович, говорил ли я кому-нибудь и когда-нибудь, как пересказывал кто-то О.И. Сенковскому, будто вы с Н.И. Гречем наняли меня ругать его. Отвечаю: никогда и никому я этого не говорил, и кто станет утверждать противное - тот солжет. Верно, слова мои не так переданы О.И. Я говорил и говорю, не скрывая ни перед кем, что по собственному убеждению почитаю О.И. Сенковского вредным для русской литературы, и, дорожа честью русской литературы, постараюсь остановить пагубное его влияние, которое сказывается в следующем:
Это письмо, которое Сенковский никогда не мог простить Полевому, было написано, разумеется, когда борьба уже началась.1. Он ввел у нас отвратительную литературную симонию (кощунство) и сделал из литературы куплю.И все это я постараюсь ему доказать. Время предупредить литературу русскую от О.И. Сенковского, спасти ее и всячески уничтожить его, как литератора, ибо как человека я его не знаю и знать не хочу. Может быть, он почтенный семьянин, усердный сын отечества, добрые друг, благотворитель ближних - это до меня не касается, я говорю о Сенковском-литераторе.2. Он портит русский язык своими нововведениями, вовсе не умея писать по-русски.
3. Он ввел в моду грубую насмешку в критике и обратил ее без пощады на все, даже на самые святые для человека предметы, развращая при том нравы Скарроновскими повестями и ругательными статьями.
4. Он вводит в науки грубый эмпиризм и скептицизм, отвергает философию и всякое достоинство ума человеческого.
5. Он берет на себя всезнание, ошибается, отпирается, утверждает небылицы и все это прикрывает гордым самоуверением.
6. Он до того забылся, что считает себя в праве указывать всем другим ученым и литераторам, берется за все и, не имея достаточных поананий, ни способов, заменяет все это дерзостью, самохвальством и тем портит наше юное поколение, приводя в замешательство даже умных и почтенных людей.
Если он во всем вышеупомянутом искренно покается и переменит свои поступки, я готов с ним помириться и мои преследования прекращу. Письмо это можете показывать кому угодно, и самому О.И. Сенковскому, ибо я уверен в истине слов моих, дорожу честию русской литературы и, переступив на пятый десяток жизни, после двадцатилетних занятий литературных, смею не бояться пера его, а против языка его и не литературных орудий противополагаю чистую совесть и правоту дела, и некоторую самостоятельность в литературе, которой не отвергает и сам О.И., сознаваясь в этом бессильною яростию, когда противу всех других он противопоставляет хладнокровное презрение" [72].
Она была открыта "Обзором л.итературы", помещенным в № 4 "Сына отечества" за 1838 год, тем самым, о котором Полевой писал брату: "Тут я объявляю свою отдельность от Брамбеуса и независимость мнений моих, говорю истины всем" [73].
"Обзор" прежде всего должен был подтвердить все опасения Сенковского: перебежавший во враждебный лагерь Полевой в первой же статье самым язвительным образом грозил "Библиотеке для чтения" раскрытием ее редакционных тайн. Правда, он делал это пока между прочим, как бы случайно, он делал это так, что это было понятно только Сенковскому и его ближайшим сотрудникам, но тем не менее это, действительно, должно было вывести Сенковского из состояния "хладнокровного презрения".
Не мирно-враждебное и красноречивое описание "Библиотеки для чтения" ("Да, она - Б. д. чт. - была и толста и разнообразна в прошедшем году и не могла не быть такою, заключая в себе почти всю русскую журналистику. Как тяжелая колесница Ягернаутская, катилась она по тесному полю русской литературы, безжалостно давила встречных и брызгала грязью с широких колес своих. Как тяжкий млат, каждый месяц упадала она толстою книгою на головы читателей и рассыпалась стихами, прозою, науками, искусством, земледелием, критикою, библиографиею. смесью, чего хочешь и чего не хочешь") должно было в этой статье привлечь внимание Сенковокого.
Не серьезное и обидное размышление о "причине великого неравенства ученой и литературной части в «Библиотеке»" ("Нам кажется, что оно происходит всего более от страсти редактора шутить. Да, шутка - болезнь его, страсть его. Читая «Библиотеку», уверяетесь, что ему недоступны другие страсти и ощущения, и он бесстрастен и беспристрастен, пока не вздумает шутить, а, к несчастью, он только о том, по-видимому, и думает"), не обычные выпады по поводу слога "Библиотеки для чтения" и даже на оскорбительное указание на то, что Сенковский исписался и год от году пишет все хуже и хуже.
Не примеры, которые были приведены Полевым для доказательства этого последнего утверждения: "Неужели он (Сенковский) думает, - писал Полевой, - что «Московский европеец», «Идеал», «Женщина-писательница», «Елена Г-ская красавица», «Трактат о висте», «Катенька» - могли заменить прежние остроумные шалости барона Брамбеуса?"
Сенковский не мог этого думать уже потому, что ни одна из перечисленных вещей (кроме не подписанного "Трактата о висте") ему вовсе не принадлежала.
Дело было не только в том, что каждая из них была основательно переделана Сенковским (это, без сомнения, и дало Полевому возможность приписать ему чужие повести),
Но в перечисленных Полевым повестях при переделке был вставлен ряд мест, которые были направлены на то, чтобы заинтересовать читателя загадочной фигурой барона Брамбеуса. Раскрытие вот этой редакционной тайны, говорившее попросту о том, что о бароне Брамбеусе в чужих повестях писал сам барон Брамбеус, было, разумеется, очень страшно для литературной репутации Сенковского.
Вот для примера одно из таких мест в повести "Катенька", принадлежавшей Рахманному. Она начинается фразой, хорошо известной всем читателям 30-х годов:
"Года два назад в губернский город П. въехала щегольская дорожная коляска, запряженная шестерней..." Приезжий возбуждает всеобщее любопытство. "Подписчики разных газет и журналов, встретивши коляску на каменном мосту, приметив в руках незнакомца книгу в светло-малиновой обертке, разнесли по городу, один, что приехал Бальзак, другие, что барон Бpaмбeуc... Половина дворовых людей тотчас побежала доложить своим барыням, что шестерней в коляске приехал не гусарский офицер, а черт: целых три улицы вдруг перекрестились со страху. Подписчики разных газет и журналов, люди, вообще не суеверные, еще более убедились в том, что это сам барон Брамбеус".
Стоит только сравнить это место со следующей цитатой из одной полемической статьи Сенковского, чтобы убедиться в том, что она принадлежит редакторской, а не авторской руке:
"Многие думают (и я начинаю быть того мнения), что Брамбеус - черт... Повествуют, что он зарылся под грудой книг и окружил себя лесом растений и цветов (лукавые всегда любят чащу) и что прохожие слышат в этом лесу иногда саркастический смех, иногда унылый вздох. Все это ясно указывает, что барон Брамбеус не кто иной, как черт" [74].
Эта забота об усложнении легенды о бароне Брамбеусе, интерес к созданию собственной "литературной личности" были характерны для Сенковского в другом отношении (об этом ниже), но в интерпретации Полевого они были просто саморекламой, раскрытие которой грозило очень неприятными осложнениями для Сенковского - редактора и беллетриста.
Равным образом в другую повесть Рахманного - "Женщина-писательница" - было вставлено длинное рассуждение о литературном языке с множеством уколов, адресованных защитникам "приказного стиля", также несомненно принадлежащее Сенковскому, который подобным насильственным образом приписывал сотрудникам "Библиотеки для чтения" свои собственные теоретические воззрения [75].
Но и этого мало. В вышеприведенных трех строках из статьи Полевого заключался еще один намек, указывающий на то, что Полевому была прекрасно известна и личная жизнь Сенковского.
Среди перечисленных названий была упомянута - и далеко не случайно - одна из повестей Елены Андреевны Ган "Идеал".
Дело было, опять-таки, не только в том, что повесть эта была совершенно переделана Сенковским [78], но в том, что Сенковский покровительствовал этой молодой писательнице не из одного восхищения перед ее талантом. Полемика ее друзей и родственников, поднявшаяся в свое время вокруг статьи Старчевского "Роман одной забытой романистки" [79], с совершенной несомненностью подтверждает наличие (по крайней мере, со стороны Сенковского)" - не только литературных отношений.
Самое сопоставление названия повести Елены Ган с двумя другими: "Женщина-писательница" и "Елена Г-ская красавица", указания на то, что Сенковскому изменила удача с тех пор, как он увлекся этими произведениями в ущерб своему таланту, говорит о том, что Полевой далеко не брезгал теми самыми "нелитературными орудиями", о которых он с таким презрением писал в письме, направленном к Сенковскому через голову своего вероломного друга.
8
Статья Полевого была, как сказано, напечатана в первом номере "Сына отечества" за 1838 год. Одновременно со вторым номером подписчикам журнала были разосланы "Литературные пояснения" Греча - длиннейший и обстоятельнейший каталог всех ошибок против Гречевой грамматики, найденных им в "Библиотеке для чтения" за три года, - а в марте месяце в "Северной пчеле" появилась цитированная выше булгаринская "Реляция о подвигах и плене Архипа Фаддеевича Зерова"; таким образом, каждый из членов враждебной коалиции выступил в грозный поход против барона Брамбеуса и его "ягернаутской колесницы".
И он на этот раз не остался в долгу. Верный своему принципу - полемизировать, не вступая в полемику, - он и теперь повел свою оборонительно-наступательную войну не по прямым, но по боковым, обходным линиям, то в рецензиях на книги, не имеющие к этой войне ни малейшего отношения, то в отделе критики, то сельского хозяйства.
Я уже упомянул выше о том, что запрещение полемизировать развило в нем искусство блестящей журнальной тактики. Многие статьи могут служить новыми примерами для эгого утверждения.
В рецензии на "Сочинения Александра Пушкина", в апрельской книжке "Библиотеки для чтения" за 1838 год, останавливаясь на пушкинских эпиграммах, он следующим образом отвечает на обвинительную декларацию, изложенную в письме Полевого:
"...Странное чувство возбуждают теперь эти эпиграммы в том, кто их первый раз читает. Пушкин защищается ими от врагов своих, от своих зоилов. Враги Пушкина! Где же они теперь? Я вижу одних только восторженных обожателей Пушкина. Великое дело смерть для человека с истинным дарованием!Нынче, слава богу, эти эпиграммы остаются без применения для Пушкина и составляют наше невинное литературное наследство... Разделим-те же между собой, любезные читатели, эту движимость покойного гения. Берите вы «Прозаик и поэт», берите «К приятелям» берите «Ех ungue leonern», берите «Как брань тебе не надоела». Я возьму себе самую невинную эпиграмму на «Сей», который, по словам поэта, страстный охотник до журнальной брани...
Сей, как известно, природный враг мой. Недавно п видел страшный сон, сущий сон: Сей произносил клятву уничтожить меня. Сей связался с Оным и обещал «уронить, убить, стереть меня с лица земли». Сей, «пускаясь в присядку», свой привычный танец, торжественно объявлял, что «кто любит добродетель, книжный язык и русскую литературу», тот должен клеветать на меня день и ночь, пока я, бедный Этот, не умру с горя-досады. Сей говорил во всенародное услышание, что «он или я должны остаться в литературе». Согласитесь, что все это очень обидно, да и очень нескромно, даже неловко, со стороны честолюбивого «Сей'я» и что я, при виде такого неистовства, такого смешного остервенения, имел бы полное право повторять про себя из Пушкина:
| Охотник до журнальной драки,
Сей, усыпительный зоил, Разводит опиум чернил Слюною бешеной собаки". |
Совершенно очевидно, что все это было направлено против Полевого (и Греча). На это указываег не только прозрачный намек на "врагов Пушкина, сделавшихся после его смерти восторженными обожателями", не только характерная и неоднократно повторенная в дальнейшем насмешка над "любовью Сей'я к танцам вприсядку", что должно подчеркнуть купеческое происхождение Полевого [78], - но, наконец, прямая цитация приведенного письма Полевого к Булгарину.
