В. Э. Вацуро, М. И. Гиллельсон СКВОЗЬ "УМСТВЕННЫЕ ПЛОТИНЫ"

Перед нами комплект “Литературной газеты”, изданной поэтом Дельвигом при ближайшем участии Пушкина и Вяземского.

Если перелистать его лист за листом, читать и вчитываться, можно поймать издателей на странных небрежностях и несоответствиях.

В № 8 от 5 февраля 1830 года помещено начало статьи “О московских журналах”, а продолжения ее так и не было: в следующем номере редакция почему-то поспешила предложить подписчикам статью из серии “О системе Жакото”; стихи, известные каждому с детства - как, например, пушкинский “Арион” - не подписаны; в пушкинском же послании к Языкову со словом “счастье” неожиданно рифмуется слово “непогода”.

Мало этого - начиная с №65 за 1830 год газета систематически опаздывала на три недели, а потом на месяц.

На первый взгляд кажется, что среди литераторов пушкинской поры свирепствовала эпидемия недоделок, недосмотров, неувязок... Но это только на первый взгляд. На самом деле книги и журналы того времени несут на себе следы чужой воли. Незримая рука вычеркнула слово “самовластье” из пушкинского стихотворения, и Пушкин поставил “непогода”, дабы читатель почувствовал,  что на этом месте было другое слово, рифмующееся со “счастьем”. Та же рука выбросила из газеты вторую часть статьи “О московских журналах”, вместо которой и вставлена статья “О системе Жакото”. И она же задерживала номера газеты. Она стирала имена, или авторы сами поступались своим именем, чтобы спасти произведение.

 Либеральный цензурный устав 1804 года стал помехой уже в годы Священного союза и военных поселений. С июня 1820 года по май 1823 года заседал комитет по выработке нового цензурного устава. Между тем оказалось, что некоторые параграфы проекта устава вторгаются в область духовной цензуры. Проект был возвращен обратно в комитет для точного разграничения обязанностей светской и духовной цензуры; устав так и не был утвержден Александром I. За этими внешними бюрократическими выкрутасами скрывалась и более существенная причина. Внутренняя политика Александра I представляла классический образец колебаний от либерализма к аракчеевщине, что в конечном счете и объясняет нежелание императора ускорить введение нового жесткого цензурного устава.

Восстание 14 декабря и следствие по делу декабристов показали Николаю I,какое первостепенное влияние оказывает на общество литература. Уже в начале января 1826 года Николай I отдал повеление министру народного просвещения А. С. Шишкову "о скорейшем приведении к окончанию дела об устройстве цензуры" ЦГИАЛ, ф. 733, оп. 118, №557, л. 1). 10 июня 1826 года цензурный устав, который современники нарекли чугунным, был утвержден. Однако подспудные течения внутри правительственной бюрократии тайно бурлили и в первые годы правления Николая I. Под предлогом подготовки проекта цензуры иностранных книг началась длительная борьба за отмену цензурного устава 1826 года. Два года спустя, 22 апреля 1828 года Николай I утвердил новый цензурный устав, который по своим основным положениям напоминал либеральный цензурный устав 1804 года.

Устав 1828 года породил в обществе иллюзию ослабления правительственного гнета. Между тем, вскоре события показали, что самый дух его противоречит политике Николая I,направленной на ограждение страны от революционных и прогрессивных идей. Под сенью цензурного устава 1828 года вырастал бюрократический аппарат, призванный свести его на нет. "Теории" противопоставлялась реальная цензурная практика.

На наш взгляд, написание декабристской главы "Евгения Онегина" непосредственно связано с борьбой за отмену цензурного устава 1826 года. Пушкин, вероятно, полагал, что при наступлении эры "разумной" цензуры станет возможным коснуться в романе истории царствования Александра I и трагических событий недавнего прошлого. Однако реальная цензурная политика конца 1820-х и начала 1830-х годов не оправдала надежд поэта; Пушкин был вынужден "урезать" замысел "Евгения Онегина" н сжечь декабристскую главу романа. Подробнее об этом см.: М. И. Гиллельсон. Литературная политика царизма после 14 декабря 1825 г. - Пушкин: Исслед. и материалы. Л., 1978. Т. 8. С. 195-218.