Переадресовав пушкинскую эпиграмму, использовав ставший привычным спор о "сих и оных" в совершенно неожиданном аспекте, Сенковокий не покинул тем не менее в приведенной рецензии того оборонительного плацдарма, за пределами которого ответ его, обращенный к враждебной коалиции, был бы ясен не только ей одной.
Он не назвал ни одного имени - недаром готовился он когда-то к дипломатической карьере...
Но указанный выпад был далеко не последней попыткой обезоружить Полевого - до полной победы над ним было еще далеко. Нужно было показать ему, что за ним никого нет, нужно было изолировать его - вот чем следует объяснить появление вслед за этим хладнокровным и язвительным нападением рецензии на "Сочинения Николая Греча", в которой Сенковский, отнюдь не уступая своих позиций по вопросу о приоритете в изобретении "Библиотеки для чтения", тем не менее с нарочитым подчеркиванием отделяет Греча от его нового компаньона.
"Г. Греч никогда не писал в «Библиотеке для чтения» насмешек над сим, оным и всем книжным слогом, и в то же время ругательств на «Библиотеку для чтения» в других журналах в защиту сего, оного и книжного слога; никогда не служил из личных выгод наемным орудием для двух противоположных теорий языка, но всегда благородно защищал ту, которая казалась ему справедливой".Греч призывался в этой рецензии по меньшей мере к беспристрастию - и с новыми намеками на то, что этой черты характера "всех благородных людей" лишен его недостойный товарищ: "Предоставим страсть завистникам: им на роду написано - быть смешными".
Но Греч был опытный журналист, очень расчетливый, осторожный и никогда не вступавший в сделку, не обещавшую ему верных выгод. Человек, вытеснивший его из двух редакций, делал ему комплименты - он, естественно, должен был принять их за новые оскорбления.
Зато обойти Булгарина было гораздо проще [79]. Мы не знаем, каким образом Сенковскому удалось поссорить его с Полевым (весьма вероятно, что собственная неосторожность Полевого была непосредственной причиной ссоры), но к пятому номеру "Библиотеки для чтения" были приложены "Исторические пояснения на замечания Н.А. Полевого о сочинении Ф Булгарина: Россия".
Статья Булгарина была приложена, а не помещена, и тем не менее напечагание ее при "Библиотеке для чтения" указывает на чрезвычайные обстоятельства, заставившие Сенковского, хотя и косвенным образом, но все же нарушить свой "заговор молчания".
Она кончалась знаменательными строками, довольно неожиданными для обиженного ученого, поднявшего свой меч в защиту исторической науки:
"В заключение имею честь доложить вам, что вашими выходками против меня вы кладете желтый шар в лузу (см. правила биллиардной игры) и доставляете мне случай выиграть партию, за что премного остаюсь вам благодарен".И партию, по крайней мере партию, разыгрывавшуюся в марте - июне 1838 года, Полевой действительно проиграл. Но выиграл ее не Булгарин, а Сенковский.
"...Сенковский образовал план лишить меня всего, разрушить «Сын отечества», - писал Полевой брату 21 мая 1838 года, - а Булгарин подал бумагу, чтобы ему передавать все мои корректуры. Не говоря об оскорбительном тоне бумаги и унижении, он начал марать, задерживать, требовать вполне редакцию себе; я остановил напечатание и отложил все до Смирдина, который, как хозяин, купивши «Сын отечества», может им один распоряжаться. Между тем, надобно было защищать себя от клевет, ездить, и я занемог решительно, почти так, как и в декабре 1834 года, не смог двинуть рукой от слабости... Слабость дошла у меня до того, что рука дрожала и голова кружилась, едва принимался я за перо..." [80].Он и дрожащей рукой продолжал отбиваться от Сенковского в "Сыне отечества", но было уже совершенно ясно, что одного из членов конкурирующей с "Библиотекой для чтения" группы можно было без колебаний скинуть со счетов [81]. Оставались еще два врага, несравненно более опасных, более опытных, - два врага, которых нельзя было ни обойти, ни поссорить.
Разумеется, Сенковский ни на минуту не обольщался, что ему удалось, ценою нарушения своего антиполемического закона, уговорить Булгарина приложить его статью против Полевого к "Библиотеке для чтения". Это было сделано далеко не в целях союза с Булгариным - союз был не только невыгоден, но и невозможен. Вот почему частичная победа над Полевым, с помощью Булгарина, нимало не обезоружила этого последнего. "Северная пчела" продолжала из номера в номер преследовать "Библиотеку для чтения".
Я уже упоминал выше, что гоголевский принцип о переходе количества преследований в качество, принцип, который он рекомендовал применить специально по отношению к "Библиотеке для чтения", был отлично усвоен "Северной пчелой".
За четыре месяца, протекшие со времени частичной победы Сенковского, она успела не только поместить целый ряд статей, подчас очень язвительных, против "Библиотеки для чтения", но даже открыть особый полемический отдел под названием "Журнальная мозаика", в котором остроты перемешивались с насмешками над пресловутыми языковыми теориями "Библиотеки для чтения", а насмешки - с прямыми доносами и ругательствами.
После долгого молчания [82] Сенковский, наконец, ответил - не на "Журнальную мозаику", не на булгаринские статьи, - не обороняясь, но, в свою очередь, нападая [83].
В статье его "Компания на акциях для битья по карманам" борьба журналистов
достигла своего кульминационного пункта. Статья эта, далеко не случайно
и не с единственной целью отвести от себя обвинение в полемике, была помещена
в отделе "Промышленности и сельского хозяйства". Атака на представителей
"карманного направления" в литературе была бы со стороны Сенковского просто
бестактностью, если бы он опирался только на те возражения, которыми громил
его в свое время Шевырев. Он напал на литературную промышленность во имя
промышленности, как таковой, с производственной, а не принципиальной точки
зрения. Вот важнейшие места этой статьи:
Великий Грешник Фалаванди Фалавандихвили, директор "Компании для битья по карманам", - это, без сомнения, Греч. Его помощник, Великий Завистник Цхили Цхилидзе, разумеется, не кто иной, как Фаддей Булгарин. Это очевидно без всяких доказательств, но я все-таки приведу важнейшие из них.КОМПАНИЯ НА АКЦИЯХ ДЛЯ БИТЬЯ ПО КАРМАНАМ "Что это такое, - спросите вы? Ничего, так. Тоже промышленность и, собственно, промышленность литературная. Мало ли чем смысленные люди промышляют на свете! Одни снимают винные откупа, другие торгуют лесом, иные составляют компании паровозов, зельцерской воды, зимних дорог и прочая и прочая...
Литературные же промышленники, напротив того, как народ тонкий и просвещенный, находят гораздо кратчайшим прямо засунуть руку в чужой карман и брать из него прибыль без всякого капитала науки и без малейшего труда на обделку какой-нибудь полезной для общества идеи...
Вот в чем состоит их знаменитая система «битья по карманам»:
Последователи ее, как скоро увидят, что кто-нибудь из книгопродавцев или издателей решился на обширное предприятие, приносящее честь литературе, и на которое он посвятил значительную часть своего состояния, тотчас становятся его притеснителями; он должен предаться в их руки, делать только то, что им выгодно, устранять от участия тех, кого они ненавидят или кому завидуют: не то, говорят и пишут они, мы тебя будем бить по карманам. Это значит - придираться ко всему, подхватывать всякую мелкую ошибку в каждой издаваемой им книге, и беспрерывными нападками в журналах - есть журналы, которые позволяют себе это - терзать его издание с тем, чтобы «уронить» книгу в мнении людей, не имеющих своего суждения, и «разбить» издателя. Уронить, разбить - это их технические слова. Для большего успеха своих действий они составляют между собою наступательные союзы и правильные компании на акциях, чтобы потом делиться барышами...
Отделение Промышленности и Сельского хозяйства исполняет тягостный долг, указывая благомыслящим людям на существование в свете столь безнравственного ремесла, каково то, которым занимаются подобные писатели. Отныне оно неутомимо будет обнаруживать все скрытые пружины системы битья по карманам, где бы и под каким бы видом сия система не проявлялась...
Между тем, как эта система есть изобретение новое и чрезвычайно важное для славы ее изобретателей, то мы считаем нужным сообщить промышленной публике целый ряд документов, которые мы успели собрать об этом деле, и в следующей же книжке напечатаем „Устав безыменной компании для битья по карманам" с подлинника, подписанного Великим Грешником Фалаванди Фалавандихвили, главным директором компании, и Великим Завистником Цхили Цхилидзе, его главным помощником.
В последующих книжках будут помещены:
1) Верная и дивная повесть о дальних странствиях Великого Грешника Фалаванди Фалавандихвили, директора компании, в 1837 году совершенных в разные заморские земли Германии, Франции и Англии, для заказания паровой машины для «битья по карманам».Это будет на первое полгода. На следующее полугодие мы сохраняем девять статей о том же предмете, еще более любопытных, но, может быть, компания обанкрутится до того времени, к чести всей человеческой литературы" [84].2) Описание паровой машины для «битья по карманам», сделанной в Лондоне по заказу, с рисунками.
3) Донесение об успехе первого опыта «битья по карманам», произведенного над одним непослушным издательским карманом с помощью паровой машины, привезенной из Лондона, с некоторыми общими примечаниями о цели и пользе подобных орудий.
4) Первый годичный отчет в действиях безыменной компании для «битья по карманам» с приложением таблицы, показывающей количество дивиденда, полученного ее членами.
5) Археологическое и этимологическое исследование того, как прежде на Руси называли карман и тех, кои залезали в оный, любопытное сочинение одного ученого антиквария, посвященное почтенной «Компании для битья по карманам».
В числе документов, опубликованием которых "Библиотека для чтения" грозит изобретателям "системы", упомянуты:
1 ) Верная и дивная повесть о дальних странствиях Великого Грешника Фалаванди Фалавандихвили, директора компании, в 1837 году и т.д.В 1837 году в "разные заморские земли" ездил Греч. В № 228 "Северной пчелы" (8 октября 1837 года) Булгарин объявлял, что "товарищ его Н.И. Греч, посетив важнейшие места в Европе, прибудет... к ноябрю месяцу с богатым запасом собранных им материалов".2) Донесение об успехе первого опыта "битья по карманам", произведенного над одним непослушным издателевым карманом с помощью паровой машины, привезенной из Лондона, и т.д.
Это была поездка с "производственными" целями. Перенявший еще в 1828 году от Ксенофонта Полевого счастливую мысль употребить в типографском деле скоропечатные английские станки, на которых ранее печатались в России только карты [85], Греч никогда не переставал следить за новейшими изобретениями издательского дела. Весьма вероятно, что "паровая машина для битья по карманам" указывала на какую-нибудь типографскую машину, вывезенную из-за границы Гречем [86].
Рассказ П.В. Анненкова о Смирдине послужит достаточным доказательством того, что угроза "опубликовать донесение" об успехе первого опыта действия этой машины над непослушным издателевым карманом была очень действительной угрозой.
"Я сам слышал из уст самого Смирдина, уже в эпоху его бедности и печальной старости, рассказ, - пишет Анненков, - как, по совету Булгарина, он предпринял издание, кажется, «Живописного путешествия по России», текст которого должен был составить автор «Выжигина», взявшийся также и за заказ гравюр в Лондоне. В этом смысле заключен был формальный контракт между ними, причем Смирдин назначал 30 тысяч рублей на предприятие. Долго ждали картинок, но, когда они пришли, Смирдин с ужасом увидел, что они состоят из плохих гравюр, исполненных в Лейпциге, а не в Лондоне. На горькие жалобы Смирдина в нарушении контракта Булгарин отвечал, что никакого нарушения тут нет, потому что в контракте стоит просто: заказать за границей. Ловушка была устроена грубо и нагло, но книгопродавец попался в нее. Когда Смирдин рассказывал мне этот пассаж, усталые, воспаленные глаза его налились слезами, голос задрожал: «Я напишу свои записки, я напишу ,"Записки книгопродавца", - бормотал он»" [87].Быть может, не лишним будет добавить, что пятый документ под названием "Археологическое и этимологическое исследование гого, как прежде на Руси называли карман и тех, кто залезали в оный" намекает, как кажется, на какие-то темные обстоятельства в жизни Булгарина, которые дали в свое время Пушкину возможность отметить один из периодов жизни "Настоящего Выжигина" лаконическим словом "кража" [88-89].
О.И. Сенковский
Гравюра на стали "100 русских литераторов", т. I. СПб., 1839.
Приведенная статья Сенковского окончательно определила отношения между членами мнимого триумвирата. Разумеется, Греч и Булгарии не отреклись после нее от своего "безнравственного ремесла": в том же 1838 году "Северной пчелой" было выпущено отдельной брошюрой "Критическое обозрение XIV тома Энциклопедического Лексикона" (заставившее Сенковского отказаться от дальнейшего руководства этим изданием). "Журнальная мозаика" продолжала и в 1839 году травить его и его журнал из номера в номер, и он отвечал на нападения - нападениями, на удар - встречными ударами.
И тем не менее вся эта машина конкуренции работала уже на холостом ходу. Изобретение, из-за которого пять лет тому назад поднялась борьба, было украдено. Вызов, который был в свое время брошен Сенковским, - "если вы хотите победить меня, сделайте лучше, чем я", - был уже принят. Организационные принципы, которые он впервые ввел в русскую журналистику, были уже усвоены.
"Дайте нам книгу, дайте толстую книгу, - писал в начале 1839 года „Сын отечества", - дайте в ней непременно стихов и прозы; извольте кончить повесть в одной книжке; пожалуйте непременно наук и искусств, земледелия и промышленности (или хоть промышленности), критику непременно, без библиографии не смей появляться, а без смеси избави вас бог и подумать явиться! Смеси, смеси, мм. гг., смесь - символ русского журнала, как прежде бывали необходимой принадлежностью их моды. Теперь мода не на моды, а на толщину, на промышленность и науки, на земледелие, если не благовонное, зато полезное, - да, заметьте еще в заключение, чтобы книжка непременно выходила в назначенный день и час".Но напрасно критик "Сына отечества" в том же номере восклицал по поводу появления первой книжки "Отечественных записок": "О, imitatores!"
Это была уже не имитация. Сто двадцать семь сотрудников, начиная от Велланского да Аксакова, от Крылова и Жуковского до Макарова и Мирзы-Джафара Топчибашева, особая контора для подписки, огромные денежные суммы, сложенные в новый журнал, и, наконец, сорок два листа большого формата в первой книжке - это уже не было похоже на имитацию.
Это было сделано, действительно, лучше, и недаром тот же "Сын отечества" ехидно замечал, что "Библиотека для чтения" показалась перед первой книжкой "Отечественных записок" аки нечто "испитое, желтое, худощавое".
Идея журнальных трестов еще не была в ходу в 40-х годах, и появление нового я общего врага не заставило мнимый триумвират превратиться в триумвират реальный.
В мае 1840 года Никитенко записал в своем дневнике:
"Вечер у Марковича, автора малороссийских мелодий; Тут было много всякого народа. Сенковский явился как раз в то время, когда в гостиной были уже налицо Греч, Булгарин и Полевой. Он затрепетал от негодования.И с появлением "Отечественных записок" журналы не потеряли своего сходства с "феодальными замками", а предводители их ("воинственные кондотьери", как называл их Шевырев) - своего желания "господствовать самодержавно".- «Хорош, однако, Маркович! - сказал он мне. - Приглашая меня, он обещался, что у него не будет ни Греча, ни Булгарина, ни Полевого, а между тем они все здесь!»
Он тотчас же уехал" [90].
Но (продолжая сравнение) с появлением "Отечественных записок" они, против воли, оказались вассалами нового и более мощного завоевателя книжного рынка.
Вот почему, освещая в дальнейшем историю отношений Сенковского с "Компанией на акциях для битья по карманам", я остановлюсь только на важнейших ее этапах.
9
В 1839 году в "Библиотеке для чтения" была напечатана "Фаньсу, Плутовка-горничная", китайская комедия, сочинения Джин-Дыхуэя. Буквально с китайского переводил на Кяхте пограничный толмач Разумник Артемонов сын Байбаков" [91]. Автором ее был Сенковский.
Литературный "Китай" - это очень традиционная форма журнальных памфлетов, также как литературная "Тверь", которая была в 30-х годах главным поставщиком писем в редакции. Для Сенковокого эта форма - только повод для использования обширного этнографического материала.
Четыре длинных акта "Фаньсу" были написаны с пасквильными целями. Но на этот раз пасквильность была затушевана с истинной виртуозностью - тем более язвительной казалась она тем, кто за сложной, нарочито запутанной тканью "настоящих" китайских разговоров угадывал намеки на современников и на литературную злободневность.
Все или почти все действующие лица "Фаньсу", судя по намекам, по незначительным, казалось бы, словам, отмеченным тем не менее курсивом, наконец, по общему тону автора характеристик, которыми сопровождается появление каждого из героев на сцене, изображали современников, - и не только литературных. Некоторых мне не удалось разгадать, о других я мог бы высказать лишь более или менее правдоподобные предположения. И только один герой - книжных дел мастер Пху-Лалинь - совершенно ясен.
"Я, Пху-Лалинь, книжных дел мастер, из первостепенного города Сы-Джоу. Я написал мандаринским слогом много книг, которые в прежнее время хорошо продавались. Теперь вкус публики испортился, цены на них совершенно упали, и я, продав остальной запас моих сочинений на оберточную бумагу купцам, торгующим чаями с Кяхтою, из сочинителя книг сделался книжных дел мастером: бракую книги в издаваемом мною листке, который с наслаждением читают в лавках и харчевнях всего поднебесья; покровительствую или разоряю книгопродавцев, смотря по тому, кто из них более мне заплатит; браню все, что угрожает мне большим успехом в публике; хвалю то, что мне приносит пользу, и живу себе припеваючи.Нет, разумеется, никаких сомнений, что речь идет о Булгарине.Таким образом я из книжного дела сделал мастерство, литературу превратил я для себя в ремесленную промышленность. В поднебесной империи не было до меня подобного примера: я первый получил звание книжных дел мастера за то, что мастерю их на славу".
Появление этой комедии следует объяснять тем обстоятельством, что в 1839 году "Северная пчела" перешла по отношению к Сенковскому всякие границы литературного приличия. Имею в виду два пасквиля Булгарлна: "Несколько листков из философической истории неоткрытого поныне острова" ("Северная пчела", № 166) и "Святочная игра в последний день 1839 года" ("Северная пчела", № 294).
Первый пасквиль начинается сообщением о существовании некоего острова, жители которого живут очень замкнуто и не допускают в свой круг никого из непосвященных.
Прозрачные намеки на отчужденность и враждебность острова по отношению ко всему миру сменяются прямыми указаниями на материальную подоплеку журнальной деятельности Сенковского, полудоносами, имеющими в виду "чужеземное" направление островитян и, наконец, неприкрытым издевательством над семейной жизнью Сенковского и его жены:
"...Известно, что любовь не может существовать без взаимности, а потому любящиеся на этом острове взаимно изменяют друг другу, для соблюдения взаимности. Книгопродавцы на этом острове так высоко ценят и почитают литературу, что вдесятеро дороже продают книги, нежели сами их покупают, признавая таким образом их достоинства.Пасквиль в значтельной степени повторил "Энциклопедическую фабрику фантастических изделий" - фельетон, которым был встречен или, точнее, предварен первый номер "Библиотеки для чтения". Оружие Булгарина почти не изменилось за пять лет. Зато изменился Сенковский. То, что заставило его в 1834 году пойти на уступки, на участие в "Северной пчеле", на хвалебные рецензии о Булгарине-беллетристе, теперь не производит на него, по крайней мере с внешней стороны, ни малейшего впечатления.Журналисты здесь люди самые справедливые, потому что воздают каждому по заслугам: хвалят тех, которые работают у них, и бранят тех, от которых не получают никакой пользы. Жители острова имеют особенную страсть к положительным и точным наукам, мало занимаются изящной словесностью и из печатного предпочитают игорные карты книгам, потому что карты принадлежат к математике, обязывая игроков своих считать, обсчитывать и рассчитываться".
За несколько месяцев перед тем, в рецензии на "Сто русских литераторов", им были подведены итоги борьбы; "если вы, - писал он, обращаясь к своим тайным и явным врагам, - год и шесть недель будете хранить о нем (Брамбеусе) так называемое «гробовое» молчание, то он добровольно удалится с поприща и навсегда уступит вам свое место. Явная выгода! И какое торжество!.. Прибавьте к тому, что его место, за которое, впрочем, я не дал бы и трех копеек, достанется вам без хлопот и даже без издержек, потому что молчание вещь самая дешевая на земном шаре" .
Это открытое письмо к литературным врагам, которое заставило даже "Московский наблюдатель" протянуть Сенковскому дружескую руку [93], не обезоружило Булгарина, как это видно из приведенного пасквиля. Искренность была сомнительным средством - как все, что не ценилось на деньги.
И Сенковский прекрасно понимал это: только очень продолжительная, очень упорная травля могла вызвать его на это "письмо".
Недаром в той же статье предлагал он своим врагам "в оправдание пятилетней злобы... составить прокламацию, в которой были бы исчислены все великие преступления барона Брамбеуса, общего врага нашего, который у нас отнимает хлеб и заслоняет нам солнце".
Новым и, наконец, последним свидетельством этой борьбы может служить второй пасквиль Булгарина - "Святочная игра в последний день 1839 года", в сравнении с которым все написанное до сих пор против Сенковского кажется шутками если не безобидными, то по крайней мере достойными ответа в печати. Ненависть Булгарина к Сенковскому достигает в "Святочной игре" физиологического отвращения.
Пасквиль начинается сообщением о том, что автор его располагает микроскопом изумительной точности, стекла которого способны проникать сквозь непроницаемые предметы.
"...Посмотрите в мой микроскоп на голову этого журналиста, а вас, любезный собрат, прошу заткнуть уши, чтобы не слышать слов моих! Видите ли, между этим черным лесом кости черепа кажутся прозрачными. Через отверстие вы видите какую-то кисельную массу. Это мозг. В середине огромное пространство, в котором плавает наливочное животное или инфузория. Это его талант. Не велик, а как ужасно раздувается, как страшно разевает пасть, и хотя не имеет ни крыльев, ни головы, ни хвоста, а все-таки брыкается и живет...(Это негодование против взяток становится особенно занимательным, если вспомнить, что не кто иной, как именно Булгарин, был настоящим мастером этого дела, не стеснявшимся рекламировать в своих фельетонах модных портних и помадные лавки) [94].Теперь взгляните на эту толстую книгу. Кажется, весу в ней довольно и листы плотны, а видите, это не что иное, как паутина. В ней завязают одни мошки, а большие мухи пролетают насквозь.