Безжалостно уродовали царские чиновники лучшие произведения русской литературы. Все передовое и революционное встречало бесчисленные придирки. Понадобилась многолетняя кропотливая работа советских историков литературы, чтобы очистить тексты классических произведений от искажений; многое могло быть напечатано лишь после победы Великой Октябрьской революции.

Время после 14 декабря 1825 года, которому посвящена наша книга, было трудным для литературы. Русская общественная мысль набирала силы для грядущей схватки с царизмом. Исподволь ширился фронт антикрепостнической оппозиции. Правительство спешило воздвигать “умственные плотины”: так называл министр народного просвещения Уваров всевозможные инструкции и указания, направленные против отечественного просвещения, книгопечатания, литературы.

Русская классическая литература и общественная мысль XIX столетия - колоссальное богатство, унаследованное нашим временем, богатство идейное, художественное, нравственное. Но пользоваться им можно по-разному.

Мы можем читать произведения Пушкина, декабристов, Белинского, не представляя себе в полной мере, как они создавались и как издавались, мы можем отвлечься от условий творчества их авторов и борьбы, которую им приходилось вести. Тогда русская литература XIX века предстанет перед нами более бесстрастной, чем она была на самом деле. Многое в ней останется для нас непонятным или понятным не до конца.

Но мы можем представить себе условия феодально-крепостнической России, при которых книгоиздательская деятельность постоянно наталкивалась на всевозможные препятствия, на многочисленные проявления жестокого самодержавного гнета. Хрестоматийно знакомые вещи будут прочитаны заново с большей глубиной, за ними встанет породившая их живая действительность; мы будем захвачены заключенной в них энергией борьбы за социальную справедливость, за раскрепощение страны от царского самодержавия. Но чтоб так прочесть литературу, надо знать историю.

Судьба некоторых книг бывает интереснее их самих. Но книги скрытны, они исповедуются неохотно. Чтобы заставить их говорить, нужны улики; их-то мы и будем искать.

У американского писателя Натаниэля Готорна есть рассказ о деревенском мальчике Дэвиде Суоне, уснувшем в полдень в тени деревьев. Три раза, пока он спал, над ним проходила его судьба, не оставив никаких следов. Так бывает и с книгами. Кто знает, какое сплетение человеческих судеб, какая борьба воль потребовались, чтобы книга лежала теперь перед нами - именно такая, а не иная.

Мы расскажем о судьбе некоторых книг, журналов, статей, попытаемся разгадать их потаенную историю. За каждой из них стоят человеческие судьбы, и нам неизбежно придется больше всего говорить о них.

Пусть читатель не ищет здесь полного и связного повествования: это рассказы об “умственных плотинах”, которые русское самодержавие ставило на пути просвещения, и о том, что из этого получалось.

На страницах нашей книги пройдут великие и малые деятели книжного дела - от Пушкина до безвестных издателей газет и журналов, мелькнут тени изданий, канувших в Лету еще до своего рождения.

Это сказалось на композиции нашей книги, на ее жанровой “полифонии”. Каждый сюжет подсказывал свое композиционное и стилистическое решение; в повествование, построенное по типу документальной хроники, вклиниваются главы с острой сюжетной линией.

И, наконец, еще об одной особенности нашей книги: добрая половина ее посвящена Пушкину. Говоря по правде, мы не стремились к этому, так получилось само собой: Пушкин был центральной фигурой литературного движения того времени, и стоит ли удивляться, что его отношениям с царской администрацией отведены целые главы.

---

Первое издание этой книги вышло в 1972 году. За десять с лишним лет, прошедших с тех пор, затронутые в ней вопросы неоднократно привлекали к себе внимание; обнаружились и новые фактические данные. Для настоящего издания текст был пересмотрен, дополнен и уточнен, заново написаны некоторые главы и части глав в разделах “Подвиг честного человека”, “Между Сциллой и Харибдой”, “Вокруг «Современника»”; потребовалась и новая глава о цензурной истории “Телескопа”. В примечаниях учтена литература, появившаяся после 1972 года; с другой стороны, из них исключены французские оригиналы текстов, цитируемые в книге в русском переводе.