Вы меня часто опрашивали, милостивые государи, как родятся взятки? Извольте взглянуть в мой микроскоп, сперва в голову, а потом в сердце почтенного Антона Прохоровича. Видите ли, с того самого места, где язык прикреплен к гортани, чрез весь мозг проходит цепочка, составленная из крючков и петелек. Цепочка эта прикреплена в середине сердца и от сердца тянется через всю правую руку и оканчивается в ее кисти.
В самом сердце лежит червь, ненасытный и недремлющий. Его усыпляют иногда, и то на короткое время, спиртными напитками, но за исключением этих промежутков червь беспрестанно кусает сердце и приводит в движение крючки и петельки, имеющие магнетическое свойство притягивать металл и ассигнации.
Единственное средство от этого зла (взятколюбия) состоит в том, чтобы укоротить пальцы и подрезать язык..."
Пасквиль кончается язвительным предостережением: "У честолюбцев сердце в голове, а вместо сердца камень. Не троньте его, обожжет!" - и пересечен грозным рефреном:
"Любезный собрат, заткните уши... Не бойтесь, ведь это только игра!..".Еще один небольшой экскурс, и история борьбы вокруг "Библиотеки для чтения" будет освещена в главнейших этапах. Он касается Николая Полевого и относится к 1843 году.
В томе LXI "Библиотеки для чтения" отдел "Литературная летопись" неожиданно изменился (впрочем, уже не в первый раз) до неузнаваемости и предстал перед читателями в драматической форме.
Он назывался "New-year night's dream" ("Сон в новогоднюю ночь"), трагедия-водевиль .в одном действии; "с маленьким увеселительным спектаклем, с большими полетами остроумия, ироническим балетом и очень замысловатыми куплетами".
Эта затея, более злостная чем остроумная, была предпринята Сенковским с тем, чтобы "осмеять, отделать и унизить" Полевого, как сам он писал об этом в письме к Е.Н. Ахматовой:
"В январской книжке «Библиотеки для чтения» за нынешний год вы, верно, видели, а может быть, и читали «Летопись» в странной форме водевиля-трагедии. Вы совсем не поняли ее, не правда ли? Это потому, что надо знать имена. «Были и Небылицы» - сочинение Полевого. Это - сам Полевой, которого драма «Елена Глинская» наполнена покражами из Шекспира и который всегда живет чужим умом. Прочие имена не важны. Сила вся в «Былях и Небылицах», в Полевом" [95].Вся сила была действительно в Полевом: в том же номере "Библиотеки для чтения", в котором "Были и небылицы" подверглись такому ожесточенному нападению, была помещена его новая драма "Ломоносов".
Таким образом один отдел журнала был целиком посвящен литературному уничтожению человека, в полное распоряжение которого был отдан другой отдел. Ничего более жестокого нельзя было придумать по отношению к Полевому, который, растеряв в отчаянной борьбе за хлеб остатки своего незаурядного таланта, все еще пытался найти в своих сомнительных предприятиях "оттенок благородства" - сословного, купеческого, профессионального, хоть какого-нибудь. Это было тем страшнее, что "Были и небылицы" написаны о деньгах (слово это стоит в подзаголовке книги), что сквозь натянутые шутки Полевого виден настоящий ужас перед общественным строем, который заставляет его шутить, чуть ли не умирая с голоду:
"Мир разделился на две половины: первая - люди с деньгами. Вторая - люди без денег. Распознать их не трудно. Первые - сыты, толсты, краснощеки, румяны, круглы, говорливы... Вторые - голодны, тощи, бледны, желты, сгорблены, нахмурены, озабочены..."Простейшая социальная логика, которую Полевому пришлось испытать на собственной судьбе, раскрывается с настоящим пафосом, когда он подводит невеселые итог своей "шутливой" философии:
"Люди без денег объявили вечную борьбу людям с деньгами... Люди с деньгами оградили себя от грубого образа войны, который употребляли в старину люди без денег. Бывало, какой-нибудь бедняк станет на дороге с дубиной и ждет случая ударить богача дубиной по голове - фи, какая пустая и глупая выдумка! Стоит поставить на дороге другого бедняка, который отнял бы дубину у своего собрата и вздернул дуралея на виселицу!Книга кончается "денежным" бредом, глубоко характерным для неудачника, каким был Полевой, для всей эпохи "журнальных компаний".Вам говорят, что в мире являются завоеватели, мудрецы, герои, а на деле бывало проще: бедняки воевали с богачами, пока не успевали переложить из их карманов в свои, и тогда обедневшие богачи начинали драться с обогатившимися бедняками, пока опять не отнимали у них своего добра обратно. Греция дралась, пока не отняла золота у персиан. Рим сражался, пока не опустошил карманов целого мира..."
"Мне казалось, что весь шар земной расплющивается в червонец, и червонец становится жилищем человека, а небо над ними образуется из огромного целкового; что вместо морей проливается серебро; что вместо травы и цветов вырастают красные, синие, белые ассигнации и разноцветные банковые билеты: вместо облаков носятся над ним векселя и ассигнации; вместо городов строятся на нем биржи и гостиные дворы, и на всемирном аукционе, при стуке молота, величиной с Дудоровскую гору, продают красоту и ум, и славу, и наслаждение, и кричат: Кто больше даст денег?"В известной пародии на "Братьев разбойников" Пушкина, ходившей в начале 40-х годов по рукам [96], рассказ "старого Фаддея":
Нас было двое. Греч и я...
кончается следующими знаменательными строками:
| Нам тошен был журнал правдивый,
Писатель, критик справедливый, Поэт, художник и актер, И в юноше талант счастливый. На всех двойной точили нож, Всех под сюркуп вели, и что ж? Из всех лишь одного больного Нам страшно резать старика. На Николая Полевого Не подымается рука! |
Полевой пользовался в литературных кругах чем-то вроде неприкосновенности. Несчастьям его сочувствовали. Даже те, кто был готов
| Из-за костей
Загрызть и ближних и друзей, |
не решались на то, что было сделано в 1843 году Сенковским. Это было сделано не потому, что между ним и Полевым отношения приняли к этому времени характер вражды, более ожесточенной, чем когда бы то ни было. Но потому, что унижение и уничтожение Полевого было последней попыткой Сенковского отгородиться от своих непрошенных товарищей.
В письме к Ахматовой (14 февраля 1843 года) он именно так и объясняет свой жестокий поступок:
"...Булгарин не стоит ни любви, ни ненависти - это человек без характера, без всякого правила в поведении, несчастная игрушка собственных страстей, которые попеременно делают его то ужасным, то смешным, то довольно порядочным... Я давно принял с ним и его братией роль хладнокровного наблюдателя, которого уже не обижают их мерзости, который всегда готов отдать справедливость их хорошим сторонам. Эта роль бесит их. Они называют меня гордецом, прославили человеком неприступным, надменным, возмутили против меня целую тучу завистливых посредственностей, которая терзала и еще терзает меня своей глупой злобой и всеми гнусностями клеветы... Я не могу смешиваться с ними и не желаю, чтобы смешивали меня с такими людьми в публике... Удар был хорошо рассчитан, все в публике поняли. что нимало я не намерен становиться рядом с людьми, недостойными уважения, что я выше их мелочных расчетов, отделяю себя торжественно от их общества, ограждаюсь даже от предположения связи с ними, и все литературные интриганы с горечью и страхом почувствовали, что я знаю цену чувств каждого из них на деньги..." [97].
"Журнальные компании" "Библиотеки для чтения" не только перебросили мост между - "словесностью и торговлей, не только обнажили производственную сущность книжного и журнального дела, не только способствовали этим профессионализации писательского ремесла - они повлекли за собой возникновение литературы издателей, предпринимательской литературы новых «кондотьери»".
По необходимости анонимная, литература эта была близка к пасквильной, отличаясь от нее, быть может, только тем, что она стремилась подорвать не только личную, но и деловую репутацию тех, против кого она направляла свои нападения. Литература эта не только не пренебрегала, как мы видим, искусством журнальной полемики, но в процессе своего развития достигала подчас довольно изысканных журнальных форм.
"Нельзя не заметить, - писал об этой литературе Шевырев, - что с некоторых пор вошло у них (журнальных «кондотьери») в позволительный обычай печатать такие открытые прения и объяснения между собой и даже с книгопродавцами, что, право, хотелось бы за них, чтобы они к этому обычаю присоединили правило - печатать подобные объяснения красными чернилами" [98].
Критик, не соглашавшийся с самым духом "журнализма", он не замечал, что объяснения с книгопродавцами в конце 30-х годов уже доросли до литературы, что авторы этих объяснений стремились сделать их интересными и для читателя.
Совершенно естественно, что именно в "Библиотеке для чтения", каждая книжка которой до сих пор может служить образцом занимательного чтения, эти деловые объяснения доросли до настоящей живой журнальной беллетристики.
11
На границе 30-40-х годов Сенковский не был уже тем неудачным карьеристом, ученым иностранцем, боровшимся с собственным происхождением, которое лежало ему поперек дороги, схватившимся за литературу, как за единственную и последнюю возможность удовлетворить свое неограниченное честолюбие, - каким был он десять лет назад. Соединение неудачного дипломата, неудачного чиновника и профессора, погубившего овою академическую карьеру, дало в результате блестящую реакцию - журналиста, добившегося богатства, положения, наконец, власти.
"Библиотека для чтения" была именно богатством, положением и властью. Не ужившись ни с кем, он один вел это огромное дело. Блестящий организатор, он обратил на него всю свою огромную работоспособность, все время, которым он располагал.
Обойдя десятки препятствий, не щадя ни себя, ни тех, кто становился ему поперек пути, он добился того, что "Библиотека для чтения" располагала в конце 30-х годов почти диктаторскими полномочиями. Эти полномочия были узурпированы ею, но узурпация могла удаться только тому, чья организаторская и изобретательская воля держала в руках наиболее совершенную из журнально-хозяйственных организаций.
Это и точно было почти диктатурой. Одоевский - знаменитый писатель, видный чиновник, князь и родовитый аристократ - не мог напечатать своей статьи, направленной против Сенковского, потому что ни один журнал не решился (в конце 30-х годов) выступить против "Библиотеки для чтения" открыто [99].
Успех чуть ли не любой книги мог считаться обеспеченным только после благоприятного отзыва о ней в соответствующем отделе "Библиотеки для чтения", а получить этот отзыв было едва ли не менее трудно, чем написать самую книгу.
В.П. Бурнашев в своих "Воспоминаниях" приводит любопытный рассказ о том, как его книга ("Описание Удельного земледельческого училища"), о которой вся русская журналистика отозвалась "как нельзя ласковее и любезнее" и которая "удостоилась внимания высочайшего двора", прошла с успехом только тогда, когда в "Библиотеке для чтения" появилась статья о ней, принадлежащая "остроумному, но не беспристрастному перу" самого редактора журнала:
"Статья была большая и представляла собою мастерское воспроизведение и сокращение моей объемистой книги, с рассуждениями автора, необыкновенно дельными основательными, без малейшей и тени обычной его шутливости, с которою он не расставался большею частью в самых серьезных предметах. А между тем статья читалась с величайшей легкостью и, конечно, легче, чем читалась самая книга, далеко не так увлекательно изложенная... Все ознакомились с моей книгой благодаря статье «Библиотеки для чтения», составлявшей в 1839 году принадлежность каждого мало-мальски грамотного русского дома" [100].Деятельность Сенковского-журналиста не исчерпывается историей "Библиотеки для чтения".
В 1838 году под его руководство перешел "Энциклопедический лексикон", он издавал совместно с бароном Медемом "Военную библиотеку", в 1840 году он взял на себя (совместно с Никитенко) редакцию "Сына отечества", коренным образом реорганизовав этот журнал и сделав из него иностранное обозрение [101].
Но все предприятия, во главе которых стоял не только он один, неизменно кончались крахом. Сохранилось любопытное ггисьмо Никитенко (от 7 апреля 1841 года), свидетельствующее о том, какие сложные усилия были употреблены Сенковским для того, чтобы выжить из редакции человека, который был приглашен по его же собственному настоянию.
"Расставаясь с Вами и, вероятно, навсегда на литературном поприще, - писал Никитенко, - я не могу, однакож, скрыть перед Вами огорчения, возбужденного во мне способом, какой употреблен для удаления меня из редакции. Он возбуждает во мне грустное впечатление, похожее на то, которое испытываем мы, теряя веру в то, что привыкли мы любить и уважать высоко. Я не понимаю, к чему нужны были извилистые и околичные пути, когда можно было всегда достигнуть цели прямым и естественным образом.Сенковский мог работать только один. Все, сделанное чужими руками, переделывалось им заново. Он как бы писал весь журнал - с первой строки до последней, от эпиграфа до заключительной фразы, от названия до примечаний к модным картинкам. Не было ни одного отдела, по которому не прошлась бы его - и точно диктаторская - рука. Это привело к. тому, что тексты, печатавшиеся в "Библиотеке для чтения", менее всего пригодны для научной работы - но это же придавало "Библиотеке для чтения" такое глубокое организационное единство, которым не обладал ни один русский журнал. Это было прекрасно понято Герценом, об этом с восхищением отзывался Белинский.С самого начала я не мог не заметить, что со мной поступают, как с лицом посторонним, стараются обходить меня...
Наконец, в прошедшую субботу, я получил от Вас записку, написанную таким диктаторским смешным тоном, который даже не мог меня рассердить, а только удивил. Я могу повиноваться двум властям: одной, которой мы все повинуемся, власти, положенной над нами в обществе, и другой, которую я сам для себя изберу. Вас, Осип Иванович, и никого другого я еще не признавал в этом последнем сане" [102].
"Вы знаете мою слабость, - писал Сенковский Кукольнику, - я считаю себя независимым и состоящим в таком положении, что о друге и недруге могу говорить то, что думаю, не оглядываясь. Следственно в этом есть по крайней мере та порука, что ни в похвале, ни в укоризне не будет ни лести, ни мести" [103].Булгарин, поражаясь иоключитсльной холодности его характера, кажется, первый назвал его "Мефистофелесом", устилающим путь своих соратников "петельками и крючками". Полевой в следующих выражениях писал о нем брату:
"С этим несносным Сенковским нельзя иметь дела. Спешу теперь дописать ему, что следует, на декабрь, и ни за что не соглашусь быть долее его сотрудником. Вокруг него какая-то адская атмосфера, и страшно пахнет серою, хотя он беспрестанно курит лучшие сигарки" [104].Серою пахнет ог каждой строки, написанной Сенковским, начиная с ученых статей и кончая любой из рецензий "Литературной летописи". Серой пахнет и от его способа рассчитываться с литературными и торговыми врагами. Герцен недаром писал о его "блестящем, но холодном лоске", о том, что единственным убеждением Сенковского было полное презрение к людям и обстоятельствам.
Между тем этот "великий злой дух", этот "Мефистофель николаевской эпохи", с сигарой в зубах и пустотой в сердце, чувствовал себя очень одиноким, несчастным и ни в чем не повинным человеком.
В одном из писем к Ахматовой (от 14-15 февраля 1843 года) он подвел грустные итоги своей деятельности, своего способа жить.
"...Вытерпев уже много от людской превратности, - писал он, - узнав на опыте, как злы и опасны двуногие существа без перьев, я всеми мерами отделяю себя от них - не по гордосги, бог мне свидетель, а со страху. Я боюсь людей, боюсь их злобы и ограждаю себя от соприкосновения с ними и с нею, оцепляюсь, как среди чумы..."И далее:
"Не могу сказать вам, как печально провожу я время: сегодня у нас вторник масленицы, я давно уже никого не видал, никого не принимаю, не выхожу... Я принялся перебирать в моей памяти все, что написал до сих пор, и вижу, что решительно не сделал ничего хорошего, что могло бы остаться после меня, что было бы соразмерно с тем громадным трудом, который я наложил на себя с ранней юности, чтобы приготовиться работать хорошо и быть полезным; я так дурно распорядился моей жизнью, моими познаииями, моими способностями... Что останется после моей смерти? Множество работ, разбросанных, едва начатых, не конченных, которые я всегда предпринимал с намерением связать их вместе, усовершенствовать, придать им большее развитие... Вы мне скажете, может быть: но эти сто толстых томов «Библиотеки для чтения» уже довольно хорошие права на славу! Что такое «Библиотека для чтения»? Это вещь эфемерная, в продаже не осталось даже ни одного экземпляра из этих ста томов, все было прочитано, изорвано, потеряно, этого не перепечатают никогда... Лет через десять вы сами забудете все, что там находилось, и, быть может, спросите себя с удивлением: но что же такое сделал этот человек, внушивший мне когда-то столько уважения и дружбы? Достигнуть такого результата после стольких трудов - об этом страшно подумать".Эти безнадежные итоги характерны не только как свидетельство того, что в 40-х годах Сенковск.ий был уже на пороге полного одиночества, которое вскоре настигло его, вместе с бедностью и падением. Они говорят также и о том, что не в литературе своей искал он повода для самоутверждения и права на известность.
"Все они написаны наскоро, - сетовал он о своих повестях в том же письме, - и далеки от того вида, который я желаю придать им, как скоро вполне освобожусь от нынешних моих занятий и обязанностей... Что почитаю я лучшим из всего написанного мною? Клянусь вам честью - не знаю и не могу сказать. Мне кажется, что все никуда не годится" [105].
Литература, которая началась с юношеских фельетонов в виленской газетке,
которая следовала по пятам за его ученой карьерой, которая привела его
из университетской аудитории в редакцию "Библиотеки для чтения", оказалась
за бортом и разделила печальную участь науки. Как же это случилось?
Примечания
1. "Библиотека для чтения", 1836, т. XVII, Литературная летопись, стр. 7.
3. Рукописный отдел Пушкинского Дома, 18671/CXXIV б. 2, № 32.
4. О том, что Сенковский платил сотрудникам за все вставки, сделанные им самим, см. А. Милюков. Литературные встречи и знакомства. СПб., 1890; А.В. Старчевский. Последние десять лет жизни барона Брамбеуса. - "Наблюдатель", 1884, № 11, стр. 325. Милюков пишет, что "Сенковский отослал Погодину гонорар по расчету за напечатанную статью, хотя она вышла в полтора раза больше оригинала. Увидев свою статью в другом виде, Погодин поднял гвалт. что ему изуродовали, испортили его произведение... Прошло после этого пятнадцать лет; Погодин выпускает полное собрание своих произведений. В этом собрании появилась и статья его, напечатанная прежде в «Библиотеке для чтения», но не в том виде, в каком он отправил ее в редакцию, а в том самом, в каком она вышла из-под пера Сенковского".
5. Рукописный отдел Пушкинского Дома. 18671/CXXIV 6. 2, № 13. О Сенковском-редакторе см.: "Русская старина", 1893, январь, стр. 254 (письмо Д. В. Давыдова к А. И. Михайловскому-Данилевскому с жалобой на изменения, внесенные Сенковским в описание Прейсиш-Эйлауского сражения); "Литературные прибавления к «Русскому инвалиду»", 1838, № 30, стр. 596; Н.А. Полевой. Очерки русской литературы, ч. 1. СПб., 1839, стр. XV- XIX; А.В. Старчевский. Роман одной забытой романистки. - "Исторический вестник", 1886, кн. VIII и IX.
Старчевский сообщает следующий случай, характеризующий редакторскую деятельность Сенковского: "В 1854 году в редакцию «Библиотеки для чтения» была прислана безграмотная рукопись казака Черепанова. Сенковский прочитал ее, придумал свою канву, по которой сделал очень интересный рассказ «Путешествие сибирского казака в Пекин»" ("Воспоминания старого литератора". - "Исторический вестник", 1886, кн. X, стр. 585).
А. П. Милюков в статье "О.И. Сенковский. Мое знакомство с ним" ("Исторический вестник", 1880, кн. 1, стр. 154) подтверждает, что "Библиотека для чтения" всегда платила своим сотрудникам за вставки, сделанные ее редактором: "Утром, в первое число месяца, явился ко мне рассыльный с книжкой «Библиотеки» и деньгами за мою работу. С первого взгляда я заметил, что денег прислано больше, чем я рассчитывал получить, но в разносной книге выставлена была именно присланная сумма. Когда я стал просматривать мои статьи, то увидел, что они значительно увеличились от прибавок самого Сенковского и вставленных им выписок из разнообразных книг, а между тем плата была прислана за все напечатанное".
6. "Литературные прибавления к «Русскому инвалиду»", 1838, № 30, стр. 596.
7. И.И. Панаев. Литературные воспоминания. Л., Гослитиздат, 1950, стр. 88.
8. В. Одоевский. Письмо к чулошному фабриканту о средствах предохранить кошелек от концертных билетов и бессовестных журналов, книгопродавческих спекуляций и проч. - П.Н. Сакулин. Указ. соч., т. 1, ч. 1. М„ 1913, стр. 573.
9. П.А. Вяземский. Собр. соч., т. П. СПб., 1879, стр. 159.
10. А.С. Пушкин. Полн. собр. соч., т. XI. М. - Л., 1949, стр. 161.
11. Письмо около 7 апреля 1834 г. - Там же, т. XV. М. - Л., 1948, стр. 124.
12. Письмо от 14 февраля 1835 г. - Там же, т. XVI. М. - Л., 1949, стр. 11.
13. П.Н. Сакулин. Из истории русского идеализма. Князь В.Ф. Одоевский, т. 1, ч. 2. М., 1913, стр. 408. Любопытно, что, констатируя положение литератора почти что в тех же выражениях, Булгарин ("Северная пчела", 1836, № 16-17) приходит к выводам прямо противоположным.
14. П.Н. Сакулин. Указ. соч., стр. 411.
16. О том, что "Московский наблюдатель" был учрежден с тем, чтобы "служить некоторым противодействием петербургским периодическим сочинениям", см. "Русская старина", 1903, март, стр. 590.
Статья Шевырева была напечатана в "Московском наблюдателе", 1835, ч. 1, март, кн. 1, стр. 5-29.
17. "Библиотека для чтения", 1834, т. III, Критика, стр. 25.
18. Н.В. Гоголь. О движении журнальной литературы. - "Современник", 1836, кн. 1, стр. 198.
19. См. "Библиотека для чтения", 1835, т. VIII, Литературная летопись, стр. 66.
20. "Московский наблюдатель", 1835, ч. II, июнь, кн. 1 и кн. 2.
21. "А мне какой же стыд, если другие не могут ни знать меня, ни поступать по отношению ко мне справедливо? Я вижу, что и по отношению к прежде жившим людям, как обидчикам, так и обиженным, слава у потомков остается не одинаковая" ("Xenoph Memorabilia", IV, 8-9).
22. "История поэзии. Чтение адъюнкта Московского университета Степана Шевырева. Том первый, содержащий в себе историю поэзии индейцев и евреев, с приложением двух вступительных чтений о характере образования и поэзии главных народов Западной Европы". М., 1835.
23. Рукописный отдел Пушкинского Дома. 18671/CXXIV б. 2, № 23.
24. "Московский наблюдатель", 1835, ч. VI, стр. 477.
25. Там же, 1835, ч. VII, стр. 571.
26. Там же, 1835, ч. VIII, стр. 137.
27. "Наконец, он появился, - писал Белинский о "Московском наблюдателе", - вышла книжка - Петербург привстал; вышла другая - Петербург приосанился и улыбнулся; вышла третья, четвертая - Петербург захохотал, смотря на пролетевшую мимо его бурю; Москва приуныла - и наши надежды разлетелись в прах!" ("Ничто о ничем". - В.Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. II, стр. 45- 46).
28. В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. II, стр. 140.
29. См. об этом "Северная пчела", 1836, № 36.
30. "14 января 1836 года граф Бенкендорф сообщил Уварову, что вследствие просьбы поэта Пушкина ему высочайше разрешено издать в 1836 году четыре тома статей чисто литературных, исторических, ученых, также критических разборов русской и иностранной словесности" ("Цензура в царствование императора Николая I". - "Русская старина", 1903, март, стр. 590).
31. Принадлежавшем, как известно, Е. П. Люценко. - См. "Русская старина", 1899, апрель, стр. 41.
32. См. "Русский архив", 1884, кн. 4, стр. 441-457; Б. Л. Модзалевский. Пушкин и Ефим Петрович Люценко. - "Русская старина", 1898, апрель, стр. 73.
33. См. "Современник", 1836, кн. 1, стр. 303-304 (А.С.Пушкин. Полн. собр. соч., т. XII. М. - Л., 1949, стр. 26).
34. "Библиотека для чтения", 1836, т. XV, Литературная летопись, стр. 67-70.
35. "Атеней", 1924, кн. 1-2, стр. 9-24.
36. В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I, стр. 98.
37. "Современник", 1865, кн. III. См. также его кн. "Из истории нашего литературного и общественного развития". СПб., 1888. Из всей огромной литературы о Сенковском Пятковский пользовался только брошюрой Савельева и статьями М. Н. Лонгинова и А. В. Дружинина, т.е. незначительной частью посмертной литературы. Односторонний подбор цитат делает эту статью не имеющей ни малейшей научной ценности.
38. Статьи "Телескопа" (см., например, "Здравый смысл и барон Брамбеус", 1834, т. 21) были направлены преимущественным образом против Сенковского-беллетриста. Я не говорил о них здесь еще и потому, что в статьях "Московского наблюдателя" были широко развиты, и принципиально развиты, прозрачные намеки "Телескопа" яа "торговое" происхождение "Библиотеки для чтения".
39. "Есть основание предполагать, что Сенковский познакомился с Булгариным в Вильне, в 1819 году, на заседании общества шубравцев. О пребывании Булгарина в Вильне в 1819 году и об участии его в шубравском заседании см. "Русская старина", 1903, февраль, стр. 344.
Сам Булгарин сообщает, что знакомство с Сенковским состоялось в 1817 году ("Северная пчела", 1858, № 95), но так как все другие даты им в статье перепутаны, нет основания доверять и этой.
40. "Сын отечества", 1820, ч. 63, № 32, стр. 250.
41. Как назвал его в письме к Булгарину М. Т. Каченовский ("Русская старина", 1903, декабрь, стр. 604).
42. "Мирза Хаджи-Баба Исфагани в Лондоне" (СПб., 1830) и "Похождения Мирза Хаджи-Баба Исфагани в Персии и Турции, или Персидский Жильблаз" (СПб., 1831).
43. "Грехопадение первого человека в литературе". - "Русская старина", 1898, февраль, стр. 330.
44. "О.И. Сенковский (Барон Брамбеус). Биографические записки его жены". СПб., 1858, стр. 80-82.
45. Ср. в "Записках о моей жизни" Н.И. Греча (М. - Л., "Асаdernia", 1930): "Булгарин постиг всю благость, все величие души Грибоедова, подружился с ним, был ему искренно верен до конца жизни, но не знаю, осталась ли бы эта дружба в своей силе, если бы Грибоедов вздумал издавать журнал и тем стал угрожать «Пчеле», то есть увеличению числа ее подписчиков" (стр. 688, 691).
46. "Северная пчела", 1834, № 1.
47. Несколько странное для современников название своего журнала Сенковский не производил от "Библиотеки для чтения" в буквальном смысле слова (как это сделал в приведенном прошении Смирдин), но объяснял как аналогию английским журнальным названиям, например, "Library Magazine".
48. Е.Н. Ахматова в своих воспоминаниях ("Русская старина", 1890, август, стр. 334) называет сестру жены Сенковского подругой жены: "Адель Александровна никогда не знала самой важной тайны в жизни ее мужа, а именно, что он женился на ней из любви к другой. Он любил не Адель Александровну, а ее подругу, которая, зная любовь Адели Александровны к нему и сама не любя его, пожелала этого брака, чтобы составить счастье Адели Александровны, с которою была очень дружна... Но когда та, которая пожелала этого брака, вскоре умерла. Осип Иванович сам опасно занемог и чуть не умер, так велика была его привязанность к женщине, которой он необдуманно принес жертву, испортившую его жизнь".
Ср. с этим "О.И. Сенковский. Биографические записки его жены": "Одна из сестер моих... к которой мой муж питал самую сильную дружбу, женщина милая, чрезвычайно умная и совершенно счастливая нашим счастьем, должна была встретить смерть на нашем вечере... Спустя несколько дней... муж мой также занемог... Должно было тщательно скрывать от него эту смерть и мое горе и наши опасения насчет него самого. Однако ж скрывать слишком долго печальную тайну могло быть также опасно; мой муж мог случайно узнать о смерти сестры, и тогда удар был бы еще ужаснее. Я понемногу приготовила его и, наконец, рассказала печальное событие... Огорчение его было сильно и глубоко, и при ужасной слабости, после трудной болезни, снова повергло его в такое состояние, которое возобновило все мои опасения..." (стр. 64-65).
История этой любви со всеми подробностями изложена в автобиографической повести Сенковского "Любовь и смерть" ("Библиотека для чтения", 1834, т. III).
49. "Северная пчела", 1834, № 6, 7 ("Объявление. Продается за отъездом").
50. Белинский в начале 1836 года ("Ничто о ничем...")
отметил этот этап враждебных отношений между "Северной пчелой" и "Библиотекой
для чтения", указав с иронией на "торговую" причину неприязни: "А знаете
ли вы о войне, которую «Пчела» ведет против «Библиотеки»? Вот потеха-то!
Ну так и рвется, что сеть мочи! Бедная! Мне жаль ее! Каким тупым оружием
сражается она с мощным врагом, который не удостаивает ее даже взглядом,
как неловко, неуклюже нападает на него, она, которая недавно, очень недавно,
так низко кланялась ему, так усердно прославляла его!
| Враги! - Давно ли друг от друга
Их жажда злата отвела?.." |
52. Вот перечень важнейших из них:
"Северная пчела", 1834 г.:
№ 1. Ф. Б. Энциклопедическая фабрика фантастических изделий.
№ 190. В статье "Письмо Ливонского путешественника" ряд полемических выпадов против Сенковского.
№ 229-232. Статья Булгарина "Взгляд на статью в 5-м томе „Б. д. ч. " соч. Арсеньева, под заглавием „Путевые заметки". Статья "Северной пчелы" заканчивается следующими строками, несомненно намекающими на какие-то взаимные обещания между Булгариным и Сенковским: "Я постараюсь показать литературному Капыджи-Паше, занимающемуся критикой в «Б. д. ч.», что суждение его об «Истории русского народа» отзывается Азиатским правосудием и что важное, по его словам, творение, есть дело весьма маловажное. Не взирая на то, что мы с некоторого времени утвердили нашу критику на светских приличиях, взаимных отношениях и выгодах, комплиментах и обстоятельствах, я уверен, что..." и т. д.
1835 г.
№ 39-40. "Замечания на критику, помещенную в XII номере «Библиотеки для чтения»". Начиная с этого номера, "Северная пчела" помещает на своих страницах статьи сотрудников "Библиотеки для чтения", недовольных тем, что Сенковский самовольно исправлял их произведения.
№ 159. Антикритика Н. В. Кукольника по поводу отзыва Сенковского о "Роксолане", помещенного в т. IX "Библиотеки для чтения", Литературная летопись, стр. 1.
№ 217. Фельетон "Путешествие старой русской мухи по столовым и кабинетам разных стран и пародов. (Письмо к другу ее, книжному червю-(Bucherwurm)". В первой же главе - пространный выпад против Сенковского.
№ 224. "Письмо к издателю" Алипанова (автора повести "Ветошник Алеша") с вариантами текста, против текста, помещенного в "Библиотеке для чтения".
№ 229. "Нечто о рецензиях, помещаемых в «Библиотеке для чтения»".
1836 г.
№ 12. В статье "Настоящий момент и дух нашей литературы" Булгарин упрекает Сенковского за его полонизм: "Кто сам не был русским ребенком, тот не будет ни во веки веков русским оригинальным писателем, будь он семи пядей во лбу, имей голову с пивной котел, а в голове всю заморскую премудрость".
№ 39. Пояснительная статья на "Литературную летопись" "Библиотеки для чтения" Федора Кони: обвинения в плагиатах, в заведомой недобросовестности, в промахах против русской грамоты.
№ 49. В фельетоне "Перемена квартиры", подписанном В. В. В., - иронический выпад против Сенковского.
№ 86. Редакционная статья "Несколько слов о «Современнике»", направленная целиком против "Библиотеки для чтения". Возражая на то, что "критик «Б. д. чт.», ссылаясь на какую-то программу «Современника», которой не было и нет ни в печати, ни в рукописи", пытается похоронить новый журнал еще до его рождения, автор статьи намекает на посторонние обстоятельства, продиктовавшие редакции "Библиотеки для чтения" эти намерения: "Давно известно, что у страха глаза велики, но здесь должен действовать не один страх, а и кое-что другое, которое не умеем наименовать..."
В статье рассыпано множество насмешек над бескорыстием Сенковского, предостерегающего Пушкина от журнальной полемики, над тем, что "Библиотека для чтения" напрасно ставит в один ряд имена Брамбеуса и Пушкина. Статья кончается защитой умеренной полемики: "витийствовать против нее есть или необдуманность, или литературное ханжество... Есть род прозы, которую мы именовать не знаем, но вот некоторые из его примет: говорить о программе книги, когда ее нет..., избрать человека, коего имя, по крайней мере для русского, имеет в себе нечто симпатическое с любовию и гордостью народной, и взводить на него предосудительные небылицы... вот что хуже всякой худой полемики" и т. д.
№ 155. Антикритика переводчиков книги "Новые толки об открытиях на Луне" с целым рядом язвительных насмешек над "Библиотекой для чтения", к которым присоединяется и рецензент "Северной пчелы". Переводчики дают несколько советов "Библиотеке для чтения", вот один из них: "Подумать об именах, слетавших с ее обертки, заучить роковые, исполненные горькой правды слова, поразившие «Б. д. чт.» во всех наших лучших журналах: «Московском наблюдателе», «Телескопе» и «Современнике» и - быть учтивее".
Рецензент "Северной пчелы" присоединяется к переводчикам: "Хотите ли знать наше мнение об этом деле? Мы согласны в том, что в «Б д. чт.» плохо пишут по-русски и, беспрестанно толкуя о вкусе, о приличии, о требованиях высшего общества, выпускают из виду и литературную и светскую вежливость".
№ 182. "Литературное замечание", в котором очень резко разоблачают редакционные принципы "Библиотеки для чтения". Дано сличение текстов статьи "Библиотеки для чтения" со статьей Ж. Занд в "Revue des deux Mondes", из которых ясно, что "Библиотека для чтения" исказила статью с намерением очернить Ж. Занд. Указаны стилистические ошибки в тексте "Библиотеки для чтения": "Ни один русский человек не пишет: «она имела двое детей»; «полно этих дурачеств». Надлежало бы сказать «довольно этих дурачеств». Слово полно может быть употребляемо с неокончательным наклонением глагола, например: полно врать".
№ 270. Фельетон "Образчик разговорного языка" с множеством возражений против требований "Библиотеки для чтения" по части повествовательного стиля.
1838 г.
№ 7. В рецензии на "Арабские повести" (М., 1837) Сенков-ский уличается в плагиате (по поводу его "Басни в прозе", напечатанной в альманахе "Комета Белы" на 1833 г., стр. 179-204).
№ 27. Выпад против Сенковского за то, что он в т. XII "Библиотеки для чтения" окончил за Д. И. Фонвизина его комедию 1 "Корион". Там же о том, что в статье о Бэконе Сенковский приписал ему то, чего Бэкон никогда не говорил.
№ 30. "Северная пчела" ловит Сенковского на выражении "за критику сердиться не должно" ("Библиотека для чтения", 1838, т. 1, статья "Умные поэты и умные критики") и угрожает новыми нападениями.
№ 88. "Реляция о подвигах и плене литературного партизана Архипа Фаддеевича Зерова в достопамятную грамматико-логическую войну за освобождение Здравого смысла и Русского Слова oi нашествия варваров" (см. в тексте).
№ 217. "Журнальная мозаика", отдел, открытый со специальными полемическими целями. Ряд мелких намеков на Сенковского.
№ 227. "Журнальная мозаика". "... В одном журнале, в котором русский язык беспрерывно подвергается истязанию на прокрустовом ложе... Наши знаменитые преобразователи языка грешат противу древнего римского закона, который гласит тако: «Никто не может распоряжаться тем, ни при жизни, ни отходя в вечность, чем он не владеет, но на что имеет только притязание»".
№ 228. Распространенная заметка о "Библиотеке для чтения". Множество придирок к словам, насмешки, каламбуры. Там же обширная декларация против Сенковского с целым рядом намеков на его происхождение и т. д.
№ 235. "Смесь". О редакторских принципах "Библиотеки для чтения": "... Не говоря уж о литературах, где придумывают азбуки на машине, трагедии на ходулях и ларцы, исправляющие журнальные статьи..."
№ 247. Рецензия Булгарина на книгу барона Корфа "Воспоминание о Персии 1834-1835 гг.": "До смерти наскучили мне сей и оный, тот и этот. Те сердятся за обнаружение безграмотности и шарлатанства; публика требует строгой и беспристрастной критики... Куда деваться?.. Еду в Персию. Прощайте. Выучусь болтать по-персидски и объявлю себя ученым ориенталистом. Стану преобразовывать русский язык на персидскую стать и из любви к азиятцам начну истреблять из истории европейские народы, славян, норманнов, нападу на ученую неметчину и так далее... Решено, еду!"
№ 251. "Журнальная мозаика". Остроты, имеющие в виду Сенковского. Насмешки над объяснениями Сенковского по поводу выхода в свет т. XIV "Энциклопедического лексикона". Упреки по поводу стиля его статей. "Бедный русский язык - терпи, атаманом будешь".
№ 261. Статья Булгарина "Философическое, анатомическое, патологическое и историческое жизнеописание журнала" с множеством выпадов против Сенковского: "Вообразите себе англичанина, француза или немца, вроде нашего губернского секретаря, а много - титулярного советника не у дел... Вот этому человеку объявляют, что надобно наполнить столько-то полос или колонн журнала политикой. Он берет, например, Китай и на этой канве начинает вышивать свои узоры, т.е. чистую ложь... Писака рассуждает с такой уверенностью, как будто он был на винтер-квартире в голове богдыхана и прогуливался по портфелям всех мандаринов. А этот китайский политик знает Китай только из краткой географии".
Там же темный намек на "спекулятора, выигрывающего какие-то проценты на биржах..."
№ 272. Статья Булгарина "О нынешнем состоянии критики и о влиянии ее на литературу", где во введении очень резко характеризуется деятельность Сенковского как преобразователя языка и как редактора, заботящегося только о славе своих молодых сотрудников и нападающего на труды заслуженных писателей, "не имеющих удовольствия принадлежать к числу хвалителей и сотрудников журнала".
№ 278. "Журнальная мозаика". Рядом с похвалой Полевому по поводу участия его в "Сыне отечества" автор заметки уверяет читателей, что "с тех пор, как Н.А. Полевой отстал от «Библиотеки для чтения», библиография ее вельми побледнела". "Мозаика" подписана инициалами Булгарина.
№ 279. Вся "Журнальная мозаика" посвящена "Библиотеке для чтения": О Сенковском-редакторе: "Господа повествователи беспрестанно жалуются на вставки в их сочинения и урезывание их в «Библиотеке для чтения». Уж не этот ли самый портной урезывает своими ножницами сапоги, сшивает и нашивает на них заплаты? Наружного искусства прославленного портного мы не знаем, но знаем достоверно, что он превосходно делает потайные карманы, и это да послужит дополнением к его объявлению" (в декабрьской книжке 1838 г. «Библиотека для чтения» объявила, что у всех ее читателей есть один портной, г. Виктор).
Возражения на хвалебную статью "Библиотеки для чтения" о Губеровском переводе "Фауста".
№ 289. "Журнальная мозаика". Обычные выпады против "Библиотеки для чтения".
1839 г.
№ 7. "Журнальная мозаика": "Торгашество то, кто сам, не имея таланта, торгует чужим умом, приняв на себя обязанность только распределять чужие труды по страницам". "Удивительные дела заметили мы во вновь появившихся русских журналах... Знаток арабского языка пишет о военном ремесле..." и т.д.
№ 21. "Журнальная мозаика". По поводу одного из романов Эжена Сю - изложена история взаимоотношений Сенковского и А. Плюшара, очень близкая по содержанию к статье Греча "История первого энциклопедического лексикона в России". "Один парижский литератор получил надменное и оскорбительное письмо от книгопродавца-издателя (imprimeur-libraire), с которым был в делах. Все думали, что между ними наступит разрыв и бог весть что, а вышло напротив. Литератор покорился, помирился и с тех пор сделался таким пламенным другом книгопродавца, что тот поручил ему исполнение важнейших своих предприятий. Питая в душе мщение, литератор так ловко повел дела, что в один год подорвал торговлю своего друга и довел его до крайней нищеты и уничтожения, оставшись сам чист по бумагам... Евгений Сю, на которого всегда нападал этот литератор, пишет теперь повесть..." и т. д.
№ 31. Статья "Настоящий момент русской литературы и художеств", принадлежащая, очевидно, Булгарину и направленная почти целиком против Сенковского.
№ 43. "Литературные приключения степного помещика". Выпады против языка "Библиотеки для чтения".
№ 44. "Русский язык в Сибири". Язвительное примечание.
№ 46. Рецензия на роман Лажечникова "Басурман" с множеством выпадов против критических мнений "Библиотеки для чтения".
№ 47. То же.
№ 48. То же.
№ 58. Рецензия на "Сто русских литераторов" с указанием на то, что "Превращение голов в книги и книг в головы" Сенковского является плагиатом из Красицкого "Dziela poetyckie, etc. Tom drugi, str. 96. Kuglarze (Шарлатаны)". Сенковский назван промышленником-шарлатаном, исписавшимся журналистом, "Мефистофелесом, который тянет Смирдина с настоящего пути, усыпая этот путь крючками и петельками".
№ 74. "О дополнениях к энциклопедическому лексикону". № 84. "Журнальная мозаика". Ответ на рецензию Сенковского (помещенную в № 7 "Библиотеки для чтения" за 1838 г.) на альманах Н. В. Кукольника "Новогодник".
№ 138. "Смесь". Парижские театры. Письмо к Ф. В. Б. Насмешки над театральными предсказаниями "Библиотеки для чтения".
№ 145. Статья "А что делает наша литература?".
№ 152. Театральная рецензия на "Сей и оный", водевиль в одном действии,
с нарочитой цитацией целого ряда оскорбительных мест, которые должны были
быть выпущены в печати. В водевиле был выведен Сенковский:
| Как сноровливый писака -
Не хватало своего, То потреплет у Бальзака, То у Виктора Гюго. Жюль Жанену также место, И потом без дальних дум В фантастическое тесто Запечет французский ум. Но зато и не робеет,
|
Книгопродавец бракует рукопись начинающего автора:
| "Се, сия", что за манера,
Оный встретился раз пять. К сожалению - без ера В целой книге не сыскать. Здесь на правила опала. И к чему они ведут? От предлогов толку мало, Все союзами живут. |
В примечании указано, что "Сей и оный" сочинены целой компанией, "на акциях или нет, мы не знаем". "Лучшие куплеты принадлежат драматическому писателю, который, кроме того, известен по весьма удачной пародии на «Смальгольмского барона»" - это К.П. Бахтурин. "К сожалению" - намек на грамматические нововведения "Библиотеки для чтения". О водевиле "Сей и оный" см. письмо О.И. Сенковского к жене, хранящееся в Рукописном отделении Гос. Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.
№ 166. Пасквиль Булгарина "Несколько листков из философической истории неоткрытого поныне острова" (см. в тексте).
№ 179. Похвальная рецензия на "Сей и оный", шутка-водевиль в одном действии. СПб., 1839. Автор рецензии уверяет, что в водевиле нет никаких личностей, и рекомендует его вниманию читателей.
№ 201. "Журнальная мозаика". Повторение обычных выпадов против "Библиотеки для чтения".
№ 231. "Смесь": "Г. Диттер и «Библиотека для чтения», или Плюс (+) и минус (-)".
№ 280. "Журнальная мозаика". Обычные выпады против "Библиотеки для чтения".
№ 297. Литературные известия: "Смирдин и сто русских литераторов". Попытка поссорить Сенковского и Смирдина.
№ 294. Пасквиль Булгарина "Святочная игра в последний день 1839 г." (см. в тексте).
53. Были помещены в т. XII "Библиотеки для чтения".
54. Греч напечатал в "Северной пчеле" содержание этой оперы в том виде, как она была на французском языке, и с отдичиями от русского театрального текста (А.В. Никитенко. Дневник, т. I, стр. 166).
55. "О.И. Сенковский. Биографические записки его жены", стр. 89-90.
56. А. В. Никитенко. Дневник, т. I, стр. 167 (запись от 9 февраля 1835 г.).
57. Н.И. Греч. Записки о моей жизни. М. - Л., "Academia" 1930, стр. 599-600.
58. "Русский архив", 1870, стб. 1234-1244.
59. Письмо, как мы знаем из дневника Никитенко, продиктовано Гречем, который поссорился с Сенковским и решил отомстить ему на Смирдине (А. В. Никитенко. Дневник, т. I, стр. 188-189).
60. Т.е. в ступке, см. "Толковый словарь русского языка" В.И. Даля.
61. "Библиотека для чтения", 1836, т. XVII, Литературная летопись, июнь, стр. 23-24. См. статью Булгарина в № 127-129, "Северной пчелы", в которой он писал, что Греч "наблюдал за исправностью слога и чистотой языка «Библиотеки для чтения»".
62. "Северная пчела", 1835, декабрь, № 280-281.
63. См. биографию Греча, написанную Булгариным и приложенную к пятитомному собранию его сочинений (СПб., 1838), и рецензию Сенковского на это собрание в апрельской книжке "Библиотеки для чтения", 1838.
64. "Северная пчела", 1838, апрель, № 88.
65. См. "Русский архив", 1870, стб. 1269.
66. Николай Александрович Степанов, впоследствии издатель-редактор журнала "Искра".
67. В. П. Желиховская. Е. А. Ган в 1835-42 гг. - "Русская старина", 1887, март, стр. 757.
68. "Русская старина", 1889, май, стр. 298-299.
69. Н. Полевой. Очерки русской литературы, ч. 1. СПб., 1839, стр. XVI.
70. См. его "Дневник" в "Историческом вестнике", 1888, т. XXXI, март, стр. 660-669.
71. "Русская старина", 1901, июнь, стр. 109.
72. "Русская старина", 1896, июнь, стр. 598.
73. "Записки Кс. Полевого", 1888, стр. 402.
74. "Библиотека для чтения", 11839, т. XXXIII (рецензия на "Сто русских литераторов").
75. "Библиотека для чтения", 1837, т. XXIII, стр. 44-45.
76. См. об этом и вообще о редакционных принципах Сенковского в моей статье "О.И. Сенковский". - Сб. "Русская проза". М. - Л., 1926, стр. 182-190.
77. "Исторический вестник", 1886, кн. VIII, IX.
78. Ср., например, "Литературную летопись" в т. VI "Библиотеки для чтения" под названием "New-year night dream". Трагедия-водевиль, где изображены "Были и небылицы" Полевого, танцующие вприсядку. Ср. также в "Литературных воспоминаниях" И. И. Панаева: "...Степанов принес к г. Краевскому отличный карикатурный рисунок, на первом плане которого были Полевой и Кукольник, отхватывающие вприсядку" (стр. 81).
79. Вероятно, этим периодом отношений между Сенковским, Булгариным и Гречем следует объяснять карикатуру "Грехопадение первого человека - в литературе". Змей с головой Сенковского, обвившийся вокруг древа познания добра и зла, соблазняет Булгарина-Еву, прикрытую фиговым листком из "Северной пчелы" и протягивающую перо первому человеку в литературе Адаму-Гречу. На дереве висят "Библиотека для чтения", "Русская грамматика" Греча, выдержавшая около 25 изданий в 1808-1855 годах, и издание Булгарина "Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношении" (СПб., 1837). И.А. Шляпкин, впервые опубликовавший эту карикатуру ("Русская старина", 1898, февраль, стр. 327), справедливо относил ее к 1837-1838 годам, не приводя, впрочем, никаких существенных доказательств.
80. "Записки Кс. Полевого", стр. 427. Ср. письмо Мельгунова к Шевыреву от 1 ноября 1838 г.: "Булгарин с Полевым чуть было нынешним летом не дошли до святых власов; Полевой вызывал того на дуэль, но Булгарин, как русский дворянин, отказался драться с купцом" ("Русская старина", 1898, ноябрь, стр. 326).
81. Борьба Полевого с Сенковским отразилась в его дневнике, напечатанном в "Историческом вестнике" (см. прим. 70). Привожу только те краткие замечания, которые находятся в непосредственной связи с этой борьбой:
"1838 г. 1-го января... вышел С. О... Булгарин говорил мне о гневе Брамбеуса и будто Сперанский сказал, что за это стою я памятника.82. Это молчание было прервано сообщением о реорганизации "Сына отечества" и "Северной пчелы", помещенным в "Разных известиях", т. XXV "Библиотеки для чтения", "Литературная летопись", стр. 32:6-го января... Злоба Сенковского...
7-го января... Булгарин с толками о Сен-ом.
3-го апреля... Вечером Булгарин (статья Сен-ого).
29, 30 сентября... Смирдин с известием об угрозах Брамбеуса, если поместим критику...
2-го октября... после обеда поехал с рукописью к Д. И. Успенскому. Туда явился Смирдин - мерзкие интриги Брамбеуса.
4-го октября... приехал Греч, говорил о ссоре Булгарина с Сенковским за жену.
29-го декабря... Поехал к Смирдину, узнал, что ничего не печатают, а что Б. д. ч. взяли в типографию, рассердился и болен".
"Большей части читателей уже известно, что «Северная пчела» и «Сын отечества» получили нового издателя в лице нашего почтенного и деятельного Смирдина. Прежние издатели остаются ответственными редакторами и сотрудниками, между тем, как другими сотрудниками будут многие известные литераторы... Не обижая никого, то есть ни «Северной пчелы», ни «Сына отечества», теперь, как все кончено, как уже решено - быть им прекрасными, можно сказать откровенно, что в последнее время они были прекрасны: издание их шло немножко по старинному русскому обычаю, на авось до того, что оба редактора редко находились сами в Петербурге. Нельзя, таким образом, не отдать полной похвалы мере, на которую они решились, - устроить эти издания так, чтобы даже отсутствие обоих редакторов, если оно случится, не имело никакого влияния на занимательность и достоинство их журналов...83. Весьма вероятно, что каплей, переполнившей чашу его "хладнокровного презрения", была "Журнальная мозаика" в № 228 "Северной пчелы" (1837, 8 октября), где, прикрываясь позицией благородного борца, готового "победить или умереть, сражаясь за русскую грамоту", Булгарин позволил себе грубейший выпад против "Библиотеки для чтения", имея в виду происхождение ее редактора и распорядителя:Нам кажется, что откровенность, с какою мы говорим об этих обстоятельствах, будет полезна даже редакторам: зная с точностью, как что было, вся Россия гораздо лучше оценит то, что будет и что они сделали для доставления ей двух хороших повременных изданий... и ... будет радоваться их великому подвигу. Она же поддержит и Смирдина, потому что он действительно гого заслуживает рвением своим к ее пользе и тем благородным, русским бескорыстием, которое всегда увлекает его жертвовать своими положительными выгодами - чести «сделания на славу» и так, «чтобы посрамить немцев». Сев. пч. будет иметь большой формат берлинской государственной газеты. С. о. тоже увеличивается в объеме: он принимает формат Б. д. ч., будет выходить месячными книжками листов в двадцать печати и являться исправно пятнадцатого числа каждого месяца. Таким образом вместо одной Б. д. ч. будут выходить две, каждая через две недели. Но мы считаем нужным тут же прибавить, что Б. д. ч. не имеет ничего общего с С. о.; она попрежнему все идет своим путем, делая свое дело и желая всем успеха, даже тем, которые считали или считают долгом звания своего ругать ее как можно чаще".
"Спрашивается здесь не на шутку, а очень серьезно. За кого принимала русскую публику «Библиотека для чтения», выезжая беспрерывно на таких небылицах? Пусть «Библиотека для чтения» выдает ежемесячно толстую книжку; пусть она уничтожает, себе для забавы, различные древние народы: славян, норманнов, грузин; пусть себе толкует о естественных науках без математики; пусть сочиняет особую теорию солнца (ведь уж и это было); все это только курьезно и служит для потехи знающих людей. Но жесточайшее искажение русского языка галлицизмами, полонизмами, макаронисмами угрожает русскому языку падением, если мы не опомнимся. Дойдет до того, что у нас станут писать белорусским наречием, как при царе Алексее Михайловиче и около этой эпохи.Если не будет противодействия, пагубный переворот может совершиться: язык Карамазина, Дмитриева, Жуковского, Пушкина заменится языком Аникейки, и мы запоем:
| Откуль идзешь, Аникейка?
Иду с поля, добродзейка. Что там робив, Аникейка? Жито сеял, добродзейка. На что жито, Аникейка? На горилку, добродзейка". |
84. "Библиотека для чтения", 1838, № 11, стр. 28-32.
85. "Записки Кс. Полевого", стр. 266-267.
86. "Путевые письма из Англии, Германии и Франции" Греча (СПб., 1839) свидетельствуют с совершенной ясностью о производственных целях его поездки. См. гл. VIII, описание типографии и редакции "Таймса".
87. П.В. Анненков. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1960, стр. 144.
88. "Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем". - "Телескоп", 1831, ч. IV, № 15, стр. 412-418 (А.С. Пушкин. Полн. собр. соч., т. XI. М. - Л., 1949, стр. 211-215).
90. А.В. Никитенко. Дневник, т. I, стр. 221.
91. О том, что эта комедия написана Сенковским, см. "Библиографический список" его сочинений, приложенный Савельевым к т. I собрания сочинений Сенковского (стр. XXIII).
92. "Библиотека для чтения", 1839, т. XXXIII, Критика, стр. 1-46.
93. "Московский наблюдатель", 1839, ч. II: "Итак, да здравствует «Библиотека для чтения», и да не упрекнет она нас в пристрастии, в злобе, в ожесточении к себе".
94. См., например, "Северная пчела", 1834, № 167.
95. "Русская старина", 1889, май, стр. 297-298.
96. См. сб. "Мнимая поэзия". М. - Л., "Academia", 1931 стр. 375.
97. "Русская старина", 1889, май, стр. 296-298 (Выделено мной. - В.К.).
98. "Москвитянин", 1842, т. I, стр. 1.
99. Эта статья "О нападениях петербургских журналов на русского поэта Пушкина" была напечатана лишь в 1864 году в "Русском архиве". Она была возвращена Одоевскому из нескольких редакций, в том числе из "Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду»" и из "Московского наблюдателя". В собрании автографов Публичной библиотеки, сообщает П. Н. Сакулин, "находится копия этой статьи с надписью на полях рукою Одоевского: «Писано незадолго до кончины Пушкина - ни один из журналистов не решился напечатать, боясь Булгарина и Сенковского»" (Указ. соч., т. I, ч. 2. М., 1913, стр. 326).
100. В.П. Бурнашев. Воспоминания об эпизодах из моей частной и служебной деятельности. - "Русский вестник", 1872, т. II. стр. 670-680.
101. "Этот страстный любитель всевозможных обозрений совершенно пересоздал журнал, сделав из него обозрение, преимущественно иностранное, имевшее совершенно оригинальный характер. Вместив программу «Сына отечества» в «Литературное обозрение. Обозрение совр. истории и Смесь»..., редактор наполнял его переводными извлечениями из иностранных произведений ученых, по большей части исторических и географических, и литературных. На нескольких страницах рассказывался роман или ученое сочинение, заключавшее в подлиннике по нескольку томов; точно таким же образом передавалось читателям «С. о.» содержание и некоторых русских произведений... Смесь, иногда очень объемистая, наполнялась всевозможными сведениями и новостями, заимствованными из разных источников... Оригинальной статьи не было ни одной" (Бернадаки и Богушевич. Указатель статей серьезного содержания, помещенных в журналах прежних лет, вып. 1, стр. IX).
102. Рукописный отдел Пушкинского Дома. 18388/СХХ1 б. 2.
103. Там же, автограф не нумерован.
